Лес мертвецов
Содержание
Жан-Кристоф Гранже
Лес мертвецов
Роман
Перевод А. Ратай, Е. Головиной
| УДК 821.133.1–312.4Гранже | |
| ББК 84(4Фра)–44 | |
| Г77 |
ISBN: 978-5-389-03809-7
16+
Гранже Ж.-К.
Серия кровавых ритуальных убийств заставляет содрогнуться от ужаса даже видавших виды парижских полицейских. В городе орудует маньяк-каннибал, пожирающий плоть своих жертв. Кто он — психопат-аутист, садист-извращенец, поклонник первобытных культов? Множатся версии, но ни одна не ведет к разгадке зловещей тайны. У Жанны Крулевска — опытного следственного судьи и красивой женщины — есть личные причины принять брошенный убийцей вызов. Поиски истины перенесут ее через океан, вынудят пересечь Никарагуа и Гватемалу, заведут в глубь аргентинских болот. Здесь, в самом сердце Леса мертвецов, ей откроется подлинный источник Зла…
| УДК 821.133.1–312.4Гранже | |
| ББК 84(4Фра)–44 |
| © Éditions Albin Michel S. A. — Paris 2009 | |
| © Е. Головина, перевод на русский язык, 2010 | |
| © А. Ратай, перевод на русский язык, 2010 | |
| © А. Бондаренко, оформление, 2010 | |
| © ООО “Издательская Группа "Азбука-Аттикус”, 2011 Издательство Иностранка® |
свету во тьме
I. Жертвы
1
Вот оно. То, что нужно.
Туфельки «Прада», которые она видела в «Вог» за прошлый месяц. Незаметный штрих, завершающий ансамбль. С маленьким черным платьем, купленным за бесценок на улице Драгон, выйдет потрясающе. Просто отпад. С улыбкой Жанна Крулевска потянулась в кресле. Наконец-то она придумала, что наденет сегодня вечером. И не просто придумала, а представила себе.
Она вновь проверила мобильный. Ни одного нового сообщения. Сердце екнуло от беспокойства. Еще сильнее и болезненнее, чем в прошлый раз. Почему он не звонит? Уже пятый час. Поздновато, чтобы подтвердить приглашение на ужин.
Отбросив сомнения, она позвонила в бутик «Прада» на проспекте Монтеня. Есть у них такие туфли? Тридцать девятый размер? Она заберет их сегодня до семи. Недолгое облегчение тут же сменилось тревогой. У нее на счету и без того перерасход в 800 евро... А с этой покупкой получится больше 1300.
Впрочем, уже 29 мая. Зарплату перечислят через два дня. 4000 евро. И ни центом больше, включая премиальные. Месяц снова начнется с доходом, урезанным на целую треть. Хотя ей не привыкать. Она давным-давно приноровилась выкручиваться.
Жанна закрыла глаза. Представила себя на лакированных каблуках. Сегодня она будет совсем другой. Неузнаваемой. Ослепительной. Неотразимой. Все остальное — проще простого. Сближение. Примирение. Новое начало...
Но почему он не звонит? Накануне он сам сделал первый шаг. В сотый раз за день она открыла почту и прочитала мейл. Его мейл:
Сам не знаю, чего я наговорил. У меня и в мыслях такого не было. Завтра поужинаешь со мной? Я позвоню и заеду за тобой в суд. Я буду твоим королем, а ты — моей королевой...
Последние слова — намек на «Героев», песню Дэвида Боуи. Коллекционная запись, где рок-звезда несколько куплетов исполняет по-французски. Она прекрасно помнила, как они откопали виниловую пластинку у торговца музыкальными раритетами в квартале Ле-Алль. Радость в его глазах. Его смех... В ту минуту ей больше ничего не было нужно. Только всегда вызывать — или хотя бы поддерживать — этот огонь в его глазах. Подобно весталкам Древнего Рима, постоянно хранившим священный огонь в храме.
Зазвонил телефон. Но не мобильный. Городской. Проклятье.
— Алло?
— Это Вьоле...
Жанна мгновенно переключилась на рабочий лад:
— Дело движется?
— Какое там...
— Он признался?
— Нет.
— Так он ее насиловал или нет, черт его побери?
— Говорит, знать ее не знает.
— Она ведь дочь его любовницы?
— А он сказал, что и с матерью не знаком.
— Разве трудно доказать обратное?
— С таким все трудно.
— Сколько еще у нас времени?
— Шесть часов. Считай, что нисколько. За восемнадцать часов мы ничего из него не вытянули.
— Вот дерьмо.
— Оно самое. Ладно. Пойду попробую поддать жару. Хотя боюсь, дело не выгорит...
Повесив трубку, она поразилась, насколько все это ей безразлично. Между тяжестью обвинения — изнасилование несовершеннолетней — и смехотворными ставками ее жизни — состоится ужин или нет — лежит пропасть. А она не в силах думать ни о чем, кроме этого свидания.
Одно из первых практических заданий в Национальной школе судебных работников заключалось в просмотре видеокадра: правонарушение, заснятое камерой слежения. Затем каждого будущего судью просили рассказать, что именно он видел. Все рассказывали по-своему. Менялись марка и цвет автомобиля. Число нападавших у всех было разное. Как и последовательность событий. И это упражнение задавало тон. Объективности не существует. Правосудие — дело рук человеческих. Несовершенное, зыбкое, субъективное.
Машинально она взглянула на дисплей мобильного. Ничего. Жанна почувствовала, как к глазам подступили слезы. Она ждала его звонка с самого утра. Воображала, мечтала, прокручивала в голове все те же мысли, все те же надежды, чтобы через мгновение погрузиться в бездну отчаяния. Сколько раз она была готова позвонить ему сама. Но об этом нечего и думать. Надо держаться...
Полшестого. Вдруг ею овладела паника. Все кончено. Это ничего не значащее приглашение на ужин — всего лишь последние содрогания трупа. Он уже не вернется. Пора с этим смириться. Выкинь его из головы. Начни все с чистого листа. Займись собой. Расхожие фразы, выражающие безысходную тоску таких же горемык, как она. Тех, кого вечно бросают. Тех, кому суждено вечно страдать. Она повертела в пальцах ручку и встала.
Кабинет находился на четвертом этаже Нан-терского суда. Десять квадратных метров, забитых провонявшими пылью и чернилами для принтера папками, где работала она сама и секретарша суда Клер. Ее она отпустила в четыре, чтобы смыться пораньше.
Она встала у окна и посмотрела на пригорки Нантерского парка. Мягкие линии склонов, четкие очертания лужаек. Справа жилые комплексы всех цветов радуги, а за ними — «башни-облака»1 Эмиля Айо, говорившего: «Сборные конструкции — экономическая необходимость, но она не должна вызывать у людей ощущение, что они сами — сборные конструкции». Жанне нравились эти слова, но она не была уверена, что результат оправдал ожидания архитектора. День за днем на нее в этом кабинете обрушивалась реальность, порожденная неблагополучием бедных кварталов: грабежи, изнасилования, разбойные нападения, наркоторговля... Совсем не то, что было задумано.
Подавив приступ тошноты, она вернулась за письменный стол, прикидывая, сколько еще протянет без лексомила2. На глаза попалась стопка бланков. Апелляционный суд Версаля. Нантерский исправительный суд. Кабинет мадам Жанны Крулевска. Следственного судьи3 при Нантерском исправительном суде. Тут же вспомнилось, как обычно о ней отзывались коллеги. «Самая молодая в своем выпуске». «Восходящая звезда юриспруденции». «Пойдет по стопам Евы Жоли и Лоранс Вишневски». Так говорили о ее карьере.
Зато в личной жизни — полный крах. Тридцать пять лет. Ни семьи, ни детей. Две-три приятельницы, все незамужние. Трехкомнатная съемная квартирка в Шестом округе. Никаких сбережений. Никакого имущества. Никаких перспектив. Жизнь утекла сквозь пальцы. И вот уже в ресторане к ней обращаются «мадам», а не «мадемуазель». Черт.
Два года назад она сорвалась. Жизнь, незадолго до того отдававшая горечью, утратила всякий вкус. Депрессия. Больница. «Жить» в то время означало для нее «страдать». Два эти слова стали синонимами. Но как ни странно, от пребывания в этом заведении у нее сохранились приятные воспоминания. Во всяком случае, теплые. Три недели сна, когда ее пичкали лекарствами и кормили с ложечки. Постепенное возвращение к реальности. Антидепрессанты, психоанализ... С тех пор у нее осталась невидимая трещина в душе, которую в повседневной жизни она старательно заглушала визитами к психологу, таблетками, выходами в свет. Но черная дыра никуда не исчезла, она всегда была рядом, почти заманивала ее, постоянно притягивала...
Она нащупала в сумке лексомил. Положила под язык целую таблетку. Прежде ей хватало четвертушки, но, привыкнув, она стала глушить себя полной дозой. Она устроилась в кресле поглубже. Подождала. И скоро ее отпустило. Дыхание стало свободнее. Мысли успокоились...
В дверь постучали. Жанна подскочила в кресле. Оказывается, она задремала.
На пороге стоял Стефан Рейнхар в своем неизменном пиджаке в елочку. Взъерошенный. Помятый. Небритый. Один из семи следственных судей Нантерского суда. Их называли «великолепной семеркой». Но Рейнхар уж точно самый из них сексуальный. Скорее Стив Маккуин, чем Юл Бриннер.
— Ты у нас отвечаешь за финансовый надзор?
— Вроде бы я.
Три недели назад на нее возложили эту обязанность, хотя она не слишком разбиралась в таких делах. С тем же успехом ей могли достаться организованная преступность или терроризм.
— Так ты или не ты?
— Ну я.
Рейнхар помахал зеленой папкой:
— В прокуратуре что-то напутали. Прислали мне это ОЗ.
ОЗ — обвинительное заключение, составленное прокурором или тем, кто его замещает, после проведения предварительного следствия. Обычное официальное письмо, подшитое к первым документам по делу: полицейским протоколам, отчету налоговых служб, анонимным письмам... Все, что способно вызвать подозрения.
— Я снял для тебя копию. Можешь почитать прямо сейчас. Оригинал пришлю вечером. Материалы тебе передадут завтра. Или, хочешь, обождем, тогда достанется следующему дежурному судье. Что скажешь?
— А что там?
— Анонимный донос. По первому впечатлению, попахивает отличным политическим скандальчиком.
— С какого фланга попахивает?
Он поднес к виску правую ладонь, пародируя военное приветствие:
— Напра-а-а-во, мой генерал!
В один миг в ней проснулся профессиональный интерес, наполнив ее уверенностью и рвением. Ее работа. Ее власть. Полномочия судьи, которыми наделил ее президент.
Она протянула руку:
— Давай сюда.
2
С Тома она познакомилась на вернисаже. Она даже помнила точную дату. 12 мая 2006 года. И место. Просторная квартира на Левом берегу, где была устроена фотовыставка. Ее наряд. Индийская туника, серые переливчатые джинсы, сапожки в байкерском стиле. На фотографии Жанна не смотрела, она сосредоточилась на своей цели: самом фотографе.
Чтобы окончательно подавить внутреннее сопротивление, она бокал за бокалом глушила шампанское. Когда она намечала жертву, то любила перебрать, чтобы самой превратиться в добычу. «Он нежно убивал меня своей песней». «Нежное убийство» в исполнении группы «Фуджис» перекрывало гул толпы. Самая подходящая музыка для мысленного стриптиза, которому она предавалась, отбрасывая один за другим свои страхи, сомнения, стыдливость... Она размахивала ими над головой, словно бюстгальтером или стрингами, стремясь достичь истинной свободы, свободы желания. Всякий проходил через это.
В ушах Жанны звучали предостережения подруг: «Тома? Бабник. Трахает все, что шевелится. Козел». Она улыбнулась. Слишком поздно. Шампанское притупило инстинкт самосохранения. Он подошел к ней. Разыграл перед ней свою роль обольстителя. Даже не слишком убедительно. Но в его шутках сквозило желание, а в ее улыбках — призыв.
С первой же встречи все пошло не так. Она слишком быстро позволила себя поцеловать. В тот же вечер в машине. А как говаривала ей мать, когда еще не впала в маразм: «Для женщины первый поцелуй — начало любви. Для мужчины — начало расставания». Жанна упрекала себя за то, что уступила так легко. Вместо того чтобы потихоньку разжигать пламя...
Пытаясь исправить свою ошибку, она несколько недель отказывала ему в близости, создавая между ними ненужное напряжение. Так они утвердились в своих ролях: он призывает, она отказывает. Возможно, уже тогда она пыталась защищаться... Знала, что вместе с телом отдаст ему и сердце. Как всегда. И тогда наступит настоящая зависимость.
Надо отдать Тома должное, он был хорошим фотографом. Но во всем остальном — пустышка. Ни красавчик, ни урод. И приятным его не назовешь. Прижимистый. Эгоистичный. Конечно, трусоватый. Как и большинство мужчин. На самом деле их объединяло только одно: два еженедельных визита к психологу. И те глубокие раны, которые они старались залечить. Когда Жанна размышляла об этом, ей удавалось объяснить свое внезапное увлечение только внешними причинами. Нужное место. Нужное время. И ничего больше. Все это она знала, но не переставала находить в нем всевозможные достоинства, занимаясь бесконечным самовнушением. В этом суть женской любви: только здесь яйцо высиживает курицу...
Она ошибалась не в первый раз, куда там... Вечно влюблялась не в тех, в кого надо. Даже в чокнутых. Вроде того адвоката, который выключал бойлер, когда она у него ночевала. Он заметил, что после очень горячего душа Жанна мгновенно засыпает, оставив его ни с чем. Или программиста, просившего ее устраивать стриптиз перед веб-камерой. Она порвала с ним, сообразив, что ею любуется не он один. Или того странного издателя, который надевал белые фетровые перчатки, когда садился в метро, и воровал у букинистов подержанные книги. А были и другие. Много других...
И за что ей достались все эти придурки? Столько ошибок ради одной-единственной истины: Жанна была влюблена в любовь.
В детстве Жанна без конца слушала одну песенку: «Не бросай ее,/Она такая хрупкая./ Знаешь, быть свободной/Не так-то просто...» 4 В то время она еще не понимала заключенной в этих словах иронии, но предчувствовала, что песенка таинственным образом повлияет на ее судьбу. И оказалась права. Сегодня Жанна Крулевска, независимая парижанка, была свободной женщиной. Это и правда не так-то просто...
Процесс следовал за процессом, обыск сменялся допросом, а она все спрашивала себя, верный ли путь выбрала. Та ли это жизнь, о которой она мечтала? Порой она думала, что все это — чудовищный обман. Ее убедили ни в чем не уступать мужчине. Вкалывать как проклятая. Забыть о чувствах. Неужели ей нужно именно это?
А уж как ее бесило, что и эту ловушку подстроили мужчины! По их вине женщины разочаровались в любви и забыли свою величайшую мечту, свою liebestraum5, само свое предназначение продолжательниц человеческого рода. И ради чего? Чтобы подбирать за мужчинами крохи на профессиональном поприще, а по вечерам рыдать над телесериалами, запивая антидепрессанты бокалом белого вина? Привет эволюции.
Поначалу из них с Тома получилась идеальная современная пара. Две квартиры. Два счета в банке. Две налоговые декларации. Они проводили вместе два-три вечера в неделю да время от времени устраивали романтический уик-энд. В Довиле или где-нибудь еще.
Но стоило Жанне заикнуться о запретном — «обязательствах», «совместной жизни» и даже обмолвиться о «ребенке», как дело было приостановлено производством. Она наткнулась на глухую стену из недомолвок, отговорок и отсрочек... Беда не приходит одна, и ее охватили подозрения. Чем занимается Тома в те вечера, когда они не вместе?
Во время пожара иногда происходит то, что специалисты называют обратной тягой. В закрытом помещении пламя поглощает весь кислород и начинает высасывать воздух снаружи: из-под дверей, сквозь щели в наличниках, трещины в стенах, создавая вакуум и втягивая перегородки, оконные рамы, стекла, пока все не разлетится вдребезги. И тогда внезапный приток кислорода извне мгновенно подпитывает огонь, он разгорается и вспыхивает ярким пламенем. Это и есть обратная тяга.
Так случилось с Жанной. Наглухо закрыв сердце перед малейшим проблеском надежды, она выжгла весь кислород у себя внутри. Все двери и засовы, наложенные на ее ожидания, в конце концов были снесены напрочь, высвободив беспощадную ярость, нетерпение, требовательность. Жанна превратилась в фурию. Она прижала Тома к стенке и предъявила ему ультиматум. Результат не заставил себя ждать. Тома просто сбежал. Затем вернулся. И опять исчез... Ссоры, увертки, побеги повторялись снова и снова, пока их отношения не превратились в затасканную тряпку.
И чего она добилась? Ничего. Ничего она не выиграла. Ни обещаний, ни уверенности. Наоборот, теперь она одинока, как никогда. И готова принять все. Даже делить его с другой женщиной. Все лучше, чем одиночество. Все лучше, чем потерять его. И потерять себя — настолько его присутствие стало частью ее самой, поглотило и источило ее...
Вот уже несколько недель она выполняла свою работу как после тяжелой болезни: любое движение, любая мысль требовали сверхчеловеческих усилий. Она занималась делами по инерции. Притворялась, будто живет, работает, дышит, а сама была одержима одним неотвязным чувством. Своей испепеленной любовью. Своей раковой опухолью.
И все тем же вопросом: есть ли у него другая?
Жанна Крулевска вернулась домой ближе к полуночи. Не зажигая свет, сбросила плащ. Вытянулась на диване в гостиной, лицом к огням уличных фонарей, рассеивавших потемки.
И мастурбировала, пока не забылась сном.
3
— Фамилия. Имя. Возраст. Профессия.
— Перрейя. Жан-Ив. Пятьдесят три года. Управляю профсоюзом владельцев недвижимости «COFEC».
— По адресу?
— Дом четырнадцать по улице Катр-Септамбр, во Втором округе.
— Проживаете?
— Сто семнадцать, бульвар Сюше, Шестнадцатый округ.
Жанна подождала, пока секретарь суда Клер все запишет. Десять часов утра, а уже жарко. Она редко проводила опрос свидетелей до обеда. Как правило, в первые рабочие часы она изучала дела и по телефону назначала судебные действия — опросы, допросы, очные ставки — на вторую половину дня. Но на этот раз ей хотелось захватить свидетеля врасплох. Она велела доставить ему повестку накануне вечером. Он был вызван в качестве обычного свидетеля. Классическая уловка. Свидетель не имеет права ни на адвоката, ни на доступ к делу, а значит, он в два раза уязвимее подозреваемого.
— Месье Перрейя, надо ли напоминать вам факты?
Мужчина не ответил. Жанна продолжала нейтральным тоном:
— Вы вызваны сюда по делу о доме шесть на проспекте Жоржа Клемансо в Нантере. В связи с жалобой месье и мадам Ассалих, граждан Чада, ныне проживающих в жилом комплексе Сите-де-Флер, двенадцать, улица Сади-Карно в Гриньи. В рамках коллективного иска, к которому присоединились «Врачи мира» и АСПОС — Ассоциация семей, пострадавших от отравления свинцом.
Перрейя заерзал на стуле, не сводя глаз со своих ботинок.
— Факты таковы. Двадцать седьмого октября две тысячи шестого года шестилетняя Гома Асса-лих, проживавшая со своей семьей по адресу проспект Жоржа Клемансо, шесть, поступила в больницу Робера Дебре. Жалобы на сильные боли в животе. К тому же у нее был понос. В крови обнаружено повышенное содержание свинца. Гома страдает сатурнизмом. Ей предписан недельный курс хелации.
Жанна замолчала. «Свидетель» задержал дыхание, все так же уставившись себе на ноги.
— Двенадцатого мая две тысячи первого года десятилетний Бубакар Нур, также проживающий в доме шесть по проспекту Жоржа Клемансо, доставлен в детскую больницу Неккера с тем же диагнозом. Он проходит двухнедельный курс хелации. Дети отравились краской со стен трущоб, где они жили. Семьи Ассалих и Нур обращались в ваш профсоюз с требованием провести санацию квартир. Но ответа не последовало.
Она подняла глаза. Перрейя обливался потом.
— Двадцатого ноября того же года в больницу был доставлен еще один ребенок, семилетний Мохаммед Тамар, проживавший по адресу проспект Жоржа Клемансо, дом шесть. Очередное отравление свинцом. Мальчик бился в конвульсиях. Через два дня он умер в больнице Неккера. При вскрытии у него в печени, почках и мозге обнаружены следы свинца.
Перрейя ослабил галстук и вытер ладони о колени.
— На этот раз жильцы при поддержке АСПОС предъявили гражданский иск. Неоднократно они требовали, чтобы вы провели работы по санации дома. Вы ни разу не снизошли до ответа, верно?
Мужчина откашлялся и пробормотал:
— Эти семьи еще раньше обратились с просьбой предоставить им другое жилье. Расходы должны были взять на себя городские власти Нантера. Мы дожидались их переезда, чтобы начать ремонт.
— Будто вы не знаете, как долго удовлетворяются подобные запросы! Дожидались, пока они все перемрут?
— Но у нас-то не было средств, чтобы их переселить.
Жанна задержала на нем взгляд. Высокий, широкоплечий, в дорогом черном костюме, вьющиеся волосы с проседью окружают голову ореолом. Несмотря на внушительную внешность, Жан-Ив Перрейя разыгрывал из себя неприметного скромника. Регбист, который пытается превратиться в невидимку.
Она открыла очередную папку:
— Через два года, в две тысячи третьем, было составлено экспертное заключение. Результат оказался удручающим. Стены квартир выкрашены краской на свинцовых белилах, запрещенных уже в сорок восьмом году. За это время еще четверо детишек попали в больницу.
— Мы собирались сделать ремонт! Город должен был нам помочь!
— В экспертном заключении также отмечены нездоровые условия проживания. Нарушены все нормы безопасности. Однокомнатные квартиры, площадью не больше двадцати метров, без кухни и удобств. А квартплата превышает шестьсот-семьсот евро. Сколько метров в вашей квартире на бульваре Сюше, месье Перрейя?
— Я отказываюсь отвечать.
Жанна тут же пожалела об этом личном выпаде. Всегда придерживаться фактов.
— Всего через пару месяцев, — продолжала она спокойнее, — в июне две тысячи третьего года, от отравления свинцом снова погибает ребенок из дома номер шесть по проспекту Жоржа Клемансо. Вы и на этот раз не явились, чтобы оценить предстоящий ремонт.
— Мы приезжали.
Она развела руками:
— И где же отчеты? Сметы? Ваша канцелярия нам ничего не предоставила.
Перрейя облизнул губы, снова вытер ладони о брюки. Большие мозолистые ладони. Этот тип был строителем, подумала Жанна. И лишь потом занялся недвижимостью. А значит, разбирается в таких делах.
— Мы недооценили опасность ситуации, — тем не менее солгал он.
— Несмотря на результат экспертизы? Медицинские заключения?
Перрейя расстегнул воротник рубашки.
Жанна перевернула страницу и продолжила:
— За загубленные и непоправимо испорченные жизни Версальский апелляционный суд постановлением от двадцать третьего марта две тысячи восьмого года обязал вас выплатить компенсацию пострадавшим. Семьи в конце концов получили возмещение понесенного ущерба и новое жилье. В то же время эксперты постановили, что дом слишком ветхий и не подлежит ремонту. К тому же выяснилось, что в действительности вы рассчитывали его снести, а на этом месте построить офисное здание. Ирония заключается в том, что в итоге вы получите от города финансовую поддержку, чтобы снести и возвести заново дом шесть по проспекту Жоржа Клемансо. В результате вы добились чего хотели.
— Прекратите говорить «вы». Я всего лишь управляю профсоюзом.
Жанна пропустила этот выпад мимо ушей. В кабинете было жарко как в печке. Воротник блузки у нее промок от пота. Солнечные лучи стрелами пронзали широкое окно, растекаясь по комнате, словно масло по сковородке. Она едва не попросила Клер опустить шторы, но это пекло — необходимая часть ее игры.
— Этим бы все и кончилось, но несколько семей при поддержке двух ассоциаций — «Врачей мира» и АСПОС — предъявили коллективный иск. Вам и домовладельцам. За неумышленное убийство.
— Мы никого не убивали!
— Убивали. Дом и краска стали орудием убийства.
— Мы этого не хотели!
— Неумышленное убийство. Формулировка говорит сама за себя.
Перрейя помотал головой и бросил:
— Чего вы добиваетесь? Зачем я здесь?
— Я хочу узнать, кто на самом деле в этом виноват. Кто скрывается за анонимными обществами, владеющими зданием. Кто отдавал вам приказы? Вы лишь пешка, Перрейя. И вам придется отдуваться за других!
— Я никого не знаю.
— Перрейя, вам грозит по меньшей мере десять лет тюрьмы. Без права досрочного освобождения. И отбывать срок вы начнете сегодня же, если я так решу. В камере предварительного заключения.
Мужчина поднял глаза: две вспышки в седых зарослях бровей. Он вот-вот заговорит, Жанна это чувствовала. Она выдвинула ящик и достала крафтовый конверт формата А4. Вынула из него черно-белый снимок такого же размера.
— Тарак Алюк, восемь лет, скончался через шесть часов после госпитализации. Задохнулся в конвульсиях. Вскрытие показало, что содержание свинца в его органах в двадцать раз превышало порог токсичности. Как по-вашему, какое впечатление эти фотографии произведут в суде?
Перрейя отвел взгляд.
— Сейчас вам поможет только одно: разделить ответственность с другими. Сказать нам, кто стоит за акционерными обществами, которые отдают вам приказы.
Он сидел, низко склонив голову, и молчал. Шея у него блестела от пота. Жанна видела, как дрожат его плечи. Она и сама дрожала в мокрой от пота блузке. Началась настоящая битва.
— Перрейя, вы будете гнить в тюрьме по меньшей мере пять лет. Вам известно, как там обходятся с убийцами детишек?
— Но я не...
— Какая разница! Поползут слухи, и вас будут считать педофилом. Так кто стоит за акционерными обществами?
Он почесал затылок.
— Я их не знаю.
— Когда запахло жареным, вы наверняка сообщили об этом тем, кто принимает решения.
— Я послал мейлы.
— Кому?
— В офис. Гражданского товарищества недвижимости. «FIMA».
— Значит, вам ответили. Ответы не были подписаны?
— Нет. Это административный совет. Они не хотели ничего предпринимать, и точка.
— И вы их не предостерегли? Не попытались связаться напрямую?
Перрейя втянул голову в плечи и ничего не ответил.
Жанна вынула протокол:
— Знаете, что это такое?
— Нет.
— Показания вашего секретаря Сильвии Денуа.
Перрейя отшатнулся. Жанна продолжала:
— Она помнит, что семнадцатого июля две тысячи третьего года вы ездили в дом шесть по проспекту Жоржа Клемансо с владельцем здания.
— Она ошибается.
— Перрейя, вы пользуетесь услугами такси компании «G7». И имеете абонемент, именуемый «Клоб афер». Все ваши поездки остаются в памяти компьютера. Мне продолжать?
Он промолчал.
— Семнадцатого июля две тысячи третьего года вы заказали такси — светло-серый «мерседес» с номерными знаками 345 DSM 75. За два дня до этого вы получили первое экспертное заключение. И решили убедиться сами, насколько все серьезно. Оценить состояние здоровья жильцов. Предстоящий ремонт.
Перрейя то и дело затравленно поглядывал на Жанну.
— По сведениям компании «G7», сначала вы заезжали на проспект Марсо в дом сорок пять.
— Я уже не помню.
— Дом сорок пять по проспекту Марсо — адрес гражданского товарищества недвижимости «FIMA». Можно предположить, что вы заезжали к владельцу общества. Шофер ждал вас двадцать минут. Очевидно, все это время вы убеждали владельца в серьезности ситуации, чтобы он согласился поехать с вами. Так за кем вы заезжали в тот день? Кого вы покрываете, месье Перрейя?
— Я не вправе называть имена. Профессиональная тайна.
Жанна стукнула по столу:
— Чепуха! Вы не врач и не адвокат. Кто владелец «FIMA»? За кем вы заезжали, черт побери?
Перрейя замкнулся в молчании. Несмотря на дорогой костюм, он выглядел помятым.
— Дюнан, — прошептал он наконец. — Его зовут Мишель Дюнан. Он — владелец контрольного пакета акций по крайней мере двух из трех фирм, которым принадлежит дом. На самом деле он и есть его настоящий владелец.
Жанна сделала знак секретарше Клер. Пора записывать: начинается дача показаний.
— В тот день он ездил вместе с вами?
— Еще бы, когда заварилась такая каша!
Она представляла себе, как это было. Июль 2003 года. Вовсю палило солнце. Словно сегодня. Оба бизнесмена потели в своих костюмчиках от «Хьюго Босс», опасаясь, что проклятые негры помешают их покою, успеху, темным делишкам...
— Дюнан так и не принял никакого решения? Не мог же он сидеть сложа руки.
— А он и не сидел.
— В каком смысле?
Свидетель все еще колебался. Жанна настаивала:
— У меня нет ни одного документа, подтверждающего, что в то время были приняты хоть какие-то меры.
Перрейя молчал. Несмотря на внушительную фигуру, теперь он казался едва ли не коротышкой.
— Это все из-за Тины, — выдавил он наконец.
— Кто такая Тина?
— Старшая дочь Ассалихов. Ей тогда было восемнадцать.
— Не понимаю.
Жанна чувствовала, что вот-вот она узнает нечто важное. Наклонившись над столом, она уже не так сухо произнесла:
— Месье Перрейя, при чем тут Тина Ассалих?
— Дюнан на нее запал. — Он промокнул лоб рукавом и продолжал: — Словом, хотел ее поиметь.
— Не понимаю, при чем тут работы по санации?
— Это был шантаж.
— Шантаж?
— Тина не уступала. И он хотел... Обещал начать ремонт, если она согласится.
У Жанны перехватило дыхание. Значит, был мотив. Она убедилась, что Клер все записывает. В комнате стояло настоящее пекло.
— И она уступила? — Собственный голос показался ей невыразительным.
Его глаза загорелись мрачным пламенем:
— Ремонт ведь так и не сделали, верно?
Жанна не ответила. Мотив. Умышленное убийство.
— Когда он познакомился с Тиной?
— В тот день. В две тысячи третьем.
Выходит, многих отравлений можно было избежать. Хотя бы вовремя начать лечение. Низость владельца не удивляла Жанну. Она и не такое повидала. Скорее ее удивляло то, что девушка не уступила. На кону было здоровье ее братьев, сестер, других ребятишек, живших в том доме.
— А Тина понимала последствия своего отказа?
— Конечно. Но она ни за что бы не уступила. Я так и сказал Дюнану.
— Почему?
— Она из племени тубу. А у них очень суровые нравы. На родине их женщины носят под мышкой нож. Во время войны они разводятся с мужьями, если тех ранят в спину. Так что можете себе представить.
Жанна наклонила голову. Опрашивая свидетелей, она всегда делала записи. Сейчас строчки плясали у нее перед глазами. Надо было продолжать. Распутать весь клубок. Отыскать эту Тину Ассалих. И разоблачить настоящего негодяя — Дюнана.
— Так что, посадите вы меня или нет?
Она подняла глаза. Он выглядел раздавленным. Уничтоженным. Жалким. Только и думает, что о своей злосчастной шкуре, семье, комфорте. От омерзения ее затошнило. В такие минуты она, как всегда во время депрессии, уже ни во что не верила. Жизнь теряла всякий смысл...
— Нет, — произнесла она не раздумывая. — Я не стану предъявлять вам обвинение. Несмотря на серьезные и последовательные доказательства вины. Учту ваше... добровольное признание. Подпишите показания и убирайтесь отсюда.
Набранные Клер странички уже выползали из принтера. Жан-Ив Перрейя встал. Расписался. Жанна взглянула на разложенные на столе фотографии. Детишки под капельницей. Мальчик с кислородной маской. Черное тельце, готовое к вскрытию. Она убрала снимки в крафтовый конверт. Сунула все в папку и отложила вправо. Следующий.
И так каждый день. При этом они с Клер пытались вести нормальную жизнь, думать о повседневных делах, видеть человечество хотя бы в сером цвете. До очередного ужаса. До следующего кошмара.
Жанна взглянула на часы. Одиннадцать. Она порылась в сумке, вытащила мобильный. Наверняка Тома ей звонил. Чтобы извиниться. Объясниться. Предложить встретиться в другой день... Но сообщения не было. Она разрыдалась.
Клер бросилась к ней, протягивая бумажные платки.
— Не стоит так убиваться, — сказала она, неправильно истолковав ее слезы. — Мы и не такое видели.
Жанна кивнула. Sunt lacrimae rerum6. «Есть слезы для бед». Как говаривал ее наставник Эмманюэль Обюсон.
— Вам пора, — напомнила секретарша. — У вас еще заседание.
— А после? Обед?
— Да. С Франсуа Тэном. В «Заводе». В час дня.
— Черт.
Клер сжала ее плечо:
— Вы всегда так говорите. А в полчетвертого возвращаетесь сытая и довольная.
4
— Ну что, прочитала?
Жанна оглянулась на зов. Половина первого. Она направлялась к выходу, мечтая о прохладном душе и кляня скупердяйство судебного ведомства: кондиционеры вечно работали с перебоями.
За ней шел Стефан Рейнхар. Тот самый, который вчера вечером всучил ей какое-то темное дело. В льняной рубашке он выглядел помятым, как обычно. И как обычно, сексуальным.
— Так ты прочитала?
— Я ничего не поняла, — призналась она, продолжив путь.
— Но ты усекла, что дело пахнет жареным?
— Факты между собой никак не связаны. Да еще этот анонимный донос... Надо разобраться, что их объединяет.
— Как раз это от тебя и требуется.
— Но я ничего не смыслю в оружии. Да и в самолетах. Я даже не знала, что Восточный Тимор — страна.
— Это восточная часть острова в Индонезии. Независимое государство. Одна из самых горячих точек планеты.
Они подошли к рамкам металлоискателя. Солнце заливало вестибюль. Охранники того и гляди сварятся заживо. Рейнхар улыбался. С портфелем под мышкой он смахивал на продвинутого препода, всегда готового забить косячок с учениками.
— К тому же я понятия не имею, что такое «сессна», — добавила она упрямо.
— Гражданский самолет. Прикинь, посудина без всяких опознавательных знаков, перевозящая автоматическое оружие. Которое использовали при попытке государственного переворота!
Как раз об этом она и прочла накануне, но вникать не стала. Даже не задумалась о том, что, собственно, это означает. Вчера, как, впрочем, и сегодня, телефонный звонок волновал ее больше, чем все государственные перевороты в мире...
— По-моему, эта история с винтовками, — она старалась казаться заинтересованной, — яйца выеденного не стоит. Отчего ты так уверен, что речь идет о французских винтовках? Причем изготовленных на этом самом предприятии?
— Да ты вообще дело читала? Их нашли в руках убитых заговорщиков. Полуавтоматические винтовки «скорпион». Со стандартными натовскими патронами. Калибра пять пятьдесят шесть. Ничего общего с обычным вооружением повстанцев в нищей стране. Такое оружие выпускает только «EDS Technical Services».
Жанна пожала плечами.
— Тебе разве не показалось, что этот анонимщик чертовски хорошо информирован? — продолжал следственный судья.
— Уж точно лучше меня. Я об этом государственном перевороте первый раз слышу.
Рейнхар изобразил покорность судьбе:
— О нем никто не слышал. Как и обо всем, что касается Восточного Тимора. Но все это есть в инете. В феврале две тысячи восьмого года повстанцы совершили покушение на президента страны Жозе Мануэла Рамуш-Орта. Того самого, который в девяносто шестом получил Нобелевскую премию мира. Нобелевский лауреат мира тяжело ранен из французской штурмовой винтовки! Черт возьми, чего тебе еще! Я уж не говорю о политической стороне дела. Выручка от этой сделки пошла на финансирование французской политической партии!
— О которой я и не слышала.
— Она только выходит на сцену. Правая партия! Дело — верняк. Посолишь, поперчишь и подашь на стол горяченьким. С этим-то ты справишься?
Жанна всегда была социалисткой. Когда-то Обюсон говаривал ей: «По молодости мы все левые, но с годами идеи смещаются вправо». Она еще не настолько состарилась, чтобы качнуться вправо. Да и сам Обюсон так и остался левым.
Рейнхар прошел под рамкой, сигнал раздался в тот самый миг, когда охранники отдавали ему честь.
— Пообедаешь со мной?
— К сожалению, не могу. Уже договорилась.
Судья прикинулся огорченным, но Жанна не поверила. Просто ему хочется поговорить о Восточном Тиморе.
Она тоже прошла через металлоискатель.
— Если дело так тебе приглянулось, может, возьмешь его себе?
— У меня от папок с незакрытыми делами уже дверь в кабинет не открывается.
— А я тебе ломик одолжу.
— Ладно-ладно. Значит, займешься? Сама же потом спасибо скажешь.
Он поцеловал ее в уголок губ. На душе потеплело. Она направилась к парковке. Легкая, как пыльца на солнце. Чувствуя себя красивой, сияющей, неотразимой. От простого соприкосновения с мужским обаянием ее депрессия улетучилась. Уж не превращается ли она в циклотимичку?
Или просто в старую деву.
5
— Сам не знаю, что со мной происходит. Так и тянет трахнуть все, что шевелится.
— Какая прелесть.
Жанна постаралась не выглядеть шокированной. Франсуа Тэн пялился на зад удаляющейся официантки. Наконец он оторвал взгляд от ее попки и с улыбкой уставился на собеседницу. Улыбка красноречиво говорила о том, что его аппетиты простираются и на Жанну. Она и не подумала обижаться. Их дружба зародилась еще в Национальной школе судебных работников в Бордо десять лет назад. Тогда Тэн как-то попытался подкатиться к ней. Следующую попытку он предпринял спустя несколько лет, после своего развода. Но безуспешно.
— Что ты будешь? — спросил он.
— Посмотрим.
Как и все парижанки, Жанна, с тех пор как достигла половой зрелости, только притворялась, что ест. Она просмотрела меню, сделала свой выбор и огляделась по сторонам. «Завод» — модный ресторан неподалеку от Этуаль. Стены обшиты деревом с выявленной текстурой. Пол из лакированного бетона. Очень умиротворяющая атмосфера, несмотря на обычный для обеденного времени гам.
Больше всего Жанну прельщала двуликость этого места. В полдень сюда приходили деловые люди в галстуках. А по вечерам собирались представители мира моды и кино. Эта двойственность была ей близка.
Она вновь обернулась к Тэну, который читал меню нахмурившись, словно обвинительное заключение по громкому делу. Угловатый, как телеантенна. Прямые, будто солома, волосы. Резкие черты. Его внешность вечного студента не вязалась с повадками бывалого судьи. Франсуа Тэн, тридцати восьми лет, следственный судья в Нантере — он занимал кабинет рядом с Жанной, — был одним из тех, кто выдвинул обвинение против Жака Ширака по окончании его президентского срока.
Расставшись с женой, Тэн стал придерживаться крикливо-элегантного стиля, стремясь сгладить свою чересчур юношескую наружность и природную нескладность. Сшитые на заказ костюмы от «Эрменеджильдо Зенья». Рубашки-стретч «Прада». Обувь от Мартина Марджела. Жанна подозревала, что свои тряпки он оплачивает векселями. Как карточные долги.
Вопреки своей внешности первого ученика выражался он нарочито грубо. Ему казалось, что это шикарно. В Париже, второразрядной столице, этот прием порой срабатывал, но все же не мог полностью скрыть банальной обыкновенности персонажа. Как бы он ни лез вон из шкуры, Тэн обычно казался именно тем, кем был на самом деле. Принарядившимся провинциалом, уроженцем Амьена. Ни шика, ни утонченности.
Конечно, у Жанны были свои причины испытывать к нему привязанность. Под его властностью, напускной элегантностью, вульгарностью таилось робкое существо, пытавшееся пустить пыль в глаза. Две детали выдавали его уязвимость. Неуверенная улыбка, которую он выбрасывал вперед движением подбородка, словно пускал по воде камешек. И выдающийся кадык, резавший глаз и в то же время завораживавший Жанну.
Они сделали заказ, затем Тэн склонился к ней:
— Знаешь Одри, стажерку, которая работает в исправительной палате?
— Толстуху?
— Можешь называть ее так, если тебе нравится, — сказал он обиженно.
— У тебя с ней что-то есть?
В ответ он победно улыбнулся.
— Мне этого не понять, — вздохнула Жанна.
Тэн сложил ладони в знак долготерпения, словно давая последний шанс обвиняемому, прежде чем засадить его в каталажку.
— Жанна, ты должна усвоить одну истину. Саму сущность мужского желания.
— Я в нетерпении.
— Большинство из нас бегает за красивыми, элегантными худышками типа манекенщиц. Но это только чтобы произвести впечатление на окружающих. А когда нам пора остепениться, когда на нас никто не смотрит, нас тянет к женщинам в теле, с округлыми формами. Мужчины предпочитают толстушек. Усекла?
— Во всяком случае, теперь я знаю, к какой категории принадлежу я.
При росте метр семьдесят три вес Жанны колебался между 50 и 52 килограммами.
— Только не жалуйся. Ты принадлежишь к тем, на ком женятся.
— Что-то я не замечала.
— Ты из тех женщин, с которыми приятно показаться на людях, кого водят в ресторан, кому делают детей.
— Словом, мамаша.
Тэн расхохотался.
— А ты хочешь быть еще и шлюхой? Не многовато ли?
Задетая и польщенная, Жанна спросила:
— Ну и что ты собирался мне рассказать?
— В прошлое воскресенье во второй половине дня мы с этой самой Одри встречались у меня дома. Помнишь, как тогда жарило? Мы опустили ставни. Простыни хоть выжимай. Словом, еще та обстановочка... Ну, сама понимаешь.
— Понимаю.
— В пять часов зазвонил домофон. Натали, моя бывшая, привела детей. По воскресеньям я с ними ужинаю, а утром отвожу их в школу. Вообще-то обычно моя бывшая заявляется в семь вечера. Но в тот день отменили какой-то там спектакль, она и притопала на два часа раньше. А у меня в постели Одри, вот я и струхнул.
— Вы же разведены?
— Не так давно. Каждый раз Натали заходит на минутку и озирается. Выглядывает, не завел ли я бабу. Она бы мигом сообразила, что у меня в спальне кто-то есть.
— И как ты выкрутился?
— Натянул трусы и велел Одри поскорее одеться. Я живу на шестом, последнем этаже, без лифта. На лестничной площадке есть чуланчик. Вот я ее туда и спровадил.
— Обошлось?
— Чуть не попался. Был момент, когда я одновременно лицезрел голые ноги Одри за дверью чулана и головы моих детишек, поднимавшихся по лестнице.
Тэн на секунду замолчал, чтобы усилить впечатление. Жанна подыграла ему:
— И что дальше?
— Ну, детишки убежали к себе в комнату, а Натали так и шарит взглядом по сторонам. Дала мне инструкции насчет детских одежек, а под конец напомнила, чтобы я заплатил за школьную столовку. В общем, все как обычно. Я уж думал, легко отделался. И тут увидел на книжной полке в прихожей солнечные очки Одри.
— Натали их заметила?
— Нет. Я сунул их в карман, пока она смотрела на часы.
— Раз она ничего не заметила, в чем подстава?
— Ну, я проводил ее до входа и уже собирался закрыть дверь, а она вдруг спрашивает: «Ты мои солнечные очки не видел? Похоже, я их где-то оставила».
Жанна улыбнулась:
— Жизнь у тебя бьет ключом. Как же ты выкрутился?
— Добрых пять минут мы с ней искали очки, лежавшие у меня в кармане. Потом я незаметно их вынул и сделал вид, что обнаружил их на полке.
Принесли закуски. Зеленый салат для Жанны, суши из красного тунца для Тэна. Несколько секунд они наслаждались едой в молчании, нарушаемом лишь постукиванием вилок…