Моим родителям Джону и Долорес,
которые исправно читают бок о бок
при свете ночника

Благодарности

С годами сделавшись закоренелым параноиком, я боюсь чужих глаз, а потому я прикрывал локтем рукопись этой книги чаще, чем любую из прежних, и допускал до нее лишь горстку людей. Буду вечно благодарен за их мнения и творческую помощь. Огромное спасибо моему лит­агенту Джошуа, а также издателям Майку, Лорен и Дэни; моим помощникам Мег и Ребекке, литературному редактору Лоре; зарубежным изда­телям и переводчикам за их неутомимый труд в намерении познакомить мир с моими романами. Отдельная признательность всем чита­телям, особенно тем, кто нашел время на общение со мной. Ваши письма, комментарии, твиты, сетевые обзоры, выступления в фан-группах поддерживали меня и создавали дружественную среду по мере того, как я покорял гору Цикла о Демонах. Спасибо за то, что восходили вместе со мною.

Пролог

Инэвера

300 П. В.

Инэвера и ее брат Соли сидели на солнцепеке. Они удерживали босыми ногами основы корзин, ловко поворачивали их по мере того, как руки плели. В этот час маленькая беседка довольствовалась лишь тонкой полоской тени. Рядом трудилась над собственной корзиной их мать Манвах. Втроем они образовали круг, в его центре неуклонно уменьшалась груда тугих паль­мовых листьев.

Инэвере было девять. Соли — почти вдвое больше, но он все еще слишком юн для полноценного одеяния даль’шарума, черная краска которого еще дышала свежестью. Он заслужил его всего неделю назад и сидел на коврике, дабы не запятнать одежду вечной пылью Великого базара. Верх был распущен, обнажая гладкую мускулистую грудь, блестящую от пота.

Он обмахнулся пальмовым листом:

— Эверамовы яйца, как же жарко в этой одежде! Жаль, что больше нельзя разгуливать в одном бидо.

— Садись в тень, шарум, если хочешь, — предложила Манвах.­

Соли цокнул языком и покачал головой:

— Ты этого ждала? Что я вернусь в черном и начну вами помыкать, как...

Манвах усмехнулась:

— Лишь хочу убедиться, что ты остался моим милым мальчиком.

— Но только для тебя и дорогой сестренки. — Соли потянулся и взъерошил волосы Инэверы.

Она шлепком отвела его руку, но сделала это с улыбкой. Она всегда улыбалась, когда дело касалось Соли.

— Для остальных я страшен, как песчаный демон.

— Да полно! — отмахнулась Манвах, но Инэвера задумалась.

Несколько лет назад она увидела, что брат сделал с двумя мальчишками-Маджахами, дразнившими ее на базаре, — тот, что оказался послабее, не пережил ночь.

Инэвера закончила корзину, положила ее в очередной штабель. И быстро сочла:

— Еще три штуки, и заказ дама Бадена готов.

— Возможно, Кашив пригласит меня на Праздник Растущей Луны, когда заберет их, — мечтательно заявил Соли.

Кашив был кай’шарумом дама Бадена и аджин’палом Соли — приставленным к нему воином, что сражался рядом с ним в его первую ночь в Лабиринте. Считалось, что между двумя мужчина­ми не бывает более прочных уз.

— Если он это сделает, — проворчала Манвах, — то дама Баден поставит тебя несущим, разденет догола и умастит маслом, чтобы его старые распутные прихлебатели отпраздновали Луну Растущую и заполучили Луну Полную — в твоем виде.

Соли рассмеялся:

— Я слышал, бояться надо не стариков. Большинство из них просто глазеет. Опасны те, что помоложе, которые несут в поясах сосуды с маслом. — Он вздохнул. — Правда, Керраз прислуживал у дама Бадена на последнем копейном торжестве и сказал, что дама дал ему двести драки. Это стоит жжения в заднице.

— Отцу — ни слова, — предупредила Манвах.

Взгляд Соли метнулся к шторке, за которой почивал родитель.

— Рано или поздно он узнает, что его сын — пуш’тинг, — проговорил он. — Я не собираюсь жениться на какой-нибудь несчастной лишь для того, чтобы держать его в неведении.

— Почему бы и нет? — осведомилась Манвах. — Плела бы с нами, и так ли уж тяжело осеменить ее несколько раз и подарить мне внуков?

Соли состроил недовольную мину:

— Для этого есть Инэвера, придется тебе подождать. — Он посмотрел на сестру. — Завтра Ханну Паш, дорогая сестренка! Быть может, дама’тинг найдет тебе мужа.

— Не меняй тему! — Манвах огрела его пальмовым лис­том. — Тебя не пугает то, что творится в стенах Лабиринта, но ты боишься того, что находится у женщины между ног?

Соли скривился:

— По крайней мере, в Лабиринте я окружен сильными потными мужчинами! И как знать? Быть может, я приглянусь какому-нибудь дама из пуш’тингов. Такие могущественные, как Баден, переводят шарума-любимчика в личную стражу, а она выходит на бой только в Ущерб! Представь — всего три ночи в месяц в Лабиринте!

— И трех ночей много, — пробормотала Манвах.

Инэвера пришла в недоумение:

— Разве Лабиринт не священное место? Не почетное?

Манвах что-то буркнула и вернулась к плетению. Соли долго глядел на сестру отрешенным взором. Его непринужденная улыбка растаяла.

— Смерть в Лабиринте — священная смерть, — наконец сказал брат. — Мужчина, который там гибнет, не минует Небес, но мне пока не хочется свидеться с Эверамом.

— Прости, — уронила Инэвера.

Соли встряхнулся, и улыбка мигом вернулась.

— Лучше не забивай голову такими вещами, сестренка. Лабиринт не твое бремя.

— Сын мой, — возразила Манвах, — в Красии каждая женщина несет это бремя, и не важно, воюем мы вместе с вами или нет.

Из-за шторки послышались стон и шорох. Мгновение спустя появился Касаад, отец Инэверы. Даже не взглянув на Манвах, он толкнул ее сапогом и занял тенистое место сам. Швырнул на землю пару подушек, разместился на них, опрокинул крохотную чашку кузи и сразу же, щурясь на солнце, налил вторую. Его взгляд, как обычно, прошел сквозь Инэверу, словно дочери не существовало, и остановился на ее брате.

— Соли! Поставь корзину! Теперь ты шарум и не должен трудиться руками, как хаффит!

— Отец, у нас срочный заказ. Кашив...

— Тьфу! — Касаад пренебрежительно махнул рукой. — Мне дела нет до желаний этого намасленного и надушенного пуш’тинга! Поставь корзину и встань, пока никто не увидел, как ты мараешь новые черные одежды. Довольно и того, что нам при­ходится день-деньской торчать на грязном базаре.

— Ему, похоже, невдомек, откуда берутся деньги, — проворчал Соли, но тихо, чтобы отец не услышал.

— Или еда на столе. — Манвах закатила глаза и вздохнула. — Лучше сделай, как он велит.

— Если теперь я шарум, то и делать могу, что хочу. Кто он такой, чтобы запрещать мне плести пальмовые листья, если это меня успокаивает? — Соли говорил, а руки его двигались все проворнее, пальцы мелькали, сплетая листья.

Он был близок к завершению и собирался закончить дело. Соли умел плести почти так же быстро, как Манвах.

— Он твой отец, — возразила Манвах, — и если ты ему не подчинишься, пожалеем мы все.

Она сладким голосом обратилась к Касааду:

— Муж мой, вам с Соли нужно оставаться лишь до поры, когда дама возгласит сумерки.

Касаад с кислой миной опрокинул очередную чашечку.

— Чем я настолько оскорбил Эверама, что я, великий Касаад асу Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, отправивший в бездну несметное число алагай, унижен до охраны кучи корзин? — Он с отвращением обвел рукой штабеля. — Я должен собираться на ала­гай’шарак во славу ночи!

— То есть пьянствовать с другими шарумами, — пробормотал Инэвере Соли. — Отряды, собравшиеся первыми, отправляются в центр Лабиринта, где бой свиреп. Тот, кто дольше всех тянет, кто сильнее хмелеет от кузи, у того меньше шансов встретиться с алагай.

Кузи. Инэвера ненавидела это зелье из сброженного зерна, приправленного корицей. Его продавали в крохотных глиняных бутылочках, а пили из чашечек еще меньших. Инэвере хватало запаха опустевшей бутылочки, чтобы защипало в носу и закружи­лась голова. И в нем не было ни намека на корицу. Говорили, что вкус проявляется лишь после трех доз, но как это можно проверить после трех чашек кузи? Известно, что оно вызывает склонность раздувать из мухи слона, а заодно и бред величия.

— Соли! — окрысился Касаад. — Оставь работу женщинам и ступай пить со мной! Отметим смерть четырех алагай, которых ты уложил прошлой ночью!

— Можно подумать, я в одиночку сделал дело всего отряда, — буркнул Соли.

Его пальцы задвигались еще быстрее.

— Отец, я не пью кузи! — крикнул он. — Эведжах запрещает.

Касаад грубо хохотнул и прикончил новую чашку.

— Манвах! Сготовь тогда своему сыну-шарику чайку! — Он снова наклонил бутылочку над чашкой, однако на сей раз вылилось лишь несколько капель. — И принеси мне еще кузи!

— Ниспошли мне терпение, Эверам, — пробормотала Манвах и крикнула: — Это была последняя бутылка, муж мой!

— Так поди купи еще! — огрызнулся Касаад.

Инэвера услышала, как заскрипела зубами мать.

— Муж мой, половина палаток на рынке уже закрыта, а мы должны доплести корзины до прихода Кашива!

Касаад с отвращением отмахнулся:

— Какая беда, если никчемный пуш’тинг подождет?

Соли резко втянул воздух, и Инэвера увидела на его кисти кровавый росчерк — порез, оставленный острым краем пальмового листа. Брат стиснул зубы и продолжил плести.

— Прости меня, почтенный муж, но дама-то Баден ждать не станет, — проговорила Манвах, не бросая работы. — Если Кашив явится, а заказ окажется не готов, он пойдет в переулок и снова купит корзины у Криши. Без этого заказа у нас не будет денег на уплату военной подати — не говоря уже о кузи.

— Что?! — взревел Касаад. — Куда же ты подевала все мои деньги? Я приношу в дом по сотне драки в неделю!

— Половина которой возвращается к дама в виде военной подати, — напомнила Манвах, — а еще двадцать ты исправно кладешь себе в карман. Остальные деньги уходят на твои кузи и кускус, и их никак не хватает, особенно когда ты каждый Шаббат приводишь в дом полдюжины шарумов, которые сгорают от жаж­ды. Кузи обходится дорого, муж мой. Хаффитам, что им тор­гуют, дама рубят пальцы, и в цену заложен риск.

Касаад сплюнул:

— Хаффит продал бы и солнце, кабы сумел достать его с неба. Давай же, бегом — купи немного, чтобы скрасить мне ожидание этого полумужчины.

Соли закончил корзину, поднялся и водрузил ее на вершину своего штабеля.

— Я схожу, мама. У Чабина найдется, и он никогда не закрывается до объявления сумерек.

Манвах напряглась, но не отвела глаз от работы. Она тоже принялась плести быстрее, руки так и мелькали.

— Мне не нравится, что ты уходишь, когда у нас выставлены напоказ плоды месячного труда.

— Нас никто не ограбит, пока отец здесь, — сказал Соли и вздохнул, глядя, как Касаад пытается высосать из бутылочки последнюю каплю. — Я обернусь так скоро, что ты даже не заметишь моего отсутствия.

— Не спи, Инэвера, — прикрикнула Манвах, когда Соли выбежал вон.

А Инэвера осознала, что перестала плести, наблюдая за развитием событий. Она поспешно возобновила работу.

Инэвера не посмела бы взглянуть на отца прямо, но невольно поглядывала на него краешком глаза. Отец изучал Манвах, пока та вертела корзину в босых ногах. Ее черное платье было подоткнуто, виднелись голые лодыжки и икры.

Касаад почесал мошонку:

— Иди-ка сюда, жена, я собираюсь...

— Я. Же. Работаю! — Манвах выдернула из кучи пальмовую ветвь и с треском отломала листья.

Касаад как будто искренне удивился:

— Почему ты отказываешь мужу, который и часа не пройдет, как отправится в ночь?

— Потому что я неделями надрывала спину над этими корзи­нами! — возмутилась Манвах. — Потому что час поздний и переулок затихает. И потому что у нас выставлен целый склад го­товых корзин, который некому охранять, кроме возбудившегося пьяницы!

Касаад издал лающий смешок:

— От кого охранять-то?

— В самом деле — от кого? — раздался новый голос, и все, оглянувшись, увидели Кришу, которая обогнула стойку и уже входила в беседку.

Криша была крупная женщина. Не тучная — в Копье Пустыни мало кто мог позволить себе телесную роскошь, — но дочь воина: плотно сбитая, с тяжелой поступью и мозолистыми руками. Как все даль’тинг, она с головы до пят закутывалась в такое же черное одеяние, что и Манвах. Она тоже занималась пальмовым плетением, будучи главной соперницей Манвах в племени Каджи — менее искусной, но более честолюбивой.

За нею вошли еще четыре женщины в черных одеждах даль’­тинг. Две — ее сестры-жены, их лица прятались за черными покрывалами. Другие две — незамужние дочери с открытыми ли­ца­ми. Наружность их скорее отпугивала женихов. Все женщины были крупные, они рассредоточились по беседке, как шакалы, травящие зайца.

— Ты заработалась, — заметила Криша. — Почти все шатры уже закрепили пологи.

Манвах пожала плечами, не отрывая глаз от своего ремесла.

— До комендантского часа еще час остался.

— А Кашив, насколько я знаю, всегда приходит на исходе дня в канун Растущей Луны у дама Бадена?

Манвах не взглянула на нее:

— Мои заказчики тебя не касаются, Криша.

— Касаются, когда ты уводишь их от меня с помощью своего сынка-пуш’тинга, — возразила Криша голосом тихим и грозным.

Ее дочери придвинулись к Инэвере и оттеснили ее от матери. Сестры-жены углубились в беседку, приближаясь к Касааду.

Манвах оценила происходящее.

— Я ничего не украла. Кашив пришел ко мне и сказал, что твои корзины разваливаются, едва их наполнишь. Прогораешь, так вини своих мастеров, а не меня.

Криша кивнула и взяла корзину, которую Инэвера только что добавила к остальным.

— Вы с дочерью мастерицы, — отметила она и провела пальцем по плетеному узору.

Затем швырнула корзину и с силой топнула по ней обутой в сандалию ножищей.

— Совсем ошалела, баба?! — взревел потрясенный Касаад, не веря глазам.

Он вскочил на ноги — вернее, попытался, его шатало. Огляделся в поисках копья и щита, но оружие осталось за шторкой.

Пока он собирался с мыслями, сестры-жены Криши дружно двинулись в наступление. Из просторных рукавов к ним в ладони выпали короткие ротанговые дубинки, обернутые в черную ткань. Одна женщина схватила Касаада за плечи и развернула к другой, придержав, чтобы он сполна заработал в брюхо. Касаад хрюкнул от боли, дух вылетел из него, а женщина продолжила начатое размашистым ударом в пах. Всхрюк Касаада превратился в истошный вопль.

Инэвера с криком вскочила, но дочери Криши грубо схватили ее. Приподнялась и Манвах, но Криша сбила ее мощным ударом в лицо.

Криша взглянула на валяющуюся корзину. Та выдержала натиск и вернула исходную форму. Инэвера улыбалась, пока женщи­на, взгромоздившись сверху, пыталась раздавить корзину. С третьей попытки у нее получилось.

В стороне сёстры-жены Криши избивали Касаада.

— Визжит, как баба! — расхохоталась одна и еще раз заехала ему между ног.

— А дерется даже хуже! — подхватила другая.

Они отпустили его, и Касаад рухнул на пол, хватая ртом воздух. Его лицо исказилось в гримасе боли и унижения. Женщины оставили его в покое и принялись разбивать корзины ротанговыми дубинками.

Инэвера попробовала вырваться, но молодые женщины лишь усилили хватку.

— Не дергайся, иначе пальцы переломаем и больше не сможешь плести!

Инэвера затихла, но прищурилась и чуть сместилась, готовясь со всей мочи топнуть по подъему вражьей ступни. Она глянула на Манвах, но мать помотала головой.

Касаад выхаркнул кровь и оперся на локти.

— Шлюхи! Пусть только дама узнает, и тогда...

Криша гоготом оборвала его речь:

— Дама?! Неужели ты, Касаад, сын Касаада, пойдешь и расскажешь, как опился кузи и был избит женщинами? Да ты и своему аджин’палу не вякнешь, когда он тебе нынче засадит!

Касаад сделал усилие, чтобы встать, но женщина пнула его в живот, и он опрокинулся навзничь. Больше не шелохнулся.

— Ха! — воскликнула та. — Он обмочился, как малое дитя!

Все расхохотались.

— А это мысль! — Криша подошла к груде корзин и задрала подол. — Зачем потеть, ломая поганые корзины, когда можно их осквернить?

Она присела на корточки и выдала фонтан, поводя тазом, что­бы задеть как можно больше добра. Остальные покатились со смеху, заголяясь с той же целью.

— Бедная Манвах! — издевательски произнесла Криша. — Два самца в семье — и ни одного мужчины! Твой муж хуже хаффита, а сына-пуш’тинга здесь вообще нет, он слишком занят отсосом.

— Не совсем так.

Инэвера повернулась вовремя, чтобы увидеть, как могучая кисть Соли сомкнулась на запястье державшей ее молодки. Женщина взвыла от боли, когда Соли дернул с жестокой подкруткой, а после выполнил новый бросок, и ее сестра растянулась на полу.

— Заткнись, — приказал он кричащей женщине, оттесняя ее. — Еще раз тронешь мою сестру — и я не вывихну тебе кисть, а отрежу.

— Посмотрим, пуш’тинг, — ухмыльнулась Криша.

Ее сестры-жены оправили одеяния и двинулись на Соли с ду­бинками наготове. Криша дернула рукой, и в ладонь легло ее собственное оружие.

Инэвера задохнулась от страха, но безоружный Соли шагнул к ним без всякой боязни. Первая женщина нанесла удар, но Соли оказался быстрее, увернулся и поймал ее за руку. Послышался хруст, и она с воплем упала, оставив дубинку у Соли. К нему подступила вторая, и он сперва отбил ее выпад, а после с силой ударил в лицо. Его движения были плавными и отточенными и напоминали танец. Инэвера видела, как он отрабатывал шарусак, когда на Ущерб возвращался домой из Ханну Паш. Женщина­ грохнулась оземь и отвела покрывало, чтобы сплюнуть огромный сгусток крови.

Когда же приблизилась Криша, Соли бросил свое оружие и голой рукой перехватил ее дубинку, зафиксировал намертво. Другою сгреб ворот, развернул Кришу и перегнул через груду корзин. Для верности стукнув ее по затылку, он взялся за подол балахона и задрал его до пояса.

— Пожалуйста! — проскулила Криша. — Делай со мной что хочешь, но пощади девственность дочерей!

— Тьфу! — с отвращением сплюнул Соли. — Я скорее оты­мею верблюда, чем тебя!

— О, ну давай же, пуш’тинг!.. — подначила она, заегозив бед­рами. — Представь, что я мужчина, и засади в дупло.

Соли взял ее ротанговую дубинку и принялся лупить Кришу. Его голос был звучен и перекрывал шлепки дерева по голому телу и страдальческие завывания.

— Мужчине не нужно быть пуш’тингом, чтобы не совать свой жезл в навозную кучу! А что касается твоих дочерей, я не сделаю ничего, что помешает им выйти за убогого хаффита и наконец прикрыть свои безобразные рожи!

Он убрал руку с ее шеи, но лупить не прекратил и резкими ударами выгнал ее и остальных женщин из беседки. Все пятеро заковыляли по улочке, дочери Криши поддерживали ее сестер-жен.

Манвах встала и отряхнулась. Не взглянув на Касаада, подошла к Инэвере:

— Ты цела?

Инэвера кивнула.

— Проверь корзины, — велела Манвах. — У них было мало времени. Посмотри — может, удастся спасти...

— Поздно, — вмешался Соли, кивнув в сторону.

К беседке приближались три шарума в безрукавных черных балахонах; нагрудные пластины черной стали выкованы так, что­бы подчеркнуть безупречные грудные мышцы. На мощные бицепсы повязаны черные шелковые ленты, кожаные наручи сверкали заклепками. К спинам приторочены золотые щиты; короткие копья шарумы несли небрежно и двигались с неспешной волчьей грацией.

Манвах схватила небольшой кувшин с водой и окатила Ка­саада, тот застонал и кое-как приподнялся.

— Живо внутрь! — прошипела Манвах и отвесила ему хорошего пинка, чтобы пошевеливался.

Касаад заворчал, но заполз в палаточную часть беседки и скрылся из виду.

— Как я выгляжу? — Соли отряхнул и оправил одежду, распахнул ворот пошире.

Нелепый вопрос. Инэвера в жизни не видела никого, кто хоть бы наполовину сравнился по красоте с ее братом.

— Прекрасно, — шепнула она.

— Соли, мой милый аджин’пал! — окликнул его Кашив.

Двадцатипятилетний кай’шарум был, без сомнения, самым красивым из троицы: коротко остриженная бородка умащена благовонным маслом, на коже — безупречный шоколадный загар. Нагрудная пластина украшена лучистым солнцем, эмблемой­ дама Бадена — безусловно, из чистого золота, — а в центре тюрбана красовался большой самоцвет — бирюза.

— Я надеялся застать тебя здесь, когда мы придем забрать вечерний... — Кашив подошел достаточно близко, чтобы увидеть разгром, — заказ. О небо! Здесь что, пронеслось стадо верб­людов? — Он принюхался. — Мочась на бегу?

Он прикрыл нос ночным покрывалом белого шелка, до сей поры свободно распущенным на шее. Его спутники поступили так же.

— У нас случилась... неприятность, — объяснил Соли. — Моя вина, я ненадолго отлучился.

— Чудовищный позор. — Кашив подступил к Соли, не обращая ни малейшего внимания на Инэверу. Провел пальцем по его мускулистой груди, там, куда чуть брызнула кровь. Задумчиво растер влагу между пальцами. — Однако похоже, что ты поспел вовремя и разобрался.

— Да, это стадо верблюдов вряд ли вернется, — согласился Соли.

— Хотя они свое дело сделали, — печально подытожил Кашив. — Придется снова покупать корзины у Криши.

— Пожалуйста, — произнес Соли, тронув его за руку, — нам нужен этот заказ. Погибла не вся партия. Можно продать тебе хоть половину?

Кашив скосил глаза на руку Соли, улыбнулся и пренебрежительно махнул на разбросанные корзины:

— Ха! Если напрудили в одну, то осквернили все. Я не оскорб­лю моего господина товаром с таким душком. Окати их из ведра и продай хаффиту.

Он придвинулся ближе и вновь положил ладонь на грудь ­Соли.

— Но если тебе нужны деньги, можешь заработать их, неся корзины на завтрашнем торжестве, а не торгуя ими. — Его пальцы скользнули под распущенный ворот Соли, лаская плечо. — Вернешься домой с выручкой втрое большей... если пронесешь хорошо.

— Корзины — мое ремесло, Кашив, — улыбнулся Соли. — Лучше меня не носит никто.

Кашив рассмеялся:

— Мы придем завтра утром и заберем тебя на праздник.

— Ищи меня на тренировочной площадке, — ответил Соли.

Кашив кивнул и со своим сопровождением неторопливо направился к беседке Криши.

Манвах положила руку на плечо Соли:

— Прости, сынок, что тебе приходится это делать.

Соли пожал плечами:

— Сегодня ты петушок, завтра — курочка. От одного мне тошно: Криша выиграла.

Манвах отвела покрывало и сплюнула:

— Криша не выиграла ничего. У нее нет корзин на продажу.

— Откуда ты знаешь? — спросил Соли.

Манвах издала смешок:

— Неделю назад я запустила ей в склад вредителей.

Соли помог навести порядок и, как только дама с минаретов Шарик Хора пропели сумерки, отвел семью в маленькое глинобитное строение, где находились жилые помещения. Они спасли большую часть корзин, но несколько нуждалось в починке. Манвах принесла на закорках здоровый пук пальмовых веток.

— Мне нужно спешить, скоро построение, — сказал Соли.

Инэвера и Манвах обняли его и расцеловали, после чего он повернулся и побежал в темнеющий город.

Они же подняли меченую крышку люка и на ночь спустились­ в Подземный город.

В каждом красийском доме имелся хотя бы один заглуб­ленный этаж с выходом в коридоры, которые вели в собственно Подземный город — огромный улей из туннелей и пещер, раскинувшийся на мили. Именно там еженощно укрывались женщины, дети и хаффиты, в то время как мужчины сражались на алагай’шарак. Огромные блоки тесаного камня преграждали демонам прямой путь из бездны Най. Эим камни были покрыты могущественными резными метками, которые не пропускали тех, кто поднимался окольными путями, загоняли их в западню.

Подземный город был неприступным убежищем — не только укрытием для горожан, но городом как таковым на тот немыслимый случай, если Копье Пустыни падет и очутится во власти алагай. Здесь имелись спальные помещения для каждой семьи, школы, дворцы, молитвенные дома и многое другое.

Инэвера с матерью владели только подвальчиком со спальны­ми тюфяками, стылой конурой для приема пищи и крохотным отхожим местом с глубокой ямой.

Манвах зажгла лампу, и они сели ужинать. Еда была холодной. Когда блюда опустели, Манвах взялась за пальмовые ветки. Инэвера подсела помочь.

Манвах покачала головой:

— Иди спать. Завтра у тебя важный день. Не хочу, чтобы ты предстала перед дама’тинг с красными глазами и квелой.

Инэвера взглянула на длинную очередь девочек и матерей, выстроившуюся к шатру дама’тинг. Невесты Эверама постановили, что на девятом году жизни все девочки должны, как только дама пропоют зарю в день весеннего равноденствия, пройти Ханну Паш, дабы узнать предначертанный Эверамом жизненный путь. Для мальчиков Ханну Паш растягивался на годы, но для девочек завершался с единичным предсказанием дама’тинг.

В большинстве они попросту признавались чадородными и получали свой первый платок, но некоторые покидали шатер обручен­ными или призванными к новому служению. Других — в основном бедных и неграмотных — выкупали у отцов и обучали постельным танцам, после чего направляли в великий гарем обслуживать воинов Красии в качестве дживах’шарумов. Их почетным долгом было вынашивать новых воинов взамен тех, что еженощно гибли в сражении с демонами на алагай’шарак.

Проснувшись, возбужденная Инэвера облачилась в бурое пла­тье и расчесала гриву черных волос. Они ниспадали волнами и блестели, как шелк, но выставлялись напоказ последний день. Она войдет в шатер дама’тинг девочкой, но выйдет молодой женщиной, чьи волосы предназначены только для мужнина взора. С нее снимут бурое платье, заменят его на подобающие черные одежды.

— Может быть, меня заберет в гарем Дамаджи, — сказала Инэ­вера. — И я заживу во дворце, а выкуп дадут такой щедрый, что тебе не придется ткать.

— И больше не выйдешь на волю под ясное солнце, — подхватила ее мать Манвах тихо, чтобы не слышали окружающие. — Поговорить будет не с кем, кроме жен-сестер, и будешь ты ублажать старца, который годится тебе в прадеды. — Она покачала головой. — По крайней мере, наша пошлина уплачена и за тебя выступят двое мужчин, а потому ты вряд ли угодишь в великий гарем. Но даже такая участь лучше, чем оказаться бесплодной най’тинг и быть отвергнутой.

Най’тинг! Инэвера содрогнулась. Бесплодным запрещено носить черное, и они на всю жизнь остаются в бурых одеждах, как хаффиты, с позорно неприкрытыми лицами.

— Возможно, меня сделают дама’тинг, — предположила Инэвера.

— Этому не бывать, — фыркнула Манвах. — Никого не де­лают.­

— Бабушка говорит, что в год ее испытания одну девочку ­выбрали.

— Это случилось полвека тому назад, если и было на самом деле, — ответила Манвах, — а достопочтенная мать твоего отца, да хранит ее Эверам, любит... приукрасить действительность.

— Откуда же тогда берутся най’дама’тинг? — подивилась Инэвера, имея в виду учениц дама’тинг, чьи лица оставались открыты, но белые одежды указывали на обручение с Эверамом.

— Говорят, сам Эверам зачинает своим невестам детей и най’дама’тинг — их дочери, — просветила ее Манвах.

Инэвера вскинула брови: не иначе мать шутит.

Манвах пожала плечами:

— Объяснение не хуже других. Уверяю тебя: ни одна мать на базаре не знает случая такого избрания и ни в одной най’да­ма’тинг еще никто не признал свою родню.

— Мама! Сестра!..

Инэвера расплылась в улыбке при виде Соли, которого сопровождал Кашив. Черное одеяние брата еще хранило пыль Лабиринта, а щит, повешенный на плечо, покрыли новые вмятины. Кашив был, как обычно, подтянут и свеж.

Инэвера бросилась обнимать Соли. Он рассмеялся, подхватил ее одной рукой и закружил. Инэвера восторженно взвизгнула, ни капли не испугавшись. Брат опустил ее легко, как перышко, и обнялся с матерью.

— Что ты здесь делаешь? — нахмурилась Манвах. — Я думала, ты на пути во дворец дама Бадена.

— Так оно и есть, — ответил Соли, — но я не мог отправить сест­ренку на Ханну Паш, не пожелав ей всех мыслимых в Ала благ.

Он потянулся и взъерошил волосы Инэверы. Она шлепнула его по руке, но брат, как всегда, оказался проворен и вовремя отдернул кисть.

— А как ты думаешь, отец придет меня благословить? — спро­сила Инэвера.

— Мм, — замялся Соли, — насколько я знаю, отец еще спит в беседке. Ночью он глаз не сомкнул.

Соли беспомощно пожал плечами, и Инэвера потупила взор, не желая выдать огорчение.

Брат нагнулся и ласково приподнял ей голову, заглянул в глаза:

— Поверь, отец желает тебе блага не меньше, чем я, пусть даже не всегда это показывает.

— Я знаю, — кивнула Инэвера и на прощание обняла Соли за шею. — Спасибо тебе.

Кашив взглянул на Инэверу, будто впервые заметил. Затем нацепил свою очаровательную улыбку и поклонился:

— Всех благ тебе, Инэвера вах’Касаад, в становлении женщиной. Желаю тебе хорошего мужа и много сыновей — таких же ладных, как твой брат.

Инэвера улыбнулась и зарделась. Воины неспешно пошли прочь.

Наконец очередь сдвинулась с места. Инэвера томилась на солнцепеке, девочек с матерями впускали по одной зараз, и день тянулся медленно. Одни проводили внутри считаные минуты, другие — чуть ли не час. Все выходили в черном, обычно с видом вразумленным и облегчением в глазах. Иные, увлекаемые матерями домой, напряженно смотрели в пустоту и отрешенно оглаживали руки.

Перед входом в шатер мать Инэверы так сильно впилась в плечи дочери пальцами, что ногти едва не проткнули материю.

— Не поднимай глаз и держи язык за зубами, когда с тобой заговорят, — прошипела Манвах. — Не отвечай, когда не спрашивают, и не перечь. Повтори за мной: «Да, дама’тинг».

— Да, дама’тинг, — покорно произнесла Инэвера.

— Запомни этот ответ накрепко, — наказала Манвах. — Оскорбляя дама’тинг, ты оскорбляешь саму судьбу.

— Да, мама. — Инэвера с трудом сглотнула, чувствуя, как сердце уходит в пятки.

Что творится в шатре? Разве мать не подвергалась тому же обряду? Чего она так боится?

Най’дама’тинг отвела полог шатра, выпуская девочку, что недавно стояла впереди Инэверы. Теперь на ней был головной платок, но бурого цвета, как платье, которое осталось прежним. Мать гладила ее по плечам и бормотала слова утешения, но обе побрели прочь в слезах.

Най’дама’тинг проводила их невозмутимым взглядом и повернулась к Инэвере с матерью:

— Меня зовут Мелан. — Она жестом пригласила их внутрь. — Вами займется дама’тинг Кева.

Инэвера сделала глубокий вдох, они с матерью разулись, начертили в воздухе метки и шагнули в шатер дама’тинг. Сквозь полотняный свод пробивалось солнце, заливало просторное помещение ярким светом. Все было белым, от стен до крашеной мебели и толстого напольного холста.

Тем явственнее и страшнее выделялась кровь. Пол за порогом был в огромных красных и бурых пятнах; за перегородки слева и справа густо тянулись багровые следы.

— Это кровь шарумов, — произнес чей-то голос, и Инэвера подпрыгнула, впервые заметив, что перед ними стоит невеста Эверама в белых одеждах, которые почти сливались с фоном. — На рассвете доставили раненых с алагай’шарак. Напольный холст ежедневно выкраивают и сжигают на минаретах Шарик Хора во время призыва к молитве.

И тут же, как по сигналу, вокруг Инэверы послышались крики боли. За толстыми перегородками умирали мужи. Она вздрагивала при каждом вопле и стоне, представляя отца или, того ­хуже, Соли.

— Забери меня, Эверам! — отчаянно голосил кто-то. — Я не буду жить калекой!

— Ступай аккуратно, — предупредила дама’тинг Кева. — Подошвы твоих ног недостойны касаться крови, которую пролили за тебя достославные воины.

Инэвера и Манвах осторожно пошли вперед, огибая кровавые пятна. Кева, закутанная до пят в белый шелк так, что обнаженными остались лишь кисти и глаза, была крупной, кряжис­той женщиной на голову выше матери Инэверы.

— Как тебя зовут, девочка? — Голос невесты Эверама звучал гулко и строго.

— Инэвера вах’Касаад ам’Дамадж ам’Каджи, дама’тинг, — ответила Инэвера и отвесила низкий поклон. — Наречена в честь первой жены Каджи.

Ногти Манвах впились в плечо, едва прозвучало это уточнение, и Инэвера задохнулась. Но дама’тинг, казалось, не придала ему значения.

— Поэтому ты, несомненно, считаешь себя особенной, — отрезала Кева. — Если в Красии будет по воину на каждую никчем­ную девку, носившую это имя, то Шарак Ка завершится.

— Да, дама’тинг, — сказала Инэвера и вновь склонилась, а материнские ногти чуть отпустили ее.

— Ты миловидна, — заметила дама’тинг.

Очередной поклон.

— Спасибо, дама’тинг.

— Хорошенькая всегда пригодится в гареме, если еще не при­способили к полезному делу, — проговорила Кева, глядя на Ман­вах. — Кто твой муж и какой у тебя род занятий?

— Даль’шарум Касаад, дама’тинг, — с поклоном ответила Манвах. — Я занимаюсь пальмовым ткачеством.

— Первая жена?

— Единственная, дама’тинг.

— Мужчины склонны заводить жен по мере преуспевания, но правильно и обратное, — сказала Кева. — Пыталась ли ты, Манвах из племени Каджи, прирасти, как предписано в Эведжахе, сестрами-женами, которые помогут тебе ткать и принесут мужу больше детей?

— Да, дама’тинг. Много раз. — Манвах стиснула зубы. — Их отцы... не одобрили партию.

Невеста Эверама хмыкнула. Ответ многое сообщил о Ка­сааде.

— Девочка грамотна?

— Да, дама’тинг, — кивнула Манвах. — Инэвера у меня в подмастерьях. Она отличная ткачиха, и я научила ее решать задачи и вести счета. Она по разу прочла Эведжах перед семью столпами Небес.

Взгляд дама’тинг был непроницаем.

— Ступайте за мной.

Она отвернулась и направилась в глубину шатра, не обращая внимания на кровь под ногами. Ее ниспадающие шелковые одеж­ды плыли легко, их не марала ни единая капля. Не смела.

Най’дама’тинг Мелан последовала за ней, ловко огибая ­кровавые пятна, а Инэвера с матерью замкнули шествие. Шатер пред­ставлял собой лабиринт белых матерчатых стен с много­численными поворотами, которые возникали прежде, чем Инэвера успе­вала заметить. Пол был уже чист, крики раненых шарумов сделались глуше. За очередным поворотом белое — стены и потолок — вдруг стало черным, как будто день сменился ночью. За следующим — воцарилась такая тьма, что мать Инэверы в черных одеждах даль’тинг едва было видно и даже одетые в белое да­ма’тинг с помощницей превратились в призрачные силуэты. Кева резко остановилась, и Мелан, обойдя ее, отвела полог, который­ Инэвера сперва не разглядела. За ним удалось различить лишь каменную лестницу, что спускалась в непроглядный мрак. Камень холодил босые ноги, Мелан задернула полог, и тьма стала полной. Они медленно спускались, и Инэвера обмирала, боясь оступиться и увлечь за собой невесту Эверама.

Лестница оказалась милосердно короткой, хотя Инэвера и правда споткнулась, когда неожиданно достигла низа. Она быст­ро восстановила равновесие, и никто, похоже, не заметил ее неловкости.

В руке Кевы вспыхнул красный огонь, распространив зловещее свечение, которое позволило видеть друг друга, но не спасло от общего гнетущего мрака. Дама’тинг привела их к череде темных келий, вырубленных в материнской скальной породе. На стенах с обеих сторон были вырезаны метки.

— Жди с Мелан здесь, — бросила Кева Манвах и пригласила Инэверу в келью.

Инэвера поморщилась, когда за ними затворилась тяжелая дверь.

В углу виднелась каменная подставка, и да­ма’тинг положила на нее светящийся предмет. Он напоминал кусок угля, изрезанный горящими метками, но даже Инэвера поняла: это алагай хора.

Кости демона.

Кева повернулась к Инэвере, в ее руке сверкнул кривой клинок. При красном свете казалось, что он в крови.

Инэвера вскрикнула и попятилась, но сразу налетела на стену крохотной кельи. Дама’тинг поднесла лезвие к носу Инэ­веры, и та свела глаза, рассматривая.

— Боишься клинка? — спросила дама’тинг.

— Да, дама’тинг, — ответила Инэвера надтреснутым голосом.

— Закрой глаза, — приказала Кева.

Инэверу трясло от страха, но она подчинилась, и сердце ее гулко колотилось в ожидании стали, которая вот-вот пронзит плоть.

Но удар не последовал.

— Представь себе пальму, дочь ткачихи, — велела Кева.

Инэвера не поняла, зачем это нужно, но кивнула. Образ дался легко, благо она ежедневно вскарабкивалась на пальмы, ловко­ цепляясь за ствол, и собирала ветки для плетения.

— Пальма боится ветра? — спросила дама’тинг.

— Нет, дама’тинг.

— Что она делает?

— Гнется, дама’тинг.

— Эведжах учит нас, что страх и боль суть просто ветер, Инэвера, дочь Манвах. Пусть он веет, не задевая тебя.

— Да, дама’тинг.

— Повтори трижды.

— Страх и боль суть просто ветер, — произнесла Инэвера и глубоко вздохнула. — Страх и боль суть просто ветер. Страх и боль суть просто ветер.

— Открой глаза и встань на колени, — приказала Кева.

Когда Инэвера повиновалась, она добавила:

— Протяни ладонь.

Инэвере почудилось, что рука отделилась от нее, стала чужой, но не дрогнула. Невеста Эверама подняла ткань и надрезала предплечье, оставив яркую кровавую линию.

Инэвера сделала глубокий вдох, но не отпрянула и не вскрикнула. Страх и боль суть просто ветер.

Дама’тинг чуть подняла покрывало и лизнула нож, пробуя кровь Инэверы. Затем вложила его в поясные ножны и сильной рукой сдавила разрез, изливая кровь на горсть черных меченых костей.

Инэвера стиснула зубы. Страх и боль суть просто ветер.

Кости, когда на них пала кровь, засветились, и Инэвера поняла, что это тоже алагай хора. Ее кровь соприкасалась с костями демонов. При мысли об этом она содрогнулась.

Дама’тинг шагнула назад, негромко напевая и встряхивая кос­ти, свечение которых усиливалось с каждой секундой.

— Эверам, податель света и жизни, молю тебя послать сей смиренной слуге знание о том, что грядет. Скажи мне об Инэвере, дочери Касаада из рода Дамаджа клана Каджи.

С этими словами она метнула кости на пол перед Инэверой. Свечение взорвалось вспышкой, и Инэвера моргнула, а свет уменьшился до тусклого, из пульсирующих символов сложились­ лиственные ветви, из которых сплелась ее судьба.

Дама’тинг ничего не сказала. Она прищурилась и надолго при­ковалась взглядом к рисунку. Инэвера не могла судить точно, сколько прошло времени, но ее шатнуло — подвели мышцы, не привычные к длительному стоянию на коленях.

Кева заметила движение:

— Сядь на пятки и не шевелись!

Она закружила по келье, рассматривая костный узор под всеми углами. Свечение медленно угасало, но дама’тинг все размыш­ляла.

Пальма на ветру или не пальма, но Инэвера изрядно раз­нервничалась. Напряженные мышцы сильно ломило, и тревога удваивалась с каждой секундой. Что увидела невеста Эверама? Ее отберут у матери и продадут в гарем? Она бесплодна?

Наконец Кева взглянула на Инэверу:

— Тронешь кости — заплатишь жизнью.

Она вышла. Донеслись приглушенные распоряжения. Послышался топот ног — Мелан куда-то побежала.

Мигом позже в келью вошла Манвах. Осторожно обогнула кости и опустилась на колени за Инэверой.

— Что стряслось? — шепнула она.

— Не знаю, — покачала головой Инэвера. — Дама’тинг рассматривала кости так, будто не понимала смысла.

— Или ей не понравилось, что они сказали, — пробормотала Манвах.

— Что там происходит? — спросила Инэвера, холодея.

— Они зовут дамаджи’тинг Кеневах, — ответила Манвах, породив в Инэвере трепет. — Последнее слово будет за ней. Теперь молись.

Дрожа, Инэвера опустила голову. Ее уже достаточно напугала дама’…