Глава вторая
После несчастья с моими любимыми я ни разу не входил в храм, и стоило мне из полуденного пекла нырнуть в церковь Исси-ле-Мулино, как рана внутри, уже было затянувшаяся, снова открылась. Я, как наяву, увидел перед собой, в середине прохода между слишком жесткими скамьями с непреклонными спинками, два гроба — один такой маленький, что по церкви прокатилась волна приглушенных рыданий... Здесь даже каменные стены были пропитаны моим горем.
Кто-то на бегу поздоровался. Мой начальник, окружной полицейский комиссар Мартен Леклерк, спеша к выходу с орущим мобильником в руке, покосился на мои коротко остриженные волосы и прибавил:
— Дальше разбирайся сам! Прокурор Келли дает зеленый свет, можно забирать тело и делать вскрытие! Чуть позже поговорим, определимся.
Я кивнул и направился туда, где толпились люди и откуда доносились громкие голоса и щелчки фотоаппаратов. Прямо передо мной плакал, который век терпя муки, распятый Иисус. На пороге исповедальни, что расположена слева, виднелись армейские ботинки судмедэксперта.
Ко мне двинулся лейтенант Сиберски, вид у него, как всегда в неудачные дни, был серьезный.
— Привет, комиссар, — без улыбки проговорил он. — Первый день после отпуска мог бы начаться и повеселее...
Голос его звучал не слишком уверенно.
— Выкладывай!
— Значит, так. Дверь слева за алтарем была взломана гвоздодером, по словам священника — уже второй раз за последние три месяца, в первый обошлось без последствий. Отпечатков пальцев везде видимо-невидимо. Расследование вблизи места преступления начато, инспекторы сейчас опрашивают жителей соседних домов.
— Расскажи, что известно о жертве.
— Белая женщина лет пятидесяти. Никаких видимых повреждений или следов насилия. Щиколотки и сейчас еще связаны, но руки были свободны, и веревка валялась на полу, глаза залеплены клейкой лентой. Священник нашел тело сегодня в восемь тридцать пять утра в исповедальне, в отделении для кающихся. Жертва стояла на коленях, обритая голова покрыта... бабочками.
Я наморщил лоб:
— Бабочками? Мертвыми?
— Живыми. Семь крупных бабочек с длинными усиками, на туловище такой рисунок... в виде черепа. Когда их попытались накрыть сачком, они... запищали. Совершенно кошмарный звук.
— Где они сейчас?
— Отправили в лабораторию. Под ультрафиолетовой лампой на голове жертвы проявились не различимые простым глазом белесые пятна, возможно и объясняющие присутствие этих тварей. За подробностями к энтомологу...
— Так-так-так... Голое тело, щиколотки связаны, руки свободны. На голове насекомые. И все это в церкви. Ничего не скажешь, случай классический!
— Да уж, самый что ни на есть классический... Ладно, слушайте дальше про исповедальню: центральная часть, та, где сидит кюре, была открыта, хотя вчера ее в таком виде не оставляли. Обнаружив тело, священник немедленно обратился в полицию Исси, они прибыли через пятнадцать минут, а следом за ними наши сотрудники.
Судмедэксперт выбрался из кабинки для исповеди. Ван де Вельд выглядел настоящим военным, только ко всему еще и умным. Костюм цвета хаки, с математической точностью выверенная щетина и красивое, лишенное всякого выражения, словно высеченное из камня, лицо.
— Ну что, комиссар, хотите взглянуть и послушать?
Мы обменялись рукопожатием, и он подвел меня к исповедальне. Я увидел труп со спины — тяжелая груда безжизненной плоти. Лысая голова и предплечья упирались в скамеечку для молитвы, указательный палец сжатой в кулак правой руки торчал в сторону. Гладкая кожа черепа блестела в свете переносной галогеновой лампы.
Ван де Вельд протиснулся обратно в кабинку:
— Тело можно забирать. Без вскрытия причину смерти установить невозможно. Ни кровоподтеков, ни ран. Никаких выделений из носа или рта, позволяющих предположить смерть от асфиксии. Лицо не синюшное, точечные кровоизлияния отсутствуют, так что на первый взгляд ее не задушили.
Стоя сзади, я с непонятным стороннему наблюдателю увлечением изучал эту человеческую плоть. Миниатюрные поезда и душевные болячки были забыты. Бесчувственная машина Шарко набирала ход, я готов был вкалывать без отдыха.
— Половые сношения?
— Опять-таки на первый взгляд — не было. Зато было другое: убитая потеряла огромное количество жидкости. Эти разводы на полу и на скамеечке — следы обильного потоотделения.
— Если не ошибаюсь, после смерти люди не потеют?
— Не ошибаетесь. Поскольку тело не перемещали, можно утверждать, что женщину привели сюда живой. Она умерла в этой исповедальне, но я не могу понять от чего, и это меня бесит!
— Вы позволите?
Он уступил мне место в тесном закутке. Бровей убитой тоже не оставили, как и волос под мышками и на лобке.
— Клейкую ленту с глаз убрали криминалисты?
— Да. Веки были заклеены изолентой. Увидите на фотографиях.
Я старался проследить взглядом, куда указывает мертвый палец, а Ван де Вельд тем временем продолжал:
— Зубы здоровые, ухоженные, тело чистое, ногти длинные, в том числе и на ногах. Четыре ногтя на правой руке сломаны или сорваны. Это может свидетельствовать о насильственном... и продолжительном заточении...
Я наклонился над скамеечкой для молитвы, принюхался.
— Да, — труполог меня опередил, — чувствуется запах духов или крема, нанесенного на всю поверхность кожи, даже на голове. Во рту и в уголках губ я обнаружил следы темного сладкого вещества, — возможно, меда. Должно быть, это и удерживало бабочек. Анализы крови и содержимого желудка подтвердят...
Беспощадный свет галогеновой лампы резал глаза. Чем больше сведений я получал, тем большее испытывал смятение.
От чего умерла эта женщина?
— Время смерти удалось определить?
— Судя по трупному окоченению и ректальной температуре, я бы сказал — глубокой ночью, между двумя и четырьмя часами... Вскрытие покажет точнее...
Ван де Вельд стянул резиновые перчатки, закрыл тяжелый, набитый режущими инструментами чемоданчик и только после этого выхлебал разом полбутылки воды.
Я повернулся к светловолосому лейтенанту:
— Щиколотки оставили связанными, зато руки намеренно освободили, и правая указывает пальцем на эту часть исповедальни. Криминалисты ничего там не заметили, снимая отпечатки?
— Насколько я знаю, нет. Не нашли ни отпечатков, ни каких-либо меток.
Я распорядился увезти тело в Институт судебно-медицинской экспертизы. Как только носильщики вышли, Сиберски, сунув руки в карманы джинсов, спросил:
— Ну что, комиссар? Что вы об этом думаете?
— Пока я главным образом задаю себе вопросы. Почему привели сюда? Почему живую? Почему она голая и бритая?
Молодой лейтенант поделился со мной своими впечатлениями по горячим следам:
— Жертва находилась в кабинке для исповеди. Дверь в центральную часть исповедальни была открыта, значит убийца сел на место священника. Стало быть, все в этой мизансцене указывает на ритуал исповеди. По одну сторону окошка — коленопреклоненный грешник, по другую — духовник.
— С той разницей, что наша грешница пришла не по своей воле.
— Это ясно! Ей связали руки и ноги, это доказывает, что ее каким-то способом вынудили подчиниться, возможно применив физическое воздействие, тогда, наверное, от усилий освободиться она и обливалась пóтом... но, возможно, воздействие было только вербальным.
— Что-нибудь в духе «Говори, покайся в совершенных тобой грехах, и Господь тебя простит...».
— Вот именно. А что касается ее наготы... Разве видеть перед собой голую связанную женщину, стоящую на коленях и молящую о прощении, — не высший символ господства, отношений между хозяином и рабыней?
Я прищурился.
— Конечно, могло быть и так, но... — Я обвел руками пространство. — Оглянись вокруг. Церковь образует монолит, и предназначение у нее одно: молитва, самопожертвование, вера. Видишь ли, я мало что понимаю в религии и Библию-то едва прочел, но знаю, что в Книге Бытия Адам и Ева изображены нагими, такими же голыми, как наша потерпевшая. Чистота первых дней... Изначальная нагота всех творений Господа...
Сиберски странно присвистнул:
— Ничего себе! К чему это вы клоните?
— Всего лишь к тому, что действия преступника можно объяснить, изучив место преступления. Может быть, он побрил и раздел жертву не для того, чтобы осуществить какой-то свой фантазм, а совсем с другой целью. Может быть, он решил привести ее сюда, чтобы подготовить к... некоему обряду. Может быть, он хотел предать ее Божьему суду в первозданном виде, в полной наготе, которая уравнивает всех людей? — Я разглядывал находившийся у меня перед глазами большой витраж. — То есть я хочу сказать, что не надо все сводить к садизму, к фантазмам сексуальных извращенцев. Некоторые стремятся к более... продуманной цели.
— Такой же продуманной, как присутствие этих странных бабочек. Зачем понадобились эти мерзкие твари?
Я пожал плечами:
— Не имею ни малейшего понятия. Что чаще всего повторяют, если речь заходит о бабочках? Что они символизируют собой красоту, возрождение, преображение, которое совершается, когда они выходят из куколки.
— Угу. Похоже, мы имеем дело с поклонником «Молчания ягнят»...2 С совершенно свихнувшимся типом, с одержимым.
— Одержимый он или нет, но самообладание у него завидное. Здесь все взвешенно — достаточно посмотреть на положение тела женщины, и не забудь о наличии меда, запаха, бабочек. Судя по всему, этот тип совершил преступление хладнокровно, не поддаваясь никаким неосознанным побуждениям, потому и не допустил ошибок.
— Значит, он заранее и тщательно готовился. Знал, где что находится, знал, как попасть внутрь... Возможно, он усердно посещает воскресную мессу... — Сиберски сделал паузу, чтобы отметить в блокноте эту линию расследования, затем продолжил: — Он привел в надлежащий вид свою добычу, которую уже не первый день держал в заточении, вымыл ее, побрил, надушил. Он раздобыл этих насекомых. И начал действовать. Исповедальня, глубокая ночь...
Я снова подошел к кабинке и стал развивать мысль Сиберски дальше:
— Совершив убийство (каким способом — нам пока неизвестно), он развязал руки кающейся грешницы, чтобы расположить правую кисть определенным образом. Указательный палец убитой явно задает нам направление.
— Но ведь эксперт уже проверил... И я тоже... На деревянных панелях ничего особенного нет...
— Придется поискать еще. К нам обращается не жертва, а ее убийца. И этой мрази явно есть что сказать.
Я снова, согнувшись, с трудом втиснулся в душную кабинку. На той стенке, на которую показывал палец, рассмотрел царапины, обнаружил несколько вмятин, но больше ничего. Я даже постучал в разных местах по гладкому дереву, но изменений звука не уловил.
— Черт! Но должно же это что-то означать! А может, оно за пределами исповедальни? Тогда... тогда, получается, она указывает на... вот этот ряд колонн и в самом конце... на вот эту часть стены.
— Я не стал вас дожидаться и все это уже осмотрел, — оборвал меня Сиберски. — И пол, и колонны, и стену... Там тоже нет ничего необычного, никаких надписей или странных отметин. Может быть, стоит поговорить со священником...
— Минутку...
Я бродил среди изумлявших своим совершенством украшений, пораженный великолепием архитектуры. Я ощупывал древние камни. Ничего не увидев там, куда указывал мертвый палец, расширил зону поисков. Скамьи, неф, резьба... Неудача, снова и снова неудачи. Убийца обращался к нам, а мы отказывались его выслушать.
— До чего же мне это не нравится!
Я в последний раз пристально вгляделся — и в последний раз меня постигло разочарование.
— Все, я возвращаюсь в контору, Леклерк меня ждет. Кто опрашивает ближайших соседей?
— Кромбез, с ним еще пятеро или шестеро.
— А кому поручено записать показания священника?
— Официально — мне, и я уже чертовски опаздываю.
— Надо выделить кого-то, чтобы обшарил всю церковь. И если понадобится заглянуть под юбку Пресвятой Деве, значит залезем под юбку Пресвятой Деве! — Приблизившись к задней двери, поперек которой была натянута желтая лента, я спросил: — Ты вроде упомянул, что эту дверь уже взламывали три месяца назад? Хоть какие-то подробности известны?
— Да. Дело было в конце апреля. Священник думает, что ее взломали цыгане, которые в то время стояли табором в двух шагах от церкви.
— И что они украли?
— Ничего, просто зашли ночью в церковь...
Я недоверчиво потеребил бородку:
— Странно для цыган. Видишь ли, я достаточно много с ними общался и могу тебя заверить, что заходить в церковь у них не в обычае.
— Знаю. Ко всему еще в то время здесь, скорее всего, было полным-полно всякого оборудования типа электрогенераторов: свод и некоторые колонны растрескались, так что часть здания реставрировали...
Я резко остановился.
— Третье измерение! Ты мог бы сообразить! Вертикаль!
— Что?
Но я уже вернулся в центр нефа и, задрав голову, всматривался ввысь. Под каменным сводом, образуя сетку теней, скрещивались ряды легких арок.
— Ищи! Ищи вместе со мной на арках!
— На арках? Но как бы он смог туда забраться?
— Так же, как рабочие! Воспользовавшись их лесами!
У меня внезапно сжалось сердце.
— Вот она, посмотри наверх! Вот же — трещина! Жертва указывала на эту колонну! Ее верхнюю часть реставрировали! Искать надо не внизу, а наверху!
Вытянув руку и не отрывая взгляда от верха колонны, я крикнул напоследок:
— Готовься к встрече с Иисусом! Сегодня мы поднимемся в небеса!
