Инвестиционная революция. Как мы сделали биржу доступной каждому

К читателям

Уважаемые читатели!

Нам посчастливилось участвовать в издании этой замечательной книги на русском языке.

Книга чрезвычайно увлекательная: это история о том, как идти против течения, как быть на стороне клиента, открывая доступ к инвестициям самым широким кругам общества. Такое движение привело к значительным изменениям на фондовых рынках.

Как сказал классик, «главное – это величие замысла».

УК «Система Капитал»

info@sistema-capital.com

https://sistema-capital.com

Предисловие

Когда в начале 1970-х я основал компанию Charles Schwab, в США работали сотни брокерских фирм. Но ни одна компания не была похожа на то, о чем мечтал я. Мне хотелось создать принципиально иного брокера, нацеленного на независимо мыслящих инвесторов, желающих получить доступ к рынкам без посредников, а также без дорогих и подчас сомнительных «консультаций», которые в те времена сопровождали брокерские услуги.

На старте у меня не было почти ничего, кроме идей, и следующие 40 лет я потратил на то, чтобы вместе с единомышленниками выстроить компанию мечты. По мере продвижения вперед первоначальный замысел расширился так, как я и представить себе не мог, и это раз и навсегда изменило подходы американцев к инвестированию.

Вот наша история.

Начало

Молодые люди, собирающиеся начать карьеру или основать собственный бизнес, часто задают мне вопрос: «Как отыскать ключ к успеху?»

А я в ответ спрашиваю: «Что вам особенно хорошо удается? Что нравится? О чем вы можете неустанно говорить, не задумываясь?» Именно туда и следует направить свою энергию. Это придаст вам сил и поможет двигаться вперед, невзирая на взлеты и падения, которых в жизни всегда будет вдоволь.

Ваше рвение и накопленные знания покажут окружающим, что вы действуете искренне и четко знаете, к чему стремитесь, что у вас есть личные амбиции, что вы компетентны в своем деле. Такие качества привлекают людей, а ведь вам понадобится их поддержка.

Мир бизнеса, как и жизнь в целом, преподносит много искушений. Выбирая путь, вам придется не только с чем-то соглашаться, но и от чего-то отказываться. Четкое видение цели поможет собраться и прояснит перспективу.

И вот направление выбрано. Помните, что это только начало. С годами ваше дело может расцвести и развиться так, как вы и вообразить не могли на старте.

О себе скажу, что инвестирование всегда было моим любимым занятием. Мне нравилось все: естественное стремление компаний к росту, наличие у любого человека возможности поучаствовать в нем и со временем достичь финансовой независимости.

Я был горячо увлечен всем этим, но вскоре понял, что большинство людей упускают свой шанс, так как система не приспособлена для нужд среднестатистического инвестора… Что ж, для меня это стало мощной мотивацией и источником бесконечных возможностей, к которым смогли приобщиться и многие другие.

Тревожный майский день

Среда, 30 апреля 1975 года. Канун того майского дня, о котором многие представители сферы финансовых услуг позже будут вспоминать как о бедствии. Не уверен, был ли он солнечным или Сан-Франциско окутал туман. Мои мысли были заняты другим. Помню, всю весну настроение у инвесторов было хорошим. Кошмарный кризис с импичментом Никсона миновал. Вьетнамская война закончилась. На рынке снова ощущалось движение. Индекс Доу — Джонса с конца декабря вырос почти на 50%. Я, вероятно, как и все остальные, был полон надежд, но при этом уже многое в жизни повидал и потому не верил, что все плохое позади.

Мне было 37 лет. Последние десять лет Доу — Джонс не раз «заигрывал» с магической отметкой в 1000 пунктов. На тот момент он находился чуть выше 800. Я был настроен, мягко говоря, немного скептически и не верил, что ралли способно продлиться долго. С другой стороны, если бы тогда мне сказали, что Доу — Джонс окончательно и бесповоротно перейдет тысячный рубеж только к 21 декабря 1982 года, возможно, я бы послал все к чертям и занялся каким-то другим бизнесом. Фактически некоторое время я был на грани такого решения. Кто станет открывать брокерскую контору на фоне биржевого спада длиною в два десятилетия? В третий раз я пытался начать собственное дело с тех пор, как окончил Стэнфордскую школу бизнеса. В глубине души я задавался вопросом: сколько шансов судьба дает одному человеку?

Вдобавок в то время я находился в финансовой яме. Долги исчислялись шестизначной цифрой. Я потратил кредит от Crocker Bank на то, чтобы выкупить долю у одного из моих партнеров. После развода на мне висела и целая пачка личных кредитов. Я женился снова, но за душой у меня ничего не было. Мы с Хелен и новорожденной дочкой Кэти жили в маленькой квартирке в Саусалито. Жена работала риэлтором, а я целый год занимался запуском собственного бизнеса — дисконтных услуг в области биржевой торговли. Этот эксперимент стал возможен благодаря тому, что Комиссия по ценным бумагам и биржам (Securities and Exchange Commission, SEC) решила в тестовом режиме опробовать отмену регулирования комиссий. Так начиналось мое путешествие в неведомый край.

В ту среду передо мной стоял один главный вопрос. Получив ответ, я пойму, пан или пропал. После годового пробного периода дерегулирование должно было стать законом для всей страны. Что предпримет Merrill Lynch? Компанию основал в 1914-м легендарный Чарльз Меррилл, собиравшийся «сделать Уолл-стрит ближе к народу». Merrill Lynch была общепризнанной королевой розничного рынка брокерских услуг и крупнейшим андеррайтером с более чем миллиардным оборотом. Она имела отделения по всей стране, от восточного до западного побережья, и армию из тысяч мотивированных уполномоченных брокеров. Ее слоган был известен всем, кто смотрел телевизор и читал газеты: «Merrill Lynch играет на повышение Америки». Чарльз Меррилл строил компанию, мечтая открыть мир инвестиций для среднего класса. Меня восхищала эта цель. Он был первым, кто еще в 1940-е годы начал эксперимент с переводом брокеров на зарплату. Так Меррилл пытался бороться с серьезным конфликтом интересов, не дававшим и мне покоя в течение долгих лет. (Merrill Lynch отошла от зарплатной модели в начале 1970-х, когда ею руководил Дон Риган, искавший стимулы для работы обширного штата брокеров.) В общем, компания была чрезвычайно успешной. Все говорили мне: «Если Merrill Lynch решит зайти на твою поляну, тебе конец».

Мне было тревожно. Merrill прочно обосновалась на Уолл-стрит. За ней стояли многочисленные верные брокеры на комиссии. Инвестиционное и аналитическое направления бизнеса приносили большой доход. Все это без боя не сдадут. И все же, чем дальше я размышлял, тем больше понимал, что после дерегулирования Merrill будет вынуждена хоть немного снизить комиссии. Я всерьез опасался, что в этом случае я со своим новым предприятием тут же пойду ко дну. Моя маленькая фирма не сможет конкурировать с таким гигантом.

Обо всем этом я думал, когда приехал в следующий понедельник по адресу Монтгомери-стрит, 120. Я всегда приезжал на работу рано. (Когда открывалась Нью-Йоркская фондовая биржа, в Сан-Франциско было 6:30[1], и к этому часу мне нужно было уже находиться на рабочем месте.) Я поднялся на лифте на 24-й этаж, где мы с несколькими сотрудниками снимали небольшой офис. По дороге прихватил номер Wall Street Journal, на первой полосе которого красовалась новость: «Merrill Lynch поднимет брокерские комиссии по сделкам с ценными бумагами на большинство транзакций до $5000». Неужели это правда?… «…поднимет брокерские комиссии по сделкам с ценными бумагами…»

Невероятно. Я-то боялся, что Merrill предпримет то же, что собирался сделать я: снизит комиссии и украдет мои шансы на успех. Но вместо этого они решили воспользоваться дерегулированием для того, чтобы поднять цены для рядовых участников рынка и снизить для крупных институциональных инвесторов. Оправившись от шока, я страшно обрадовался. Стало понятно, что для меня открываются большие возможности, которыми я собирался воспользоваться в полной мере. Впереди был долгий и тернистый путь. Но именно в тот день у компании Charles Schwab появилась реальная перспектива обрести свое место на рынке. Помню, я сказал себе: «Черт возьми, у меня все получится!»

* * *

Инвестирование привлекало меня с детства. Впервые биржевые сводки в местной газете мне показал отец. Мое воображение поразила мысль, что акции вносят частичку волшебства в нашу экономику и, если потрудиться, можно приобщиться к этой магии… Как здорово! Теперь я более чем когда-либо был убежден: инвестирование — это путь к финансовой свободе для каждого человека. Так люди могут поучаствовать в экономическом росте, вкладывая в него что-то помимо своего труда, за который они получают зарплату. Я оптимист, и инвестирование всегда казалось мне по сути своей выражением предельного оптимизма. Необходимо быть уверенным, что твои сегодняшние вложения вырастут, иначе можно хранить деньги под матрасом. В общем, инвестор должен верить, что завтра будет лучше, чем вчера.

Но тогда, в 1970-е, на заре существования Schwab, я понимал, что в системе инвестирования имеются глубокие изъяны. Мне казалось, что инвесторы достойны большего. Доступ на рынок оказывался ужасающе дорогостоящим: среднестатистические комиссии и спреды съедали в среднем до 10% вложенных денег! Паевые фонды, собиравшие средства клиентов в общие пулы, которыми управляли профессиональные финансовые менеджеры, часто устанавливали 9%-й сервисный сбор. Получалось, надо было заработать 9% на вложенное, только чтобы выйти в ноль. Считалось, что столь высокие комиссии обусловлены тем, что вам дают «советы». Но были ли эти советы действительно ценными или их оплата по сути являлась «платой за вход»? Комиссии на Уолл-стрит всегда были согласованными и контролировались игроками рынка — так повелось с первых дней существования Нью-Йоркской биржи, когда ее отцы-основатели подписали в 1792 году «Платановое соглашение»[2]. Они договорились вести бизнес только друг с другом и никогда не оспаривать комиссионные сборы.

На самом деле компания Charles Schwab родилась из моей фрустрации. Я был независимым инвестором. Я страстно любил работать на рынке и самостоятельно анализировал то, что на нем происходит. Я считал, что сам должен нести ответственность за свое финансовое будущее. И меньше всего мне нужны были сомнительные рекомендации какого-то брокера, который якобы должен подсказать, что и когда покупать или продавать. Я не желал платить за услуги, которыми не пользуюсь. Это меня изначально не устраивало. Я пришел к выводу, что в брокерском бизнесе всегда есть проблема конфликта интересов. Мне было известно, что брокерские конторы с Уолл-стрит (по совместительству они были и инвестбанками) далеко не всегда могли ставить на первое место интересы индивидуальных инвесторов, вопреки так называемой политике «китайских стен»[3]. Это же касалось и непосредственно брокеров, получавших комиссию с каждой сделки, то есть живших за счет активности трейдинга. Они были заинтересованы в частых покупках и продажах, а укрепление клиентского портфеля оказывалось для них вторичным. Они не виноваты — так была устроена система.

Но вот наступила новая эпоха. Многие годы SEC подвергалась давлению, от нее требовали реформ, и она, наконец, решилась на смелый эксперимент, который должен был разрушить вековой картельный сговор компаний с Уолл-стрит. Согласно старой схеме, брокерские комиссии контролировались системой правил, имеющих силу закона. Хочешь торговать — плати высокую цену, и эта цена фиксирована. Ну или не очень фиксирована — это же Уолл-стрит. Мелким трейдерам никто не делал одолжений, зато крупные быстро росли и получали значительный леверидж, так что в какой-то момент они стали активно пользоваться этим. Для них были предусмотрены особые условия, разнообразные скрытые скидки, инсайдерские сделки, уступки и поблажки — в общем, делалось все, чтобы снизить их издержки.

Возьмем для примера так называемый four-way ticket («билет в четыре направления») — безумную систему, когда комиссионные платежи распределяются так, чтобы крупный институциональный инвестор тоже мог получить с них свою выгоду. Представьте: крупная компания, например паевой фонд или фонд пенсионных накоплений, покупает 10 000 акций одним лотом с комиссией, скажем, $1 за акцию. Четверть от уплачиваемых комиссионных в $10 000 получает аналитическая фирма, готовившая рекомендации по сделке. Еще четверть возвращается инвестору в качестве компенсации за поездки и командировки, оформляющиеся обычно как «обучение». Еще четверть направляют на развлечения: походы с клиентами в хороший ресторан, ночной клуб, на спортивный матч. И последняя четверть причитается брокеру. То же происходит с лотом в 100 000 акций, только в этом случае участники делят между собой лакомый куш в $100 000.

К началу 1970-х система стала громоздкой и неповоротливой. Надо было что-то делать. Власти были недовольны, SEC была недовольна; в дело вмешался Конгресс. В итоге решили: так как влияние крупных трейдеров растет и Нью-Йоркская фондовая биржа подвергается огромному давлению, то реформы неизбежны.

Это в целом устраивало и крупные компании. Они наконец получали возможность напрямую влиять на ценовую политику брокеров, заставляя их конкурировать между собой за свой бизнес. Но что было делать мелкому инвестору? Человеку, который торгует сотней или даже меньшим количеством акций? Давая старт компании Schwab, я надеялся воспользоваться серьезными переменами, которые несла с собой дерегуляция брокерских услуг. При этом мое внимание было сфокусировано на частном лице — индивидуальном инвесторе. В первой своей книге «Сам себе биржевой брокер» (How to Be Your Own Stockbroker) я ясно высказал свою позицию: «Сегодня любой инвестор может быть по-настоящему независимым — независимым от несправедливых, раздутых комиссий… и от брокера с его нечистоплотными советами. Отвратительный факт: чем более рискованные вложения он рекомендует, тем больше сам на этом зарабатывает».

Многие старые брокерские дома страшились последствий отмены регулирования. У них были на то основания: в 1975 году закрылись более 30 фирм, зарегистрированных на Нью-Йоркской бирже (NYSE); более ста брокеров сократили продажи или слились с другими компаниями. Но мне нечего было бояться, потому что я не был причастен к сложившейся ранее системе. У меня в тот момент появилась возможность параллельно с построением собственного устойчивого бизнеса содействовать реформам, отдать должное рядовому инвестору и предоставить большему числу американцев возможность владеть акциями. (Я пришел к выводу, что это просто необходимо для поддержания демократии… Назовем это неизбежным риском, опасной, но нужной ставкой в игре.) Если бы мне удалось отбросить все лишнее, чем обросла покупка и продажа ценных бумаг: нечистоплотные исследования рынка, фальшивую аналитику, сомнительные консультации, то есть все то, что исторически оправдывало высокие комиссии на Уолл-стрит, — и продавать простой и понятный доступ к самостоятельным торгам! Тогда я смог бы сократить накладные расходы, сконцентрироваться на эффективности и в итоге радикально снизить тарифы — аж на 75%! — и при этом все равно получать прибыль.

Я точно знал, кто станет моим клиентом; я был одним из таких людей. Если бы я не открыл собственную дисконтную брокерскую фирму, я бы с удовольствием сам воспользовался чьими-нибудь дисконтными услугами. Я долго ждал подходящего случая, да и наверняка не только я. Поэтому, когда SEC объявила, что экспериментальная фаза дерегуляции завершена и что с 1 мая 1975 года акции будут продаваться так же, как и любые другие товары (цены будут диктовать не власти, а только рынок), я был готов действовать!

Чувство независимости

В списке моих везений одну из первых строк занимает тот факт, что мой бизнес стартовал в районе Залива Сан-Франциско. Здесь принято рисковать, это часть местной культуры, в которой не относятся с подозрением ко всему новому. Позитивные идеи и творческая инициатива приветствовались всегда, вне зависимости от того, от кого они исходили. Не так важно, какие у тебя связи или откуда ты приехал. Важнее, что ты можешь делать. Как раз когда я начинал работать, в районе Залива активно развивались потрясающие новые технологии, столь необходимые мне, чтобы воплотить мечту. Именно такое место, где традиционно мыслят широко, мне и было нужно. Не знаю, смог бы я основать Schwab где-нибудь еще.

Наша семья связана с областью Залива с 1800-х годов. Мой дед, Роберт Генри Шваб, перебрался в Сан-Франциско в 1905 году из Лонг-Айленда, чтобы заняться юридической практикой, а в 1906-м женился на моей бабушке, Мэри Гертруде Брэй. Она родилась в Сан-Франциско в 1885 году. Связи родни моей матери с Калифорнией так же глубоки. Ее отец и мать, Джей Окли Мур и Элизабет Леона Хаммонд, родились в этом штате в конце XIX века — Оксли в Стоктоне, а Элизабет в городке Петалума, известном центре птицеводства, прозванном «мировой яичной корзиной».

В 1917 году дед и бабка переехали из Сан-Франциско в Сакраменто, и дед открыл свою юридическую контору. Сакраменто находился в самом сердце фермерских угодий штата. Город, конечно, не был ориентирован на финансы так, как Нью-Йорк или хотя бы Сан-Франциско, но он рос и процветал.

Дед был суров, как многие немцы. Он не был жестоким, но отличался твердостью, организованностью и некоторой церемонностью. Смягчался лишь тогда, когда они с друзьями собирались в немецком клубе вечером в понедельник. Там они пили пиво, играли в пинокль[4] и говорили по-немецки. По клубу разносился смех — шутки, вероятно, были хороши. Я был слишком мал и ничего не понимал, даже когда шутили по-английски. Но мне нравилось их слушать. Смех был искренним, это чувствовалось; так бывает, когда встречаются добрые друзья.

Мой отец, тоже Роберт Шваб, стал юристом, как и дед. Он окончил Университет штата Калифорния, а затем Гастингский колледж права в Сан-Франциско. Отец был трудолюбив и в год выпуска занял третье место в штате по результатам экзамена на получение юридической лицензии. Он женился на моей матери, Бетти Аннабелль Мур, 29 августа 1936 года. Супруги поселились в Сакраменто, и отец поступил в дедову юридическую контору. Но долго работать вместе они не смогли. Насколько я понимаю, отец с дедом не очень ладили при столь тесном контакте. Папа желал независимости и простора для деятельности, так что в 1937 году он принял предложение занять должность в аппарате прокурора округа Йоло в Вудлэнде, в 20 милях к северо-западу от Сакраменто. Это был маленький калифорнийский городок в сельской местности с населением в пять тысяч человек, где размещалась окружная администрация.

Одно из моих самых ранних воспоминаний — отец баллотируется на должность окружного прокурора в Йоло[5]. Он напечатал карточки со своей фотографией и раздавал их на каждом углу. На них было написано: «Боба Шваба в прокуроры». У меня сохранилось несколько штук. Его избрали в 1942 году, и он занимал этот пост в течение восьми лет, не оставляя частную адвокатскую практику.

* * *

Я родился в Сакраменто, штат Калифорния, 29 июля 1937 года, за несколько месяцев до того, как мои родители переехали в Вудлэнд. Великая депрессия сходила на нет, но сформированный ею менталитет все еще влиял на экономику. До 1940-х, и даже до окончания Второй мировой войны, люди не могли поверить в то, что кризис действительно завершился. Многим так и не удалось оправиться от финансовых потрясений.

Не судите меня строго, но для меня это было прекрасное время. И город, в котором я вырос, был прекрасен. В солнечные теплые летние месяцы мы с друзьями целыми днями шатались по всему Вудлэнду. Детям в нем было чем заняться, и мы наслаждались полной свободой: могли играть в бейсбол на пустырях, купаться в оросительных каналах, которыми были изрезаны земли окрестных фермеров, кататься на велосипедах. Могли подрабатывать, собирая грецкие орехи или помидоры. Денег в семье было немного, и мы бережно относились к тому, что имели. Когда отец решил купить мне первый велосипед, он не повел меня в местный велосипедный магазин, а просмотрел объявления о продаже или обмене в газете Woodland Democrat и нашел там подержанный — кажется, марки Schwinn. Понятия не имею, сколько он за него заплатил, но я очень дорожил этим велосипедом. Много раз я разбирал и собирал его, стараясь поддерживать в отличном состоянии. Я разъезжал на нем везде. Все пустыри, улочки и закоулки, позволяющие сократить путь, были мне знакомы.

Во время войны у всех были проблемы с деньгами, и отец нередко принимал оплату за свои услуги бартером. Как-то один клиент принес ему барашка. Часть мы съели в воскресенье за обедом, а остальное заморозили. В ту весну мы часто размораживали и ели баранину. Многие продукты тогда выдавались по карточкам: приходилось экономить, так как значительные ресурсы страна направляла на военные нужды.

Жизненный уклад моих родителей сложился на заре Великой депрессии, и это оказало огромное влияние на их последующее отношение к деньгам, к накоплениям и к риску. Каким бы благополучным ни было их существование, они постоянно вспоминали, что в юности пережили тяжелые времена. Они видели, как люди теряли свои дома и финансовую независимость, и твердо решили, что не позволят этому повториться. Призрак Депрессии всегда витал над ними.

Отношение к деньгам и очень многие финансовые привычки закладываются в раннем возрасте. Мы в Schwab каждый день замечаем это в наших клиентах.

Обращение с деньгами, привычка тратить или сохранять, терпимость или нетерпимость к риску — все это имеет глубокие корни, и здесь больше эмоционального, чем рационального.

Мой подход к финансовой безопасности и независимости родился из протеста против сформированного Великой депрессией менталитета.

Мне были ненавистны любые ограничения, и я довольно рано пришел к выводу, что не желаю так жить. Мне хотелось быть выше этого, обрести настоящую финансовую самостоятельность. Поэтому я постоянно думал, как бы заработать, как сохранить заработанное, а впоследствии и о том, как вложить деньги.

* * *

В юности закладывается не только определенное отношение к деньгам. Тогда же под влиянием родителей, учителей, образа жизни в значительной степени формируется твоя натура и стереотипы поведения. Наблюдая за отцом, я узнал, что такое щедрость. В церкви он всегда первым клал доллар в корзинку для пожертвований. Он много говорил об экономических принципах, о законе и был очень щепетилен в этических вопросах. Отец твердо знал, каких людей считать хорошими, а каких — плохими и в чем между ними разница. Он демонстрировал верность убеждениям и в своей адвокатской деятельности, и в прокурорской работе. В общем, он был из тех, кто ценит закон и порядок.

Иногда он рассказывал нам об уголовных делах, с которыми сталкивался. Как правило, это были всякие мелкие конфликты, случающиеся в маленьких городах в сельской местности типа округа Йоло: драки, пьяный дебош, иногда аресты за курение марихуаны. Я старался не нарываться на его гнев — наказывал он чертовски сурово. Мне это было известно по собственному опыту, потому что, как любой ребенок, я совершал немало промахов. Однажды мы с друзьями развели костер, который так разбушевался, что спалил часть забора и курятник. Наши родители быстро дознались, кто был виновником происшествия. Как нам влетело! Уверен, что отцу было ужасно стыдно, ведь он все-таки окружной прокурор. Чтобы я сделал серьезные выводы из происшествия, отец зажег спичку и опалил мне руку.

Не в пример отцу, мама была веселой и общительной. Она могла очаровать кого угодно. Благодаря ей я с самого начала усвоил, как важны отношения — быть открытым, общаться, прислушиваться к людям. Я был застенчив, но при этом любознательность и внутренняя уверенность помогали мне преодолеть стеснительность. Убежден, одной из причин успешности моей многолетней работы стало то, что в целом я умел расположить к себе окружающих. Секрет заключается в знании человеческой натуры: я всегда внимательно относился к людям, выслушивал их истории и искренне интересовался ими. Это обогатило мою жизнь. Я не устаю восхищаться людьми и считаю, что их истории вдохновляют. Кроме того, думаю, умение слушать компенсировало трудности, которые я испытывал с чтением. Для меня это было отличным способом познавать новое. Преодоление робости и оттачивание навыков общения — вот некоторые из моих ключей к успеху. Я очень обязан маме, помогавшей мне в этом в детстве. Это послужило отличным дополнением к наставлениям отца, который учил меня внутренней дисциплине.

Я ходил в начальную школу при католической Академии Святого Розария в Вудлэнде, располагавшуюся в доме 164 по Маркет-стрит. Преподававшие там строгие монахини учили нас упорному труду, уважению к окружающим, отстаиванию своих убеждений. Их уроки я запомнил на всю жизнь. Я страдал дислексией, но узнал о ней намного позже, а в школьные годы ни о чем таком не подозревал. Читать и вообще учиться было очень тяжело. Монахини со всей суровостью относились к проверке заданий. Они трудились с полной самоотдачей и хотели, чтобы я усваивал материал. Однако чтение давалось мне с огромным трудом. До тех пор, пока я не запоминал, как пишется слово, оно казалось нагромождением букв, на расшифровку которого требовалось время. Поэтому мне приходилось подолгу оставаться в школе после занятий: я упражнялся у доски в математике и правописании. И по сей день помню, как мел налипает на пальцы, а я снова и снова пишу и переписываю слова и математические расчеты, чтобы они получше отпечатались в памяти.

Уверен, монахини видели, что у меня есть врожденная проблема, мешающая обучению. Но я этого не замечал, а просто ощущал, что школа — это постоянная борьба. Лишь много лет спустя я понял причину. Но мои наставницы трудились вместе со мной, чтобы отработать необходимые навыки. Думаю, им нравилось, что я так стараюсь и готов тратить время, оставаясь после уроков, чтобы добиться результата. Я очень любил классические комиксы, потому что они позволяли быстрее и легче освоить то, что мы проходили в школе. А когда, наконец, необходимые знания были усвоены (любым способом), я мог ими прекрасно оперировать и хорошо сдавал тесты. Главная проблема состояла в том, чтобы добраться до этой точки.

Через много лет после того как я окончил школу и когда компания Schwab уже достигла некоторых высот, мне пришло письмо, в котором лежала копия табеля с моими отметками за шесть школьных лет. Оценки были так себе. В письме содержалась просьба от школы о финансовой помощи. Была ли в этом скрытая угроза: «Дайте денег, иначе мы опубликуем ваш аттестат»? Не знаю. Но я с радостью послал им чек с пожертвованием.

* * *

Дед обожал скачки и иногда брал меня с собой на ипподром Golden Gate Fields неподалеку от Беркли. У меня не было своих денег, но иногда он давал мне немного, чтобы я сделал стандартную двухдолларовую ставку. Бывало, что мы выигрывали небольшую сумму, но я понял, что так же легко могу проиграть все, сделав неверный выбор.

О фондовом рынке впервые мне рассказал отец. Мне было около 13, когда он показал биржевые сводки — таблицы с растущими и снижающимися котировками. И это чертовски меня заинтриговало. Я подумал: «Ого, можно купить дешево, а потом продать дороже — отличный способ заработать!» Это было не то же самое, что скачки, так как за ростом и падением рынка скрывалась некая логика. Правильно сделанный выбор вызывал такой же восторг, как и на бегах, но в то же время это было похоже на решение некой увлекательной головоломки, когда ты пытаешься понять, что заставляет одни акции двигаться вверх, а другие — вниз.

Также меня все больше интересовало, почему одни преуспевают в жизни, а другие терпят неудачи. Я читал много биографий знаменитостей, добившихся выдающихся успехов. Среди них были Джон Рокфеллер, Джон П. Морган, Чарльз М. Шваб — сталелитейный магнат (он мне не родственник) — и многие другие. Мне стало ясно, как важны целеустремленность, увлеченность и готовность бороться за то, во что веришь, а также оптимизм и уверенность, что позитивные перемены возможны. Все, о ком я читал, были одержимы мыслью о росте: ты берешь идею и развиваешь ее, шаг за шагом, снова и снова вкладываешься в нее, совершенствуешь, расширяешь. Все это было мне близко и понятно и разожгло во мне интерес к бизнесу и финансам.

* * *

В 1950-м мы переехали в Санта-Барбару, и мой отец открыл там частную практику. Он сопровождал сделки с недвижимостью, занимался небольшими исками, готовил разные договоры. Шли годы, его клиенты постепенно старели, и он стал специализироваться по наследственным и имущественным правам. В старших классах я ходил сначала в школу в Ла Кумбре, а в 1955-м окончил школу Санта-Барбары.

Там меня называли Чаком. Когда мы жили в Вудлэнде, друзья дали мне прозвище «Бадди». Но я считал, что оно слишком детское и легкомысленное, и когда мы перебрались в Санта-Барбару, решил отказаться от него. Появившегося у меня на новом месте близкого друга звали Чак Рудольф. Он был на несколько лет старше меня, и я во всем на него равнялся. Он хорошо ко мне относился, и я считал его отличным парнем… В общем, я стал Чаком.

Переезд в Санта-Барбару оказался для меня поворотной точкой. После маленького фермерского городка с пятью тысячами жителей я попал в город в десять раз больше. Здесь было где развернуться: появились возможности развиваться и узнавать новое, укреплять уверенность в себе, а она была мне очень нужна, учитывая трудности в учебе. Мне нравился спорт, я пробовал разные виды — все, какие только возможно. Но особенно обожал баскетбол. Я был шустрым и играл хорошо, но в конце концов пришлось признать, что мой рост не позволит мне в будущем пробиться в университетскую команду. И тогда я оставил баскетбол. Это стало хорошим уроком.

Делай выбор и не жалей о нем, не оглядывайся назад.

В конце концов я остановился на теннисе и гольфе. Тут я преуспел, и это повысило мою самооценку. Спорт в этом очень помогает. Если сделать ставку на свои сильные стороны и как следует постараться, можно добиться отличных результатов. Гольф стал моей страстью на всю жизнь. И по сей день я уверен, что между гольфом и инвестированием есть параллели. И там, и тут нужны подготовка, терпение, практика, верность делу и постоянство. Необходима стратегия. Приходится думать на несколько шагов вперед. Как устроено поле, на котором ты играешь? Как контролировать эмоции? И в спорте, и в инвестировании часто случаются взлеты и падения.

Когда я учился в старших классах, школьный тренер по футболу Кларенс Шутте решил собрать гольф-команду. Полагаю, он считал некоторых из нас перспективными игроками, особенно моего друга Аллена Гейбергера, который к тому времени уже выиграл два юниорских первенства в нашем штате. Позже Ал станет настоящим профессионалом и первым в истории гольфистом, прошедшим раунд за 59 ударов в официальном турнире. С тех пор его звали «Мистер 59». В те годы Ал только поступил в нашу школу, переехав из Сакраменто. Он был таким же деревенским парнишкой, как и я, и мы стали отличными друзьями. Мы оба любили гольф и даже вместе ходили на свидания, собираясь вчетвером: он со своей девушкой, а я со своей. Тренер Шутте добился, чтобы команду пустили на территорию замечательного клуба Valley Club в Монтесито. Нам разрешали тренироваться там до 9 утра. Мы хорошо подготовились на этом непростом поле и потом два года подряд выигрывали турниры калифорнийской Межшкольной федерации, в которую входили десятки команд со всего штата. Тогда я единственный раз обошел Ала, сыграв поле за 72 удара. Гольф действительно был мне по душе.

* * *

Думаю, я всегда был относительно уверенным в себе человеком. Или выработал это свойство со временем, сам того не сознавая. В значительной степени это произошло благодаря моей открытости и готовности пробовать новое. Некоторые рождаются лидерами, но, мне кажется, к большинству из нас умение руководить другими приходит с опытом. Чем больше решений ты принимаешь, тем крепче становится навык. Обнаруживая вакуум в той или иной сфере, я охотно нырял в нее, оказываясь в ситуациях, когда неизбежно приходится прояв…