Маме, которая всегда верила.

Роуз, которая всегда знала.

И отцу, который никогда не узнает, как сильно

Глава 1

Призрак на дороге

Если смотреть только на тень, можно было подумать, что Клэй Купер — настоящий громила. Да он и был покрупнее многих: широкоплечий, с мощной грудью, похожей на бочку, стянутую железными обручами. Нижняя челюсть и подбородок, скрытые кустистой каштановой бородой, очертаниями напоминали лопату, а в огромных руках пивные кружки выглядели чайными чашечками. В лучах закатного солнца тень кралась за ним по пятам неумолимым напоминанием о том, каким Купер был прежде — великим, мрачным и более чем зловещим.

Завершив дневные труды, Клэй брел по утоптанной тропе, которая в Ковердейле считалась трактом, обменивался кивками и скупыми улыбками с такими же трудягами, что торопились попасть домой засветло. Под зеленым плащом стражника скрывалась потертая кожанка, а на перевязи висел старый меч в обшарпанных ножнах. Щит за спиной испещряли глубокие царапины, зарубки и сколы — отметины топоров, стрел и острых когтей. А шлем... тот, что Сержант выдал на прошлой неделе, Клэй потерял, точно так же как и те, что ему вручали и месяц, и два месяца назад, и так на протяжении всех десяти лет, с тех самых пор, как подался в стражники.

Шлем ограничивал обзор, лишал слуха, а вдобавок Клэй выглядел в нем дурак дураком. Нет, Клэй Купер не признавал шлемов.

— Клэй! Эй, Клэй! — окликнул его Пип, тоже в зеленом плаще стражника и с дурацким шлемом под мышкой. — Я только что сменился с южной заставы, — весело объявил он. — А ты откуда?

— С северной.

— Здорово. — Паренек осклабился во весь рот и радостно закивал, будто услышал от Клэя что-то очень интересное. — Ну и чего там?

— Горы.

— Ха! Горы... Ну ты даешь. Скажешь тоже. Эй, а Рик Ярсон видел кентавра. У Тасселевой фермы.

— Да это лось, наверное...

Парнишка недоверчиво покосился на Клэя, словно встреча с лосем была много необычнее встречи с кентавром.

— Ну, не знаю... А ты не хочешь заглянуть в «Королевскую голову»? Пропустим кружечку-другую.

— Нет, мне бы прямиком домой, — сказал Клэй. — Там Джинни ждет, да и...

Он замолчал, не зная, какой бы еще предлог измыслить.

— Ну пойдем, — занудил Пип. — По кружке выпьем — и домой.

Клэй хмыкнул, с прищуром взглянул на солнце и задумался, стоит ли гневить Джинни ради глотка горького эля.

— Хорошо, — наконец согласился он. — Так и быть, выпью кружку. Одну.

Потому что целый день пялиться на север — тяжкий труд.

В «Королевской голове» уже собралась толпа. Люди, теснившиеся за длинными столами, приходили сюда не только пить, но и обмениваться сплетнями и слухами. Пип протолкался к стойке, а Клэй отыскал местечко подальше от подмостков, за столом в укромном уголке.

Посетители вели обычные разговоры о погоде и о войне. Ни то ни другое не сулило ничего хорошего. Где-то на западе Крайнии разразилось великое, но, судя по шепоткам, позорно проигранное сражение. Жуткая орда наголову разбила двадцатитысячное войско Кастийской республики, подкрепленное несколькими сотнями наемных банд. Уцелевшие бойцы отступили к городу Кастия, где попали в осаду и теперь страдали от голода и хворей, а враги пировали среди трупов на подступах к крепостным стенам. А еще с утра, как назло, подмораживало, хотя осень-то ранняя.

Пип вернулся с двумя кружками и двумя приятелями. Клэй был с ними незнаком, поэтому они назвались, а он тут же забыл, как их зовут. Ну, с виду нормальные ребята, а памяти на имена у него как не было, так и нет.

— А ты правда был в банде? — спросил рыжий паренек с лицом, усеянным веснушками и воспаленными прыщами.

Клэй надолго присосался к кружке, опустил ее на столешницу, посмотрел на Пипа, который смущенно отвел глаза, и наконец кивнул.

Парни переглянулись. Конопатый склонился через стол к Клэю:

— Пип говорит, что вы целых три дня обороняли Хладопламенный Перевал от тысячи ходячих мертвецов.

— По моим подсчетам, от девятисот девяноста девяти, — поправил его Клэй. — Ага, и что?

— А еще он говорит, что вы расправились с Акатуном Пугалищем, — сказал второй юнец; ревностно отращиваемая бороденка топорщилась на щеках редким пушком, над которым посмеялась бы даже старуха.

Клэй снова приложился к кружке, потом помотал головой:

— Не-а, мы его только ранили. Говорят, он к себе в логово уполз, там и сдох. Мирно, во сне.

Парни разочарованно вздохнули, но Пип подтолкнул одного локтем:

— Ты спроси его про осаду Полого Холма!

— Про осаду Полого Холма? — пробормотал Пушок и так широко распахнул глаза, что они стали размером с кругляшки престольных марок. — Погоди, так ведь на Полом Холме... Ой, его ваша банда обороняла?

— «Сага», — изумленно прошептал Конопатый. — Ты из «Саги», что ли?!

— Ну, было дело. Только давно, — сказал Клэй, ковыряя узловатый сучок в столешнице. — Название вроде припоминаю.

— Ух ты! — вздохнул Конопатый.

— Ты шутишь! — воскликнул Пушок.

— Ну прям... ух ты! — снова сказал Конопатый.

— Не, ты шутишь! — повторил Пушок, стараясь перещеголять приятеля в недоверии.

Клэй ничего не ответил, отхлебнул пива и пожал плечами.

— А ты Золотого Гэба знаешь? — спросил Конопатый.

Клэй снова пожал плечами:

— Гэбриеля? Ага, знаю.

— Гэбриеля?! — Пип всплеснул руками, пролив пиво на стол. — Ну ты даешь. Гэбриеля он знает, скажешь тоже.

— А Ганелона? — спросил Пушок. — И Аркандия Муга? И Матрика Черепобоя?

— И этого, как его... — Конопатый сморщился от напряженной работы мысли, что его ничуть не украсило: ну и рожа, противная, как грозовая туча на свадебном гулянье. — Ну, кого мы забыли?

— Клэя Купера.

Пушок задумчиво почесал редкую поросль на подбородке.

— Точно, Клэя Купера... Ой... — сконфуженно выдохнул он.

Немного погодя дошло и до Конопатого. Он шлепнул ладонью по бледному веснушчатому лбу и расхохотался:

— О боги, какой же я болван!

«Богам это давно известно», — подумал Клэй.

Пип решил, что пришла пора вмешаться и разрядить напряженную обстановку:

— Клэй, а расскажи что-нибудь интересное, а? Как вы в Охфорде с некромантом разобрались. Или как вы принцессу спасали из... из этого... ой, ну помнишь, ты же говорил...

«Вспомнить бы еще эту принцессу», — удрученно подумал Клэй. Принцесс они спасли немерено, да и некромантов порешили не меньше десятка. Кто ж этому счет ведет? Да и какая разница... Нет, попусту языком трепать неохота. Даже размышлять муторно, он ведь давным-давно похоронил все эти воспоминания поглубже и изо всех сил старался забыть, где выкопал могилку.

Он допил пиво.

— Ну пока, малец. Я же предупреждал, одну кружку — и все. — Он вручил Пипу пару медяков за выпитое и попрощался — надеясь, что навсегда, — с Конопатым и Пушком.

Протолкавшись к двери, Клэй вышел в прохладную вечернюю тишину и глубоко вздохнул. Спина ныла — сам виноват, нечего было сутулиться за столом. Клэй потянулся, размял шею и взглянул в небо, где загорались первые звезды.

А ведь было время, когда при виде ночного неба он ощущал себя никчемной букашкой, поэтому и отправился искать славы, решив, что в один прекрасный день поглядит на бессчетные россыпи звезд и не устрашится их величия. Не сработало. Немного погодя Клэй отвел взгляд от темнеющего небосклона и отправился домой.

У западной заставы он перекинулся парой слов со стражниками. Те полюбопытствовали, слыхал ли он о кентавре у Тасселевой фермы и что он думает о сражении на западе. Бедолагам в осажденной Кастии наверняка приходится худо. Да и вообще, дурное дело. Гиблое.

Он шел по тропке, осторожно ступая, стараясь не подвернуть ногу на кочках. В высокой траве стрекотали сверчки, ветер шумел в кронах деревьев, будто океанский прибой. Остановившись у придорожного святилища Летнего короля, Клэй швырнул тусклый медяк к ногам изваяния, отошел на пару шагов, вернулся и бросил еще одну монетку. Здесь, вдали от города, уже сгустились сумерки, и снова захотелось взглянуть в небо.

«Лучше под ноги смотри, — строго велел он себе, — а прошлое ворошить незачем. У тебя, Клэй Купер, сейчас есть то, чего ты сам хотел: жена, дочка, простое житье... Честная жизнь. Спокойная...»

Ну, тут старый приятель Гэбриель только фыркнул бы насмешливо: «Честная жизнь? Честно жить — скукотища, а спокойно жить — та еще тягомотина». А сам, между прочим, семьей обзавелся гораздо раньше Клэя. И дочурка у него сейчас уже совсем взрослая.

Однако образ Гэба так и маячил перед глазами. Вот он, Гэбриель, молодой, дерзкий, блистательный, с презрительной усмешкой заявляет: «Эх, а ведь когда-то мы были великанами... На весь свет прославились. А теперь...»

— А теперь мы старперы, — пробормотал Клэй в темноту.

Ну и что с того? Встречал он настоящих великанов, мудаки они все.

Призрак Гэбриеля неотвязно следовал за Клэем до самого дома — с лукавой ухмылкой скользил вдоль дороги, приветливо махал рукой, сидя на соседском заборе, скорчился нищим бродяжкой на крыльце у порога... Только этот Гэбриель не был ни молодым, ни дерзким, а блистал, как трухлявая доска со ржавым гвоздем. В общем, выглядел хуже некуда. Заметив Клэя, он встал и улыбнулся грустно-грустно, самой печальной улыбкой на свете.

Призрак окликнул Клэя по имени — голос звучал так же естественно, как стрекот сверчков и завывания ветра в кронах. А потом робкая улыбка исчезла, и Гэбриель — живой, настоящий Гэбриель, а вовсе никакой не призрак — припал к плечу Клэя и застонал, цепляясь за руку, будто мальчишка, напуганный темнотой:

— Клэй... умоляю... помоги.

Глава 2

Роза

Когда Гэбриель успокоился, они вошли в дом. Джинни, поджав губы, стояла у плиты. Гриф завилял куцым хвостом, подскочил к Клэю, быстро обнюхал хозяина и принялся изучать Гэбову ногу, будто обоссанное деревце, — ну, воняло от нее не меньше.

Видно было, что старому приятелю худо. Спутанная копна волос, нечесаная борода, одежда — грязные лохмотья, из продырявленных сапог выглядывали чумазые пальцы, как уличные мальчишки из подворотни. Руки нервно подергивались, пальцы дрожали, скрючивались, теребили край рубахи. Но хуже всего — глаза на изможденном лице: впалые, взгляд затравленный, словно Гэбриеля окружало то, чего видеть не хочется.

— Отвяжись, Гриф, — сказал Клэй.

Услышав свою кличку, пес влажно блеснул глазами, высунул розовый язык и радостно вскинул мохнатую черную морду. От беспородного пса никакого толку не было — разве что дочиста вылижет плошку, и на том спасибо. Он не умел ни присматривать за овцами, ни поднять рябчика, а если б в дом забрались грабители, он бы им принес тапки. Зато Клэй всякий раз улыбался, глядя на несуразного песика (умора, да и только), а это дорогого стоило.

— Гэбриель, — наконец произнесла Джинни, но не двинулась с места, не подошла обнять и даже не улыбнулась. Она никогда особо не привечала Гэба — наверное, потому, что обвиняла его во всех дурных привычках (безудержное пьянство, любовь к азартным играм, драки), от которых за десять лет все-таки отучила мужа, ну и во всем остальном (чавкать во время еды, не мыть руки, а то и придушить кого невзначай), с чем боролась до сих пор.

Вдобавок, с тех пор как Гэба бросила жена, он изредка наведывался к Клэю и всякий раз приходил с очередным умопомрачительным замыслом: мол, надо снова собрать банду и отправиться на поиски великой славы, несметных сокровищ и отчаянных приключений. То где-то на юге какой-то герцог нещадно обирает города, то в Унылом Бору завелась стая волков-ходоков, то старушке в глухом углу надо принести в дом белье со двора, а помощи ни от кого не дождешься — ну, кроме «Саги», конечно.

Клэй, ясное дело, отказывался — и не потому, что Джинни ерепенилась, а потому, что понимал: Гэбриель жаждет того, чего больше не вернешь, будто старик, живущий воспоминаниями о золотой молодости. И не будто, а именно что старик. А Клэй твердо усвоил, что так в жизни не бывает. Жизнь не замыкается кольцом, движется не кругом, а по дуге, неизбежной, как путь солнца по небосводу, — сначала яркий восход, потом сияющий зенит славы, и с него-то и начинается неуклонное падение.

Клэй поморгал, разгоняя мельтешение мыслей в голове. Жаль, что он не умеет их облекать в слова, а то как толкнул бы речугу, так все сразу бы и поняли, какой он умный. Нет, он стоял дурак дураком, а гнетущее молчание затягивалось.

— Ты, наверное, проголодался, — наконец сказала Джинни.

Гэбриель кивнул, нервно заломил руки.

Джинни вздохнула, а потом, как и положено жене — заботливой, ласковой, любящей, — нацепила на лицо улыбку, вытащила ложку из горшка и сказала:

— Садись, накормлю. Кроличье жаркое с грибами, Клэй его очень любит.

— Так ведь Клэй грибов терпеть не может, — недоуменно замигал Гэбриель.

— А теперь люблю, — торопливо пояснил Клэй, заметив, как напряглась спина Джинни; не хватало еще, чтобы любимая женушка, языкатая и скорая на расправу, приложила его по лбу той самой деревянной ложкой. — Джинни умеет их готовить, они у нее получаются... — «не такие мерзкие», чуть было не сказал он, но вовремя спохватился и смущенно добавил: — Очень вкусные. Вот как это тебе удается, милая моя?

— В печи томлю, — объяснила она, ухитрившись вложить весьма зловещий смысл в три самых обычных слова.

Уголок Гэбриелевых губ приподнялся в подобии улыбки.

«Ага, ему всегда нравилось глядеть, как надо мной насмехаются», — припомнил Клэй, усаживаясь за стол.

Гэбриель последовал примеру друга. Гриф улегся на подстилку, вылизал себе яйца и тут же уснул. Клэй, подавив завистливый вздох, спросил:

— А Талли дома?

— Гуляет где-то, — ответила Джинни.

Где-то... лишь бы недалеко, подумал Клэй, а то по лесу шастают койоты, в холмах завелись волки, да еще кентавр этот, которого Рик Ярсон видел у Тасселевой фермы. Ну, или лось. И тот и другой с перепугу враз затопчут девчонку.

— Негоже ей гулять в ночи, — сказал он.

— С тебя пример берет, Клэй Купер, — проворчала жена. — Только не говори, что тебя задержали на заставе. Вон, королевскими ссаками так и несет, сил нет.

«Королевскими ссаками» Джинни называла пиво в кабаке. В общем-то, правильное название. Клэй, как первый раз услыхал, долго смеялся. Но теперь было не смешно.

Во всяком случае, Клэю. Гэбриель, похоже, уже пришел в себя и даже повеселел, заухмылялся во весь рот, как мальчишка, за чьи проделки приходится отдуваться старшему брату.

— На болоте она, — сказала Джинни, снимая с полки две глиняные плошки. — Хорошо еще, что пока приносит домой только лягушек. А там, глядишь, парни потянутся. То-то будет тебе радость.

— Да не будет ничего такого, — пробормотал Клэй.

Джинни презрительно хмыкнула; он бы спросил, с чего это она, но тут перед ним возникла дымящаяся плошка жаркого. От наваристого, даром что грибного, духа невольно заурчало в животе.

Жена сняла накидку с вешалки у двери:

— Пойду гляну, как там Талли. Может, помогу ей лягушек донести. — Джинни подошла к столу, поцеловала Клэя в макушку, пригладила ему торчащий хохол. — А вы тут посплетничайте без меня.

В дверях она остановилась, взглянула сначала на Гэбриеля, который глотал жаркое с такой жадностью, будто его очень давно не кормили, а потом уже и на Клэя. Лишь спустя несколько дней (и вдали от дома) он понял, что именно выражал ее взгляд: задумчивую, отрешенную печаль, словно Джинни, его любящая, проницательная красавица-жена, уже догадалась, к чему все идет — неминуемо, как наступление зимы или неотвратимый бег реки к далекому морю.

В раскрытую дверь ворвался холодный ветер. Джинни поежилась, запахнула накидку и вышла.

— Это все Роза.

Они доели жаркое и отодвинули пустые плошки. Клэй знал, что надо бы их сложить в таз с водой, пусть отмокают, а то потом не отскребешь, но ему было лениво вставать из-за стола. Гэбриель явился среди ночи, откуда-то издалека, и ему явно не терпелось что-то рассказать. Ладно, пусть рассказывает.

— Дочка твоя? — уточнил Клэй.

Гэб медленно кивнул, оперся ладонями о столешницу, устремил взгляд куда-то вдаль.

— Она у меня... строптивая, — наконец произнес он. — Порывистая. Я бы сказал, что в мать нравом пошла, но... — По губам снова скользнула тень знакомой ухмылки. — Помнишь, я ее учил рубиться на мечах?

— Ага, а я тебя предупреждал, что лучше этого не делать, — сказал Клэй.

Гэбриель пожал плечами:

— Я хотел обучить ее основам, чтобы она в случае чего смогла за себя постоять. Ну, сам знаешь, коли острым концом и все такое. Но ей хотелось большего. Ей хотелось... — Он умолк, подыскивая слова. — Ей хотелось славы.

— Вся в отца.

— Вот именно, — удрученно поморщился Гэбриель. — Наслушалась глупых россказней, вбила себе в голову, что надо стать героем и собрать свою банду.

«Интересно, от кого она слышала эти глупые россказни», — подумал Клэй.

— Ну да, — кивнул Гэбриель, словно прочитав его мысли, — я сам виноват, отпираться не стану. Но дело даже не во мне. Нынешние юнцы, Клэй... они ведь бредят наемниками. Чуть ли не поклоняются им. Как с ума посходили. А наемники эти... у них не банды, а не пойми что. Какой-нибудь мудак нанимает безымянных отморозков, чтобы устраивали бучу, а сам размалюет морду, нацепит расфуфыренные латы, подвесит сверкающий меч к поясу — и ну гарцевать. Представляешь, нашелся придурок, который выезжает в бой на мантикоре.

— На мантикоре? — ошарашенно переспросил Клэй.

— То-то и оно, — горько рассмеялся Гэб. — Это ж каким олухом надо быть, а? Мантикоры же зловредные. Да что я тебе рассказываю, ты и сам знаешь.

Клэй и впрямь знал; однажды мантикора насквозь проткнула ему правое бедро, до сих пор остался вот такущий шрам. Нет, на мантикоре далеко не уедешь. А потом, какой дурак решится оседлать крылатого льва с отравленным жалом в хвосте? Ан нет, похоже, нашелся один такой.

— Они и нам поклонялись, — напомнил Клэй. — Ну, тебе-то уж точно. И Ганелону. До сих пор и сказки сказывают, и песни поют о ваших подвигах.

Естественно, рассказы о подвигах были преувеличены, а песни по большей части — сплошная выдумка. Но их все равно помнили, даже тогда, когда те, кого восхваляли в песнях, давным-давно забыли о прежней жизни.

«А ведь когда-то мы были великанами...»

— Нет, теперь все иначе, — вздохнул Гэбриель. — Видел бы ты, Клэй, какие толпы собираются, когда эти банды приходят в город. Мужики орут как резаные, бабы визжат, рыдают взахлеб, чуть ли не в судорогах бьются... Говорю ж, как с ума посходили.

— Бред какой-то, — с чувством произнес Клэй.

— Так вот, — продолжил Гэбриель, — Розе втемяшилось в голову стать мечником, ну я ее и научил кое-чему, думал, что надоест, побалует и бросит. Я ж не учил плохому. Жена взбеленилась, понятное дело.

Еще бы, подумал Клэй. Валерия, мать Розы, не признавала ни грубой силы, ни оружия и терпеть не могла тех, кто ими пользовался — как во зло, так и во благо. Отчасти из-за нее банда и распалась.

— А у Розы оказался настоящий талант, — сказал Гэбриель. — Из нее вышел отличный боец, и это я говорю не из отцовской гордости. Поначалу она устраивала битвы с соседскими ребятишками, но тем быстро надоело — кому ж интересно, когда тебя раз за разом укладывают на лопатки. Тогда Роза начала ввязываться в уличные драки, а потом уговорилась с устроителями турниров и показательных поединков, ну и понеслось.

— Еще бы, дочь Золотого Гэба... — задумчиво произнес Клэй. — На нее всякому любопытно поглядеть.

— Ага, желающих нашлось немало, — кивнул приятель. — Только как-то раз Валерия увидела синяки и взъярилась. Ох, да ты же ее знаешь... Она во всем обвинила меня, а Розе и думать запретила о мечах да о баталиях, так что какое-то время дочь не участвовала в поединках, а потом... — Он умолк, скрипнул зубами. — Когда Валерия меня бросила, мы с Розой... в общем, мы тоже рассорились. Она снова взялась за свое, дома не бывала сутками, к синякам прибавились раны посерьезнее. И волосы обкорнала... Слава Святой Четверице, что Валерия этого не видела, иначе я бы тоже кой-чего лишился — не волос, а головы. А тут еще и циклоп откуда ни возьмись...

— Циклоп?

Гэбриель покосился на приятеля:

— Ну, здоровый такой тип, сволочного нрава, единственный глаз — и тот во лбу.

— Да знаю я, что такое циклоп, — насупился Клэй.

— А чего тогда спрашиваешь?

— Я не... — начал Клэй и осекся. — Ладно, проехали. Так что там с циклопом?

Гэбриель вздохнул:

— Он обосновался в старом форте к северу от Выдриного Ручья, начал таскать коров и коз, сожрал чью-то собаку, а потом загубил и хозяев, которые отправились на поиски пропавшей живности. У престольных гвардейцев забот полон рот, вот они и решили кого-нибудь нанять, только как раз тогда годных наемников в округе не нашлось, а у тех, кто был под рукой, с циклопом разбираться кишка тонка. Долго ли, коротко ли, вспомнили обо мне, прислали человека с предложением, только я отказался наотрез: мол, у меня и меча-то больше нет.

— Как это нет? — недоуменно спросил Клэй. — А Веленкор?

Гэбриель отвел глаза:

— Я его... продал.

— Не понял... — Клэй, не дожидаясь ответа, тяжело оперся ладонями о столешницу, чтобы ненароком не ухватить плошку и не разбить ее о голову приятеля, ну, или не заехать кулаком в морду, и медленно произнес: — Мне тут послышалось, что ты продал Веленкор. Тот самый Веленкор, которым тебя одарил архонт на смертном одре? Тот самый меч, которым он прорубил проход из своего мира в наш? Ты продал этот меч?

Гэбриель понуро сгорбился над столом:

— Ага. Мне надо было расплатиться с долгами, а Валерия запретила держать в доме оружие, особенно после того, как узнала, что я Розу учил мечному бою, — смущенно пояснил он. — Она заявила, что меч — опасная штука.

— Да она... — Клэй осекся, откинулся на спинку стула, потер глаза руками и застонал; Гриф, словно вторя хозяину, тихонько зарычал на подстилке в углу. — Ладно, продолжай.

— После того как я отказался, циклоп резвился еще пару недель, а потом вдруг пошли слухи, что его порешили. — Гэбриель печально улыбнулся. — Она сама. В одиночку.

— Роза, — понимающе сказал Клэй, хотя и так было ясно, кто разделался с циклопом.

Гэбриель кивнул:

— Вот она и прославилась в одночасье. Ей даже прозвище придумали — Кровавая Роза. Красиво, правда?

Ага, подумал Клэй, но вслух говорить не стал, слишком обозлился на приятеля из-за меча. Ладно, пусть Гэб рассказывает, зачем пришел, а как расскажет, тут-то Клэй и выставит своего старинного закадычного дружка за порог, чтоб духу его здесь больше не было.

— А потом Роза набрала свою банду, — продолжил Гэбриель. — Они порасчистили окрестности: уничтожили гнездо гигантских пауков, убили старого аспида-падальщика в сточной канаве, про которого все и забыли, что он еще жив... Я все надеялся... — Он закусил губу. — Я все надеялся, что она выберет другое занятие, пойдет не по отцовской дорожке, а по какой получше. — Он в упор посмотрел на Клэя. — А тут вдруг Кастийская республика запросила помощи, созвала всех наемников на битву с Жуткой ордой.

На миг Клэй задумался, при чем тут это, а потом вспомнил недавние разговоры в кабаке: двадцатитысячное войско Кастийской республики попало в окружение и было наголову разбито превосходящими силами противника, а уцелевшие бойцы укрылись в осажденной Кастии и теперь наверняка жалели, что не погибли на поле боя.

Значит, сгинула и дочь Гэбриеля. Или сгинет, как только город падет.

— Гэб, мне... — начал Клэй, стараясь ничем не выдать мучительную боль.

— Я иду к ней на выручку. — Гэбриель подался вперед, гневно сверкнул глазами. — Ты мне нужен, Клэй. Самое время снова собрать банду.

Глава 3

Хороший человек

- Без меня.

Судя по всему, приятель не ожидал такого ответа и уж точно не думал, что Клэй даст его с такой резкостью. Пламя в глазах Гэбриеля угасло, сам он заморгал и недоверчиво уставился на Клэя:

— Но...

— Говорю же, без меня. Я с тобой никуда не пойду, ни на какой запад. И Джинни с Талли не оставлю. И не собираюсь искать Муга, Матрика и Ганелона, — кстати, Ганелон наверняка до сих пор всех нас ненавидит лютой ненавистью! И ни в какую Жуть не потащусь, и не зови! Глифовы титьки, да отсюда до Кастии тысяча миль, и все нехожеными тропами, ты же знаешь.

— Знаю, — начал Гэбриель.

— Ах, знаешь?! — перебил его Клэй. — Тоже мне, знает он! Помнишь горы? А великанов в этих горах не забыл? А птичек? Помнишь этих проклятых тварей, Гэбриель? Тех самых, что великанов таскали в когтях, как мышей?

Гэб поежился, вспомнив тень гигантских крыльев в небе, и неуверенно предположил:

— Так ведь птицы-рух давно вымерли...

— Может, и вымерли, — смилостивился Клэй. — А раски? Йетики? Кланы огров? А тысячемильный лес никуда не делся? Ты вообще помнишь Жуть, а, Гэб? Ходячие деревья, говорящие волки... Между прочим, табуны кентавров все еще охотятся на людей! И жрут человечину в свое удовольствие. Я вот не забыл. А черногниль? По-твоему, ради всего этого я должен составить тебе компанию? Ты соображаешь, куда меня тащишь?

— Так ведь не впервой, — напомнил Гэбриель. — Зря, что ли, нас прозвали Королями Жути...

— Прозвали, ну и что с того? Мы тогда были на двадцать лет моложе, спину по утрам не ломило, не вставали по малой нужде по десять раз за ночь... Время жалости не знает, Гэбриель. Оно исправно делает свою работу — вон как нас поломало и скрючило. Мы теперь старики. Это раньше нам все удавалось, а теперь... Поздно уже нам, трухлявым пенькам, соваться в Жуть. Ничего хорошего из этого не выйдет.

Дальше можно было не продолжать. Было понятно и без объяснений, что, даже если удастся дойти до Кастии, в обход Жуткой орды, и незамеченными пробраться в город, скорее всего, к тому времени Роза погибнет.

— Она жива, Клэй, — сказал Гэбриель, но в его глазах блеснула не холодная уверенность, а предательские слезы. — Она жива, я знаю. Я же сам ее учил рубиться. Из нее мечник вышел не хуже меня. А то и лучше. Она в одиночку справилась с циклопом! — Он уговаривал не столько друга, сколько самого себя. — Четыре тысячи бойцов уцелели в смертельной битве и укрылись за стенами Кастии. Четыре тысячи! И Роза среди них. Иначе и быть не может.

— Ну, наверное, — вздохнул Клэй. А что тут еще скажешь?

— Я должен ей помочь, — продолжал Гэбриель. — Ее надо спасти. Я знаю, что уже не тот, что прежде... Я даже на тень свою больше не похож. Постарел, одряхлел, — грустно признал он. — Все мы постарели. Но я — ее отец, пусть и хреновый, потому что не надо было ее отпускать. И все равно, я не собираюсь сидеть и жаловаться на свои болячки, пока дочь помирает с голоду за тридевять земель отсюда. Только одному мне ее не вызволить, — горько рассмеялся он. — У меня нет денег на наемников, а если б и были, все равно желающих не найти.

И то верно, подумал Клэй.

— На тебя вся надежда, — сказал Гэбриель. — Без тебя — без всей нашей банды — у меня ничего не выйдет. И Роза погибнет. — Он умолк, выжидая, а потом нарочно надавил на больное: — А если б на ее месте была Талли?

Клэй долго молчал, вслушиваясь в тихое потрескивание половиц и разглядывая грязные плошки и деревянные ложки на столешнице. Потом посмотрел на Гэбриеля. Гэбриель не сводил с него глаз, грудь мерно вздымалась и опадала, сердце стучало в такт сердцу Клэя. Интересно, каким образом этот простой орган — скользкая от крови мышца размером с кулак — предчувствует то, что разум еще не осознает...

— Прости, Гэб. Я не могу...

Приятель сидел не шевелясь, только напряженно свел брови, а потом по губам его скользнула странная, робкая улыбка.

— Я не могу, — повторил Клэй.

Прошло еще немного времени. Гэбриель, продолжая смотреть на приятеля, чуть склонил голову набок и наконец произнес:

— Знаю.

Он встал. В тишине ножки стула скрипнули по половицам, будто пронзительно вскрикнул сокол.

— Заночуй у нас, — предложил Клэй.

— Нет, пойду, — покачал головой Гэбриель. — Мои вещи на крыльце. В городе найдется постоялый двор?

— Да, — кивнул Клэй. — Гэбриель... — Ему хотелось что-то добавить, только он не знал, что именно. Еще раз попросить прощения? Объяснить, что если он отправится на запад, то, как ни крути, случится неизбежное и Джинни останется без мужа, а Талли — без отца, а этого он не может допустить. Рассказать, что здесь, в Ковердейле, ему хорошо и покойно, впервые за много беспокойных лет? Признаться, что его до усрачки пугает сама мысль о Жути, осажденной Кастии и орде?

Нет, он не мог признаться в своих страхах.

К счастью, Гэбриель его прервал:

— Поблагодари Джинни за вкусное жаркое. А дочке передай привет от дяди Гэба, ну, знаешь, здравствуй и прощай или как-то так.

«Надо бы ему сапоги дать и плащ какой-нибудь. Воды или вина в дорогу...» — рассеянно подумал Клэй, но вслух ничего не сказал, так и сидел за столом, не двигаясь с места.

Гэбриель распахнул дверь, впустил в дом ночную прохладу. Ветер свистел в кронах деревьев. Сверчки стрекотали в высокой траве.

В углу на подстилке Гриф приоткрыл глаз, посмотрел на Гэба в дверях и снова уснул.

На пороге Гэбриель помедлил, оглянулся.

«Ну вот, сейчас чего-нибудь съязвит на прощание, — мысленно вздохнул Клэй. — Мол, он бы мне на выручку всегда пришел, а я...»

Лучшим оружием Гэба — если не считать Веленкор — всегда были слова. Потому он и в банде был вроде как лидером, ее голосом. Но сейчас, прежде чем закрыть за собой дверь, он сказал только:

— Хороший ты человек, Клэй Купер.

Простые слова. Не обидные. Не нож в бок, не клинок в грудь.

А все равно больно.

Талли, как только вбежала в дом, принялась показывать лягушек, вывалила их на стол, мать не успела ее остановить. Одна из лягух, здоровенная, желтая, с куцыми, еще не отросшими крылышками, рванулась было на свободу и спрыгнула на пол, но тут к ней подбежал Гриф, облаял, она и замерла. Талли подхватила беглянку, шлепнула по башке и посадила к остальным. Ошалелая лягуха притихла.

— Пока стол не отмоешь, спать не ляжешь, — сказала Джинни.

Дочка невозмутимо пожала плечами:

— Ага. Пап, а угадай, сколько я лягух нашла?

— Сколько? — спросил Клэй.

— А ты угадай.

Он посмотрел на четырех лягушек на столешнице:

— Гм... Одну?

— Нет, больше!

— Ах, больше... Пятьдесят?

Талли, хихикая, оттолкнула осмелевшую лягушку подальше от края стола.

— Нет, не пятьдесят! Вот, погляди, целых четыре! Ты что, считать не умеешь?

С гордостью заправского барышника, похваляющегося табуном призовых скакунов, она стала показывать лягушек одну за одной, называя их по именам и объясняя, чем они отличаются друг от друга. Здоровенную желтую лягуху Талли сгребла в горсть и сунула Клэю под нос:

— Это Берт. Видишь, он желтый. Мама говорит, он скоро крылья отрастит. Я его дяде Гэбриелю подарю. — Она оглядела комнату, словно только сейчас заметив, что Гэбриеля нет. — Ой, а где он? Спит уже?

Клэй с Джинни переглянулись.

— Он ушел, — сказал Клэй. — Просил передать тебе привет.

— А он вернется? — недоуменно спросила дочка.

«Надеюсь, что нет», — подумал Клэй и ответил:

— Может быть.

Талли ненадолго умолкла, разглядывая лягушку в горсти, а потом широко улыбнулась:

— Ну, тогда у Берта крылья успеют отрасти!

Куцые култышки на лягушачьей спинке судорожно дернулись.

Джинни подошла к столу, пригладила дочке встрепанные волосы, совсем как недавно мужу:

— Все, дружочек, спать пора. Приятели твои подождут на крыльце.

— Мам, они же разбегутся! — возмутилась Талли.

— А ты их снова найдешь, — сказала мать. — Они тебя увидят и обрадуются.

Клэй рассмеялся, Джинни тоже улыбнулась.

— Конечно обрадуются, — заявила Талли, перецеловала всех лягушек, попрощалась с каждой и по одной вынесла их на крыльцо.

Джинни недовольно поморщилась, а Клэй с облегчением вздохнул: хорошо, что ни одна лягуха не превратилась в принца, — и без них на сегодня гостей хватит, да и кормить нечем, жаркого больше не осталось.

Талли начисто вытерла стол и ушла умываться. Гриф побежал за ней. Джинни села у стола, взяла Клэя за руку и сжала в ладонях:

— Ну, рассказывай.

Он и рассказал.

Талли уснула. Ночник у кровати, накрытый жестяным колпаком с прорезанными в нем звездочками, отбрасывал на стены дрожащие пятна созвездий. Тусклый свет золотил темно-русые, как у отца, волосы девочки. Перед сном она потребовала, чтобы отец рассказал ей сказку — про драконов, но про драконов было нельзя, потому что потом ей снились кошмары. Но Талли была храброй девочкой и требовала только сказку про драконов. Вместо сказки про драконов Клэй начал рассказывать про русалок и гидрака и только потом сообразил, что гидрак — это как семь драконов сразу... ну, может, и пронесет, не проснется с криком посреди ночи.

Вообще-то, это была не сказка, а взаправдашняя история, просто Клэй ее немного приукрасил (сказал, что сам гидрака убил, хотя это Ганелон отличился) и замял кое-какие подробности: девятилетней девочке — да и ее маме — слышать их было ни к чему. К примеру, из-за того, что благодарность русалок не знала границ, Клэй приобрел весьма обширные познания в области загадочной русалочьей анатомии, однако, если честно, до сих пор не очень понимал, как оно все устроено.

Наконец Талли задышала ровно и глубоко, и Клэй сообразил, что рассказывает сказку себе самому. Он разглядывал лицо дочери — крошечный рот, румяные щеки, фарфоровая пуговка носа, — изумленно раздумывая, как Клэю Куперу, разумеется не без помощи Джинни, удалось произвести на свет такое чудесное, невообразимо прекрасное создание. Он не выдержал и осторожно коснулся ее ладошки; тоненькие пальцы непроизвольно сомкнулись, и Клэй улыбнулся.

Талли приоткрыла глаза:

— Папа...

— Что, солнышко мое?

— А Розу выручат?

У него замерло сердце. Рот невольно раскрылся, а разум лихорадочно искал подходящий ответ.

— Ты подслушивала? — спросил Клэй.

Ну конечно же подслушивала — это стало любимым занятием Талли с тех пор, как однажды ночью она услышала негромкий разговор родителей о пони — подарке на ее день рождения.

Девочка сонно кивнула:

— Она же попала в беду... ее выручат, правда?

— Не знаю, — ответил Клэй.

А надо было сказать: «Да, конечно выручат». Ведь детям лгать незазорно, если это ложь во благо...

— Дядя Гэб ее спасет, — пробормотала Талли, закрывая глаза.

Клэй замер, надеясь, что она снова уснет.

Глаза распахнулись.

— Спасет, правда?

На этот раз он успел заготовить ответ:

— Конечно спасет, солнышко.

— Хорошо, — сказала она. — А ты с ним не уйдешь?

— Нет, — прошептал он. — Не уйду.

— А если б меня злодеи в западню загнали... где-нибудь далеко-далеко... Ты пошел бы меня спасать, а, пап?

Боль в груди расползалась мерзкой гнилью — не то стыд, не то грусть, не то тошнотворное сожаление, а может, все три одновременно. Клэй вспомнил робкую улыбку Гэбриеля, его прощальные слова: «Хороший ты человек, Клэй Купер».

— Ради тебя я на все готов... Меня ничто на свете не остановит.

Талли улыбнулась и чуть крепче сжала его руку:

— Значит, ты и Розу спасешь.

И он сломался. Сжал зубы, подавил невольный стон, зажмурился, чтобы не дать воли слезам, но не успел.

Не то чтобы Клэй всегда был хорошим человеком, нет, однако ему очень хотелось им стать. Он обуздал привычку к жестокости и насилию, поступил на службу в городскую стражу и применял свой скромный запас умений и навыков во имя добра. Он хотел, чтобы им гордились и Джинни, и, главное, его любимая дочурка Талли, самое дорогое создание на свете, золотинка, вымытая из мутной реки его души.

Но ведь добро и благо трудно измерить, размышлял Клэй. Если взять два добрых деяния, то одно всегда перевесит другое, пусть даже и на пушинку. В том-то все и дело... И сделать выбор — правильный выбор — не каждому под силу.

Нет, хороший человек, пусть даже из самых благих намерений, не будет сидеть сложа руки, когда его лучший друг теряет или уже потерял кого-то из близких. Клэй это прекрасно понимал.

И его дочь тоже понимала.

— Пап, а чего ты плачешь? — спросила она, наморщив лоб.

Улыбка на лице Клэя была такой же, как у Гэба, — робкой, изломанной и грустной.

— Потому что я буду по тебе скучать, — ответил он.

Глава 4

В путь

Он попрощался с Джинни на вершине холма у фермы. Клэй думал, что жена помашет ему с порога или дойдет до поворота, там, где тропка пересекалась с проселочным трактом, и страшился этой минуты почти как приговоренный к смерти узник, которому палач вот-вот подаст знак: мол, твой выход, плаха ждет. Но Джинни, взяв его под руку, неторопливо поднималась по склону холма и говорила о каких-то мелочах. Клэй, сам того не заметив, начал согласно кивать и посмеиваться над ее шутками, которых он потом так и не смог вспомнить, и почти забыл, что всякое случается и что он, возможно, больше никогда не услышит ее голоса и не увидит, как пряди ее волос сверкают в лучах утреннего солнца, вот как сейчас, когда они наконец-то дошли до вершины холма, а над зеленым простором золотилась заря.

Чуть раньше, в серых предрассветных сумерках, Джинни предупредила Клэя, что хоть и будет по нему скучать, но при расставании слез лить не станет, потому что это ей не по нраву. Однако на вершине холма, еще ра…