Моей жене, сердечным участием
скрашивающей мое существование,
с признательностью и любовью

От автора

Предисловие к роману — почти без исключений — вещь ненужная. Это моя десятая опублико­ванная книга, и мне ни разу не пришло в голову писать предисловия.

Однако этот роман, как мне кажется, требует некоего введения. Поскольку его темой является жизнь после смерти, очень важно, чтобы перед про­чтением читатель осознал следующее: лишь один аспект этой истории вымышленный — персонажи и их взаимоотношения.

За редким исключением, все детали взяты из научных исследований.

Ричард Матесон

Калабасас, Калифорния,

август 1977 г.

Умереть, уснуть. — Уснуть!

И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность;

Какие сны приснятся в смертном сне,

Когда мы сбросим этот бренный шум, —

Вот что сбивает нас...

Гамлет, акт III, сцена 1
(перевод М. Лозинского)

Предисловие

Рукопись, которую вам сейчас предстоит прочитать, попала ко мне следующим образом.

Вечером семнадцатого февраля 1976 года в дверь нашей квартиры позвонили, и жена пошла откры­вать. Через пару минут она вернулась в спальню, где мы смотрели телевизор, и сказала, что меня­ спра­шивает какая-то женщина.

Я встал и пошел в прихожую. Дверь была открыта. Я увидел стоящую на пороге высокую женщину лет пятидесяти с большим, пухлым конвертом в руках.

— Вы Роберт Нильсен? — спросила она.

Я ответил утвердительно, и она протянула мне конверт со словами:

— Тогда это вам.

Я с подозрением взглянул на конверт и спросил, что это такое.

— Сообщение от вашего брата, — ответила она.

Мои подозрения усилились.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— Ваш брат Крис надиктовал мне эту рукопись, — объяснила она.

Ее слова меня разозлили.

— Не знаю, кто вы такая, — сказал я ей, — но имей вы хоть какую-то информацию о моем брате, вы бы знали, что он умер больше года тому назад.

Женщина вздохнула.

— Я это знаю, мистер Нильсен, — устало произнесла она. — Я — медиум. Ваш брат передал мне этот материал из...

Она замолчала, а я тем временем начал закрывать дверь.

Тут она быстро прибавила:

— Мистер Нильсен, прошу вас.

В ее голосе звучала такая неподдельная мольба, что я взглянул на нее с удивлением.

— В течение полугода я неотрывно трудилась над расшифровкой этой рукописи, — сказала она. — Не по собственной воле. У меня уйма других дел, но ваш брат не хотел оставить меня в покое, пока я не запишу каждое слово его послания и не пообещаю, что обязательно доставлю его вам. — В ее голосе зазвучали нотки отчаяния. — А теперь вы должны взять это, чтобы я могла обрести покой.

С этими словами она сунула конверт мне в руки, повернулась и заспешила по дорожке к тро­туа­ру. Я видел, как она села в машину и та быстро тронулась с места.

Я никогда больше не видел ее и ничего о ней не слышал. Не знаю даже ее имени.

Я перечел рукопись уже три раза, однако так и не понял, что с ней делать.

Я неверующий, но, как и любой человек, хотел бы верить в то, что смерть — нечто большее, чем забвение. И все же навряд ли смогу принять эту историю за чистую монету. Я по-прежнему считаю,­ что это не более чем выдумка.

Правда, там присутствуют реальные факты. Факты из жизни моего брата и его семьи, едва ли известные той женщине — если только не предположить, что перед написанием рукописи она посвятила несколько месяцев утомительным и до­рогостоящим расследованиям, касающимся жизни нашей семьи. Но какой в этом смысл? Какая ей выгода от подобных действий?

В голове у меня роятся вопросы по поводу этой книги. Не стану их перечислять, а дам возможность читателю поставить свои собственные. Лишь в одном я уверен. Если в рукописи изложена прав­да, нам всем надлежит пересмотреть свою жизнь. И очень основательно.

Роберт Нильсен

Ислип, Нью-Йорк,

январь 1978 г.

Смертный сон

Наплыв мелькающих образов

Есть такое выражение — «Начни с начала». Я не могу этого сделать. Начну с конца — с завершения моей жизни на земле. Излагаю так, как все произошло — и что случилось после.

Замечание по поводу этого текста. Роберт, ты уже знаком с моим стилем изложения. Этот текст может тебе показаться иным. Причина в том, что меня ограничивает мой интерпретатор. Мои мысли должны пройти через ее сознание — без этого мне не обойтись. Не все зерна проходят сквозь сито. Не суди меня строго за упрощенность. Особенно вначале.

Мы оба делаем все, что в наших силах.

Слава богу, в тот вечер я был один. Обычно со мной в кино ходил Йен. Дважды в неделю — из-за моей работы, ты же понимаешь.

В тот вечер он не пошел. Выступал в школьной пьесе. И снова скажу — слава богу.

Я пошел в кинотеатр около торгового центра. Не могу вспомнить название. Тот большой, который разделили на два. Спроси у Йена, как называется.

Я вышел из кино после одиннадцати. Сел в машину и поехал на площадку для гольфа. Маленькую, для детей. Не могу объяснить. Ну ладно. Попытаюсь сказать по буквам, медленно: м-и-н-и-гольф. Хорошо. Получилось.

По улице шел поток машин. Нет, не по улице, по пр...о-спекту. Неточно, но сойдет. Я подумал, что проскочу, и выехал из своего ряда на обгон. При­шлось затормозить — навстречу неслась машина. Места для объезда было достаточно, но она все же врезалась мне в левое переднее крыло, отче­го мою машину развернуло.

Меня тряхнуло, но на мне был пояс безопаснос­ти. Не пояс. Р-е-м-е-н-ь. Я не был бы сильно ранен,­ если бы не фургон, врезавшийся в правое заднее крыло моей машины и ударивший вдоль осевой линии. С другой стороны приближался грузовик. Ударил мою машину в лоб. Послышался скрежещущий грохот, звон разбитого стекла. Я сильно ударился головой, и свет померк у меня перед глазами. На миг мне показалось, что я вижу себя без сознания, истекающим кровью. Потом наступила темнота.

Я снова пришел в себя. Боль была нестерпимой. Я слышал свое дыхание, этот ужасный звук. Затрудненное поверхностное дыхание с редкими булькающими вздохами. Мои ступни были ледяными. Я это помню.

Постепенно я понял, что нахожусь в комнате. Думаю, там были люди. Что-то мешало мне в этом увериться. Упоительное. Нет, не то. Произнесу мед­ленно: у-с-п-о-к-о... успокоительное.

Я начал различать чей-то шепот. Но слов было не разобрать. На краткий миг я увидел очертания фигуры. Глаза мои были закрыты, но я видел ее. Я не мог различить, мужчина это или женщина, но понимал, что человек со мной разговаривает. Ко­гда я перестал слышать слова, фигура удалилась.

Возникла другая боль, на этот раз в моем сознании, и она все росла. Казалось, я настраиваюсь на нее, как на радиоволну. Боль была не моя, а Энн. Она плакала от страха. Потому что я был ранен. Она за меня боялась. Я чувствовал ее боль. Она ужасно страдала. Я тщетно пытался произнести ее имя. «Не плачь, — думал я. — Я поправлюсь. Не бойся. Я люблю тебя, Энн. Где ты?»

В тот же миг я оказался дома. Был воскресный вечер. Все мы собрались в гостиной, разговаривали­ и смеялись. Энн сидела рядом со мной, возле нее — Йен. Рядом с Йеном — Ричард, Мэри — на другом краю дивана. Я обнял Энн одной рукой, она прижалась ко мне, такая теплая. Я поцеловал ее в щеку. Мы улыбнулись друг другу. Был воскресный вечер — покойный и идиллический, когда все собрались вместе.

Я почувствовал, что начинаю подниматься из мрака. Я лежал на кровати. Боль вернулась, пронизывая все мое существо. Никогда прежде не испытывал я подобной боли. Я понимал, что исчезаю.­ Да, именно исчезаю.

Тут я услышал ужасающий звук. Хрип в горле. Я молил Бога, чтобы поблизости не было Энн с детьми и чтобы они этого не услышали. Эти звуки привели бы их в ужас. Я просил Бога не позволить им услышать этот жуткий звук, оградить их от этого ужаса.

И тогда мне на ум пришла мысль: «Крис, ты умираешь». Я изо всех сил пытался вздохнуть, но воздуху мешала пройти жидкость в дыхательном горле. Я чувствовал себя раздувшимся и вялым, погруженным в какую-то вязкую среду.

У постели опять кто-то появился. Та же фи­гура.

— Не противься, Крис, — услышал я.

Я рассердился на эти слова. Кто бы ни были эти призраки, они хотели моей смерти. Я этому сопро­тивлялся. Не поддамся. Энн! Я мысленно ее звал: «Не отпускай меня! Не дай мне уйти!»

И все же я ускользал. «Я получил слишком серь­езные повреждения», — с ужасом подумал я. Меня одолевала слабость. Потом появилось странное ощущение. Щекотание. Понимаю, что это необычно. Смешно. Но я это чувствовал. Во всем теле.­

И еще одно новое ощущение. Я лежал не в постели, а в люльке. Я чувствовал, как она раскачивается взад-вперед, взад-вперед. Но постепенно до меня дошло. Я не лежал в люльке, и кровать не раскачивалась. Качалось взад-вперед мое тело. Из моего нутра доносилось легкое потрескивание. Те звуки, что слышишь при медленном снятии бинтов. Боль уменьшилась. Она постепенно утихала.

Испугавшись, я попытался восстановить боль. Через несколько мгновений она вернулась, еще бо­лее нестерпимая. Агонизируя, я за нее цеплялся. Боль означала, что я еще жив. «Не поддамся! Энн!» Мой рассудок с мольбой взывал к ней: «Не отпус­кай меня!»

Бесполезно. Я чувствовал, как жизнь вытекает из меня, вновь слышал эти звуки, теперь раздававшиеся громче: словно разрывались сотни тонких нитей. Вкус и обоняние пропали. Ступни, пальцы ног потеряли чувствительность. Онемение стало подниматься по ногам. Я пытался вновь обрести чувствительность, но не мог. Мой желудок и грудь заполняло что-то холодное. Потом оно охватило льдом мое сердце. Я чувствовал, как медленно-мед­ленно, с глухим шумом бьется мое сердце, словно барабан в похоронной процессии.

Я вдруг представил себе, что происходит в соседней комнате. Я видел лежащую там пожилую женщину с разметавшимися по подушке прядями седых волос. Пожелтевшая кожа и усохшие руки, напоминающие птичьи лапы: рак желудка. Кто-то сидел рядом с ней, тихо разговаривая. Дочь. Я решил, что не хочу это видеть.

Я тотчас же покинул ту комнату и вновь оказал­ся в своей. Теперь боль почти прошла. Как ни пытался, я не мог ее восстановить. Потом я услышал жужжание — да, жужжание. Нити по-прежнему продолжали рваться. Я чувствовал, как скручивается конец каждой оторванной нити.

Снова зашевелилось холодное «нечто». Оно перемещалось до тех пор, пока не сосредоточилось в моей голове. Все остальное во мне онемело. «Ну пожалуйста!» Я звал на помощь. Но голоса не было; мой язык был парализован. Я чувствовал, как мое существо втягивается внутрь, полностью сосре­доточиваясь в голове. Сжимались облачка... Нет, попробую еще раз. О-б-о-лочки. Да. Выталкивались и двигались к центру — все сразу.

Я начал выдвигаться из отверстия в голове. Послышались жужжание и звон; что-то очень быстро мчалось, как поток через узкое ущелье. Я почувствовал, что начинаю подниматься. Я был пузырем,­ качающимся вверх-вниз. Мне показалось, я увидел над собой бесконечный темный туннель. Я перевернулся, посмотрел вниз и с изумлением обнаружил свое тело, лежащее на кровати. Забинтованное и неподвижное. С подведенными к нему пластмассовыми трубками. Я был соединен с ним шнуром, отсвечивающим серебром. Этот тонкий шнур входил в мое тело на макушке. «Серебряный шнур, — подумал я. — Бог мой, серебряный шнур». Я понимал, что это единственное, что поддерживает во мне жизнь.

Наступил резкий перелом, и я увидел, как начали судорожно подергиваться мои руки и ноги. Дыхание почти остановилось. Лицо мое исказилось агонией. И снова я стал бороться — чтобы спуститься вниз и вернуться в свое тело. Нет, не пойду! Я слышал, как кричит мой рассудок: «Энн, помоги мне! Пожалуйста! Мы должны быть вместе!»

Я заставил себя посмотреть вниз и стал разглядывать свое лицо. Губы были фиолетовыми, на коже виднелись мелкие капельки пота. Я видел, как начинают набухать вены на шее. Мышцы задергались. Я изо всех сил пытался вернуться обратно в тело. «Энн! — обращался я к ней. — Пожалуйста, позови меня, чтобы я остался с тобой!»

И чудо произошло. Мое тело наполнилось жизнью, кожа приобрела здоровый оттенок, на лице появилось выражение покоя. Я возблагодарил Бога. Энн и детям не придется видеть меня таким, каким я недавно был. Понимаешь, я подумал, что возвращаюсь.

Но это было не так. Я увидел свое тело в разноцветном мешке с приделанным к нему серебряным шнуром. Потом почувствовал, словно что-то роняю, услышал громкий треск — будто разорвалась гигантская резиновая лента — и ощутил, что начинаю подниматься.

Потом взгляд в прошлое. Да, именно так. Рет­роспектива — как в кино, но гораздо быстрее. Ты много раз слышал фразу: «Перед ним промелькнула вся его жизнь». Роберт, это правда. Так быстро, что я не мог уследить, и в обратном порядке. Дни перед несчастным случаем, жизнь детей вплоть до рождения, моя женитьба на Энн, моя писательская карьера. Колледж, Вторая мировая война, средняя школа, начальная школа, мое детство и младенчество. Каждое мгновение жизни с 1974-го до 1927-го. Каждое движение, мысль, чувство, каждое­ произнесенное слово. Я все это увидел. Наплыв мелькающих образов.

Видеть сон о сне

Я резко сел в постели и рассмеялся. Это был всего лишь сон! Я ощущал необыкновенный подъем, все чувства были обострены. «Невероятно, — думал я, — до чего реальным может быть сон».

Но с моим зрением что-то случилось. Оглядываясь по сторонам, я видел все размытым, а дальше­ десяти футов не видел почти ничего.

Комната казалась знакомой: стены, оштукатуренный потолок. Пятнадцать футов на двенадцать. Бежевые шторы в коричневую и оранжевую полос­ку. Я увидел подвешенный под потолком цветной телевизор. Слева от меня — кресло с оранжево-красной обивкой под кожу и с подлокотниками из нержавеющей стали. Ковровое покрытие того же оранжево-красного цвета.

Теперь я понял, почему предметы выглядели размытыми. Комната была заполнена дымом. Правда, запаха не чувствовалось; мне это показалось странным. И тут я понял окончательно. Несчастный случай. Я повредил глаза. Но меня это не обескуражило. Облегчение при мысли, что я еще жив, свело на нет возникшее беспокойство.

«Но сначала — самое главное, — подумал я. — Надо разыскать Энн и сказать ей, что со мной все в порядке, прекратить ее муки». Я спустил ноги с кровати и встал. Прикроватный столик был из металла, покрашен бежевой краской, верх, как в нашей кухне, из пластика. Скажу по буквам: ф-о-р-м-а-й-к-а. Я увидел нишу с раковиной. Знаешь, краны напоминали головки клюшек для гольфа. Над раковиной висело зеркало. У меня перед глазами был туман, и я не увидел своего отражения.

Я хотел подойти к раковине, но должен был остановиться, потому что вошла медсестра. Она шла прямо ко мне, и я отступил в сторону. Она даже не посмотрела на меня, а лишь охнула и поспешила к кровати. Там лежал мужчина с разинутым ртом и пепельно-бледной кожей. Он был сильно перебинтован, и к его телу тянулись многочисленные трубочки.

Я с удивлением обернулся, когда медсестра вы­бежала из комнаты. Я не расслышал, что именно она прокричала.

Я подошел к мужчине поближе и понял, что он, вероятно, мертв. Странно, почему же кто-то оказался в моей постели? Что это за больница, в которой укладывают в одну кровать двух паци­ентов?

Странно. Я наклонился, чтобы его рассмотреть. Его лицо очень напоминало мое. Я покачал головой. Это невозможно. Я взглянул на его левую руку. На пальце было в точности такое же обручальное кольцо, что и у меня. Как это возможно?

В желудке появилось ощущение болезненного холода. Я попытался стянуть с лежащего тела простыню, но не смог. У меня почему-то пропало осязание. Я продолжал свои попытки, пока не увидел, что мои пальцы проходят сквозь простыню, и я с отвращением отдернул руку. «Нет, это не я», — сказал я себе. Как такое может быть, раз я все еще жив? У меня даже болело тело. Подтверждение того, что я жив.

Когда в комнату вбежали два врача, я резко по­вернулся, отступив назад, чтобы дать им подойти к телу.

Один из них начал делать мужчине искусст­венное дыхание рот в рот. Другой держал шприц для поднож... по буквам: п-о-д-к-о-ж-н-ы-х инъекций; верно. Я смотрел, как он вводит иглу в плоть мужчины. Потом вбежала медсестра, толкая перед собой какую-то установку на колесиках. Один из врачей прижал к голой груди человека два толстых металлических стержня, и тот задергался. Теперь я знал, что между этим мужчиной и мной нет ничего общего, поскольку я ничего не почувствовал.

Их усилия ни к чему не привели. Бедняга был мертв. «Плохо, — подумал я. — Его семья будет горевать». Это навело меня на мысли об Энн и детях. Я должен их найти и ободрить. Особенно Энн; я знал, в каком ужасе она пребывает. Моя бедная, милая Энн.

Я повернулся и направился в сторону двери. Справа была ванная комната. Заглянув в нее, я увидел туалет, выключатель, а также красную лам­почку и кнопку с нанесенными под ней словами «Вызов персонала».

Выйдя в коридор, я сразу узнал это место. Да, разумеется. Карточка в моем бумажнике предписывала доставить меня сюда при несчастном случае. Госпиталь «Моушн пикча» в Вудленд-Хиллз.

Я остановился и попытался осмыслить про­исходящее. Произошел несчастный случай, меня доставили сюда. Тогда почему я не в постели? Но я же был в постели. В той самой, в которой лежал теперь мертвец. Человек, очень похожий на меня. Всему этому должно найтись какое-то объяснение.­ Но я никак не мог его найти. У меня в мыслях не было ясности.

Наконец ответ нашелся. Я не был уверен, что он правильный, но ничего другого на ум не прихо­дило. Мне пришлось его принять, по крайней мере­ в тот момент.

«Меня оперировали под анестезией. Все происходит у меня в голове». Ответ должен был быть таким. Все остальное не имело смысла.

«И что теперь?» — думал я. Несмотря на душевные страдания от происходящего, надо было улыбаться. Если все происходило в моей голове, разве не мог я все контролировать?

«Правильно, — подумал я. — Я сделаю именно то, что намеревался». А намеревался я найти Энн.

Подумав об этом, я увидел другого врача, который бежал по коридору мне навстречу. Мне за­хотелось его остановить, но моя протянутая рука прошла сквозь его плечо. «Не важно, — сказал я себе. — По существу, это мне снится. Во сне могут происходить любые странности».

Я пошел по коридору. Проходя мимо какой-то комнаты, я увидел на двери зеленую табличку с надписью белыми буквами: НЕ КУРИТЬ! ИСПОЛЬЗУЕТСЯ КИСЛОРОД. «Необычный сон», — подумал я. Мне никогда раньше не удавалось читать во сне: когда я пытался, буквы сливались. А эта надпись была вполне различимой, хотя и несколько размытой.

«Разумеется, это не совсем сон, — говорил я себе, пытаясь найти ему объяснение. — Быть под наркозом — не то же самое, что спать». Я кивнул, соглашаясь с этим объяснением, и продолжал идти дальше. Энн должна быть в комнате ожидания. Я мысленно убеждал ее не волноваться, успокаивал. Ее страдания воспринимались мною как собственные.

Проходя мимо сестринского поста, я слышал разговор медсестер, но не пытался с ними заговорить. Ведь все происходило у меня в голове. Приходилось с этим примириться и принять правила. Ладно, может, это и не сон — но проще было считать происходящее сном. Пусть сон — под нар­козом.

«Подожди, — сказал я себе, останавливаясь. — Сон это или нет, нельзя разгуливать в больничной пижаме». Я окинул себя взглядом и с удивлением увидел одежду, которая была на мне во время несчастного случая. «Где же кровь?» — спрашивал я себя. На миг я увидел себя самого, без сознания, истекающего кровью в момент катастрофы.

И тут я возьми... Нет! Прошу прощения за нетер…