Освенцим. Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса»

Laurence Rees

AUSCHWITZ:

The Nazis and the «Final Solution»

Laurence Rees

Auschwitz: The Nazis And The Final Solution

Перевод с английского Антонины Ивахненко

Оформление обложки Евгения Савченко

Рис Л.

Освенцим: Нацисты и «окончательное решение еврейского вопроса» / Лоуренс Рис ; пер. с англ. Антонины Ивахненко. — М. : КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2014.

ISBN 978-5-389-07971-7

18+

Из концентрационного лагеря для польских политических заключенных Освенцим превратился в место, где произошло крупнейшее в истории массовое убийство. Разыскав свидетелей тех событий, изучив документальный материал из недавно открытых архивов, Лоуренс Рис опровергает ряд заблуждений, касающихся Освенцима и Холокоста, и дает исчерпывающую картину того, что творилось в лагерном комплексе, где было зверски уничтожено более миллиона людей. История немыслимой жестокости, история мужества, выживания и спасения, непредвзятый анализ множества факторов, сочетание которых привело к тому, что в самом сердце Европы случилась трагедия такого чудовищного масштаба.

Copyright © Laurence Rees 2005

© Ивахненко А., перевод на русский язык, 2013

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2014

КоЛибри®

В память о более чем миллионе мужчин,
женщин и детей, погибших в Освенциме

Введение

Чи­тать эту кни­гу очень тяже­ло, но я верю, что напи­сал ее не зря. Не только по той прос­той при­чине, что, сог­ласно опро­сам общест­вен­ного мне­ния1, в соз­на­нии народа отсутст­вует еди­ное пред­став­ле­ние об истин­ной исто­рии Освен­цима, но и потому, что, над­еюсь, моя книга зна­чи­тельно отли­ча­ется от пре­ды­ду­щих изда­ний на ту же тему.

Дан­ное про­из­ве­де­ние стало сво­е­об­ра­з­ным ито­гом пят­над­ца­ти­лет­ней дея­тель­ности, во время кото­рой я писал книги и сни­мал теле­пе­ре­дачи о нацис­тах, и пред­став­ляет собой попытку про­де­мо­нст­ри­ро­вать, почему одно из ужас­ней­ших прес­туп­ле­ний в исто­рии лучше всего пони­ма­ется через при­зму одного кон­к­рет­ного места — Освен­цима. В отли­чие от исто­рии анти­се­ми­тизма, у Освен­цима есть чет­кая дата начала (пер­вых заклю­чен­ных-по­ля­ков дос­та­вили туда 14 июня 1940 года), и, в отли­чие от исто­рии гено­цида, у него также есть и чет­кая дата окон­ча­ния (лагерь осво­бо­дили 27 января 1945 года). Между этими двумя датами Освен­цим про­жил слож­ную и уди­ви­тель­ную жизнь, во мно­гом став­шую отра­же­нием хит­ро­сп­ле­те­ний расо­вой и этни­чес­кой поли­тики нацис­тов. Освен­цим никогда не заду­мы­вался как лагерь по унич­то­же­нию евреев, а «окон­ча­тель­ное реше­ние еврейс­кого воп­ро­са» никогда не счи­та­лось единст­вен­ной его зада­чей — хотя именно эта задача со вре­ме­нем стала глав­ной. Кроме того, он пос­то­янно физи­чески изме­нялся, зачас­тую — в ответ на успехи или неу­дачи немец­ких воен­ных дейст­вий на фронте. Освен­цим, через свою раз­ру­ши­тель­ную дея­тель­ность, стал физи­чес­ким воп­ло­ще­нием фун­да­мен­таль­ных цен­нос­тей наци­стс­кого госу­дарства.

Изу­че­ние жизни Освен­цима также пред­ла­гает нам не только воз­мож­ность взгля­нуть на нацизм «изнут­ри»; оно дает нам шанс понять пове­де­ние чело­века в едва ли не самых экст­ре­маль­ных усло­виях за всю исто­рию. И, поняв его, мы смо­жем мно­гое понять и о себе.

Эта книга поя­ви­лась в резуль­тате уни­каль­ного исс­ле­до­ва­ния — около сотни спе­ци­ально про­ве­ден­ных бесед с быв­шими прес­туп­ни­ками-на­цис­тами и уце­лев­шими узни­ками лагеря. К тому же она опи­ра­ется на сотни дру­гих инте­р­вью, кото­рые я взял в рам­ках пре­ды­ду­щей работы над темой Тре­ть­его рейха, мно­гие из них — с быв­шими чле­нами Наци­о­нал-со­ци­а­лис­ти­чес­кой пар­тии2. Польза от лич­ных встреч и бесед с уце­лев­шими узни­ками и прес­туп­ни­ками огромна. Они дают такую воз­мож­ность загля­нуть за кулисы, кото­рую редко полу­ча­ешь, рабо­тая иск­лю­чи­тельно с письмен­ными источ­ни­ками. Так, хотя я инте­ре­су­юсь этим исто­ри­чес­ким пери­о­дом еще со школы, совер­шенно опре­де­ленно могу ска­зать, что мой глу­бо­кий инте­рес к Тре­ть­ему рейху заро­дился в один кон­к­ре­т­ный момент — в 1990 году, во время беседы с быв­шим чле­ном Наци­о­нал-со­ци­а­лис­ти­чес­кой пар­тии. Когда я рабо­тал над сце­на­рием и ста­вил фильм о док­торе Йозефе Геб­бельсе, то раз­го­ва­ри­вал с Виль­ф­ри­дом фон Ове­ном, кото­рый, как лич­ный рефе­рент Геб­бельса, очень тесно рабо­тал с печально изве­с­т­ным минист­ром про­па­га­нды нацис­тов. После офи­ци­аль­ного инте­р­вью, за чаш­кой чая, я спро­сил этого умного и оба­я­тель­ного чело­века: «Если бы вы могли одним сло­вом под­вести итог своих впе­чат­ле­ний от Тре­ть­его рейха, что бы вы ска­за­ли?» Герр фон Овен на минутку заду­мался, фор­му­ли­руя ответ, а я для себя решил, что в его ответе будет содер­жаться ссы­лка на ужа­с­ные прес­туп­ле­ния режима — прес­туп­ле­ния, кото­рые он совер­шенно отк­рыто при­знал, — и о том вреде, кото­рый нацизм нанес чело­ве­честву. «Что ж, — нако­нец про­из­нес он, — если бы я мог одним сло­вом под­вести итог своих впе­чат­ле­ний от Тре­ть­его рейха, то этим сло­вом было бы слово — рай».

«Рай?» Это абсо­лютно про­ти­во­ре­чило всему, что я читал раньше в кни­гах по исто­рии. И это слово совер­шенно не вя­з­а­лось с эле­га­н­т­ным, даже изы­с­кан­ным муж­чи­ной, сидев­шим напро­тив меня, кото­рый, если уж на то пошло, не выг­ля­дел и не гово­рил так, как, по моему мне­нию, дол­жен был выг­ля­деть и гово­рить быв­ший нацист. Но «рай»? Как такое воз­можно, как он вообще мог про­из­нести такое слово? Как любой разу­м­ный чело­век мог восп­ри­ни­мать Тре­тий рейх, со всеми его зверст­вами, в таком ключе? Нет, правда: как такое воз­можно, что в XX сто­ле­тии жители Гер­ма­нии, куль­тур­ной нации в самом сердце Европы, совер­шали подо­б­ные прес­туп­ле­ния? Вот какие воп­росы всплы­вали в моем мозгу в тот день, целую веч­ность тому назад, и до сих пор висят там тяже­лым грузом.

В моих попы­т­ках отве­тить на эти воп­росы мне помогли два уда­ч­ных сте­че­ния обсто­я­тельств. Пер­вое из них заклю­ча­лось в том, что я стал брать инте­р­вью у быв­ших нацис­тов как раз в тот момент, когда боль­шинству из них отк­ро­вен­ность ничем уже не угро­жала. Лет пят­над­цать назад, когда они еще зани­мали важ­ные посты, были стол­пами общест­ва, — они бы мне не отве­тили. Сегодня же боль­шинство из них, вклю­чая оба­я­тель­ного герра фон Овена, умерли.

На то, чтобы полу­чить у них раз­ре­ше­ние запи­сать интер­вью, ухо­дили месяцы, а иногда — и годы. Нам никогда не узнать, что пере­ве­ши­вало, убеж­дая того или иного чело­века поз­во­лить снять его на пленку. Но во мно­гих слу­чаях они четко пони­мали: чем ближе закат жизни, тем силь­нее им хочется запи­сать — вклю­чая все непри­я­т­ные моме­нты — свой лич­ный опыт, полу­чен­ный в судь­бо­нос­ное время; кроме того, они верили, что BBC не ста­нет изв­ра­щать их слова. Я бы еще доба­вил: по моему мне­нию, только BBC могла сог­ла­ситься пре­дос­тав­лять нам необ­хо­ди­мую под­держку для осу­ще­ств­ле­ния заду­ман­ного. Исс­ле­до­ва­тель­с­кий период в этом про­екте ока­зался столь дол­гим, что пойти на рас­ходы в таких усло­виях могла себе поз­во­лить только госу­дарст­вен­ная теле­ра­ди­о­ком­па­ния.

Вто­рым уда­ч­ным сте­че­нием обсто­я­тельств можно счи­тать тот факт, что мой инте­рес сов­пал по вре­мени с паде­нием Бер­линс­кой стены и отк­ры­тием гра­ниц со стра­нами Вос­точ­ной Европы. Тогда исс­ле­до­ва­тели нео­жи­данно полу­чили доступ не только в архивы, но и к вос­по­ми­на­ниям кон­к­ре­т­ных живых людей. Я сни­мал кино в Советс­ком Союзе еще при ком­му­нис­ти­чес­ком режиме, в 1989 году, и в то время очень тяжело было убе­дить людей пого­во­рить на тему исто­рии их страны, не исполь­зуя стан­да­р­т­ные фразы из про­па­ганды. С наступлением 1990-х словно прор­вало пло­тину, и на волю хлы­нули долго подав­ля­е­мые вос­по­ми­на­ния и мне­ния. В При­бал­тике мне дово­ди­лось слы­шать при­зна­ния в том, что люди при­ветст­во­вали нацис­тов как осво­бо­ди­те­лей; в диких сте­пях Кал­мы­кии я из пер­вых рук узнал об орга­ни­зо­ван­ных Ста­ли­ным кара­тель­ных депор­та­циях целых наро­дов; в Сибири я встре­чался с вете­ра­нами, попа­дав­шими в тюрьму два­жды: один раз — по при­казу Гит­лера, вто­рой — по при­казу Ста­лина; а в дере­веньке возле Минска я поз­на­ко­мился с жен­щи­ной, ока­зав­шейся в самой гуще страш­ней­шей в сов­ре­мен­ной исто­рии пар­ти­занс­кой войны — нем­ного поду­мав, она ска­зала мне, что крас­но­ар­мейцы-пар­ти­заны были хуже нацис­тов. Все это глу­боко скры­ва­е­мое осуж­де­ние так и умерло бы, вместе с осуж­да­ю­щими и осуж­ден­ными, если бы не паде­ние ком­му­нис­ти­чес­кого режима.

И есть еще кое-что, еще более пуга­ю­щее, с чем мне при­шлось столк­нуться во время путе­шест­вия по новым сво­бо­д­ным стра­нам, от Литвы до Укра­ины и от Сер­бии до Бела­руси, — злоб­ный анти­се­ми­тизм. Я дога­ды­вался, что встре­чусь с людьми, нена­ви­дя­щими ком­му­нис­тов, — в новых усло­виях это было совер­шенно естест­венно. Но нена­висть к евреям? Она каза­лась абсурд­ной, осо­бенно потому, что в тех мес­тах, кото­рые я посе­тил, евреев прак­ти­чески не оста­лось — об этом поза­бо­ти­лись Гит­лер и наци­сты. И тем не менее ста­рик в При­бал­тике, помо­гав­ший нацис­там расст­ре­ли­вать евреев в 1941 году, даже по прошествии 60 лет по-преж­нему счи­тал, что совер­шал бла­гое дело. И даже кое-кто из тех, кто вое­вал с нациз­мом, при­дер­жи­вался дос­та­точно ради­каль­ных анти­се­митс­ких взгля­дов. Я помню один воп­рос, задан­ный мне укра­инс­ким вете­ра­ном во время обеда. В моло­дости он храбро сра­жался в рядах пар­ти­зан Укра­инс­кой повс­тан­чес­кой армии как с нацис­тами, так и с Сове­тами, в резуль­тате чего под­вергся гоне­ниям. «Как вы отно­си­тесь, — спро­сил он меня, — к мне­нию о том, что сущест­вует меж­ду­на­ро­д­ный заго­вор финан­сис­тов-ев­реев, дейст­ву­ю­щих из Нью-Йорка и пыта­ю­щихся унич­то­жить все неев­рейс­кие пра­ви­тель­ст­ва?» На секунду я рас­те­рялся. При­том что сам я не еврей, меня всегда шоки­рует отк­ро­вен­ное про­яв­ле­ние анти­се­ми­тизма там, где этого никак ожи­дать нельзя. «Как я к этому отно­шусь? — нако­нец про­из­нес я. — Я счи­таю, что это пол­ная ерун­да». Ста­рый пар­ти­зан опро­ки­нул рюмочку. «Прав­да? — уточ­нил он. — Вот, зна­чит, что вы дума­ете. Инте­рес­но…»

Но больше всего меня шоки­ро­вал тот факт, что подо­б­ные анти­се­митс­кие настро­е­ния раз­де­ляет отнюдь не одно только стар­шее поко­ле­ние. Я вспо­ми­наю жен­щину у стойки регист­ра­ции «Литовс­ких ави­а­ли­ний», кото­рая, узнав, что мы сни­маем фильм о евреях, ска­зала: «Так, зна­чит, евре­ями инте­ре­су­е­тесь? Глав­ное, не забы­вайте: Маркс был евре­ем». Или еще один слу­чай в Литве: воен­ный, лет 25, пока­зы­вал мне место мас­со­вых убийств евреев в 1941 году, один из фор­тов в Кау­насе. Он ска­зал мне: «Зна­ете, вы не на ту тему кино сни­ма­ете. Дело не в том, что мы сде­лали с евре­ями. Дело в том, что евреи сде­лали с нами». Я ни в коем слу­чае не хочу пред­по­ло­жить, что абсо­лютно все — или даже боль­шинство — жите­лей стран Вос­точ­ной Европы, кото­рые я посе­тил, при­дер­жи­ваются подоб­ных взгля­дов; однако меня бес­по­коит сам факт, что такая пре­ду­беж­ден­ность выс­ка­зы­ва­ется так открыто.

Все это сле­дует пом­нить тем, кто счи­тает, что изло­жен­ное в моей книге не имеет ника­кого отно­ше­ния к сов­ре­мен­ной дейст­ви­тель­ности. И об этом стоит пора­з­мы­ш­лять веря­щим в то, что агрес­си­в­ный анти­се­ми­тизм был свойст­ве­н исклю­чи­тельно нацис­там или даже одному только Гит­леру. Скажу прямо: миф о том, что прес­туп­ле­ние, сос­то­яв­шее в ист­реб­ле­нии евреев, было неким обра­зом навя­зано нем­но­гими безум­цами соп­ро­тив­ля­ю­щейся этому Евро­пе, — один из самых опа­с­ных. Перед при­хо­дом нацис­тов к власти в Гер­ма­нии не было ничего «уни­кально ист­ре­би­тель­но­го» — если поль­зо­ваться гром­кими сло­вами, мод­ными в ака­де­ми­чес­кой среде. Да и как иначе, если в 1920-х годах мно­гие евреи Вос­точ­ной Европы пыта­лись скрыться от анти­се­ми­тизма не где-ни­будь, а в Германии?

Од­нако в самом мен­та­ли­тете нацис­тов есть нечто, по моему мне­нию, кар­ди­нально отли­ча­ю­щее их от прес­туп­ни­ков, мно­жив­шихся в дру­гих тота­ли­та­р­ных дер­жа­вах. Именно к такому выводу я при­шел, когда закон­чил работу над тремя отдель­ными про­ек­тами о Вто­рой миро­вой войне, каж­дый из кото­рых вылился в отдель­ную книгу и доку­мен­таль­ный сериал: сна­чала The Nazis: A Warning from History, затем War of the Century — исс­ле­до­ва­ние войны между Ста­ли­ным и Гит­ле­ром — и, нако­нец, Horror in the East — попы­тка понять японс­кую душу в 1930-х годах и Вто­рую миро­вую войну. Одним нео­жи­дан­ным пос­ледст­вием дан­ного опыта стало то, что бла­го­даря ему я (насколько могу судить) стал единст­вен­ным чело­ве­ком, кото­рый поз­на­ко­мился и побе­се­до­вал со зна­чи­тель­ным коли­чест­вом прес­туп­ни­ков из всех трех осно­в­ных тота­ли­та­р­ных дер­жав вре­мен Вто­рой миро­вой войны: Гер­ма­нии, Япо­нии и Советс­кого Союза. И в резуль­тате такого опыта я могу утверж­дать сле­ду­ю­щее: наци­стс­кие прес­туп­ники, с кото­рыми я встре­чался, отли­ча­лись от осталь­ных.

В Советс­ком Союзе атмос­фера страха во вре­мена прав­ле­ния Ста­лина была все­о­б­ъ­ем­лю­щей, в отли­чие от Гер­ма­нии вре­мен прав­ле­ния Гит­лера — по край­ней мере, до пос­лед­них дней войны. Расс­каз одного быв­шего советс­кого воен­ного лет­чика об отк­ры­тых соб­ра­ниях в 1930-х годах, на кото­рых любого могли обви­нить в том, что он «враг наро­да», до сих пор не дает мне покоя. Никто не был застра­хо­ван от стука в дверь среди ночи. И не важно, как сильно вы ста­ра­лись при­спо­со­биться, не важно, сколько лозун­гов вы вык­ри­ки­вали: злоба Ста­лина была столь велика, что ника­кие ваши пос­тупки, или слова, или мысли не могли спасти вас, если луч про­жек­тора падал на вас. Но в наци­стс­кой Гер­ма­нии, если только вы не вхо­дили в кон­к­рет­ную группу риска: евреев, ком­му­нис­тов, цыган, гомо­сек­су­а­лис­тов, «туне­яд­цев» или, в общем, любую дру­гую, нахо­дя­щу­юся в оппо­зи­ции к режи­му, — вы могли жить в срав­ни­тель­ном спо­койст­вии, не испы­ты­вая осо­бого страха. Несмотря на нау­ч­ные работы пос­лед­них лет, в кото­рых спра­вед­ливо под­чер­ки­ва­ется, как сильно зави­села работа гес­тапо от доно­сов обы­ч­ных граж­дан3, глав­ная правда все равно оста­ется преж­ней: боль­шинство жите­лей Гер­ма­нии, с боль­шой долей веро­ят­ности — вплоть до того момента, когда фаши­сты стали про­и­г­ры­вать вой­ну, — чувст­во­вали себя в такой без­о­пас­ности и были так счаст­ливы, что, если бы в то время про­вели чес­т­ные и сво­бо­д­ные выборы, Гит­лер снова одер­жал бы на них победу. Для срав­не­ния: в Советс­ком Союзе даже бли­жай­шие, самые пре­дан­ные сорат­ники Ста­лина никогда не могли спать спокойно.

Пос­ледст­вия этого для тех, кто совер­шал прес­туп­ле­ния по при­казу Ста­лина, ока­за­лись сле­ду­ю­щими: стра­да­ния, кото­рые они при­чи­няли дру­гим, были настолько без­ос­но­ва­тельны, что зачас­тую даже испол­ни­тели не пони­мали при­чин и осно­ва­ний для при­ка­зов. Напри­мер, быв­ший советс­кий сот­руд­ник НКВД, дав­ший мне инте­р­вью, при­ка­зы­вал кал­мы­кам взять с собой теп­лые вещи и сажал их в поезда, иду­щие в Сибирь, — но он до сих пор не пони­мает, какие кон­к­ретно цели прес­ле­до­вала дан­ная поли­тика. На воп­рос о том, почему он так пос­ту­пал, он всегда дает один и тот же ответ — иро­ния сос­тоит в том, что, сог­ласно расп­рост­ра­нен­ной легенде, именно так на ана­ло­ги­ч­ный воп­рос отве­чают наци­сты: он утверж­дает, что «просто выпол­нял при­каз». Он совер­шал прес­туп­ле­ния потому, что ему так велели, и знал: если он не выпол­нит при­каз, его расст­ре­ляют; а еще потому, что «началь­ству вид­нее». Разу­ме­ется, это озна­чает, что, когда Ста­лин умер, а ком­му­низм рух­нул, такой чело­век мог дви­гаться дальше, оста­вив прош­лое за спи­ной. Дан­ная зари­совка также демон­стри­рует, что Ста­лин был жес­то­ким дик­та­то­ром, стре­мив­шимся запу­гать людей, но в исто­рии чело­ве­чества он не один такой: дос­та­точно вспом­нить нашего сов­ре­мен­ника Сад­дама Хусейна.

Я также встре­чался с японс­кими воен­ными прес­туп­ни­ками, совер­шив­шими ряд самых ужа­с­ных в сов­ре­мен­ной исто­рии зверств. В Китае японс­кие сол­даты раз­ре­зали животы бере­мен­ным жен­щи­нам и наса­жи­вали на штыки их еще не рож­ден­ных детей; они свя­зы­вали кре­с­тьян и исполь­зо­вали их в качестве мише­ней на упраж­не­ниях в стрельбе; они заму­чили тысячи невин­ных людей, при­ме­няя такие пытки, кото­рые своей жес­то­ко­с­тью могут пос­по­рить с гес­та­повс­кими; и они про­во­дили смер­тель­ные меди­цинс­кие экс­пе­ри­ме­нты задолго до док­тора Мен­геле и Освен­цима. Вот как вели себя люди, счи­тав­ши­еся «зага­до­ч­ны­ми». Однако после про­ве­ден­ного исс­ле­до­ва­ния ока­за­лось, что ничего зага­доч­ного тут нет. Они выросли в чре­з­вы­чайно мили­та­ри­зо­ван­ном обществе, прошли воен­ную под­го­товку в очень жест­ких усло­виях, им с самого детства вну­ша­лось, что Импе­ра­тору (выс­ту­пав­шему также в роли глав­но­ко­ман­ду­ю­ще­го) сле­дует пок­ло­няться, и вообще они жили в куль­туре, кото­рая исто­ри­чески пре­об­ра­зо­вала очень чело­ве­чес­кое жела­ние адап­ти­ро­ваться в некое подо­бие рели­гии. Все эти осо­бен­ности сош­лись в одном вете­ране, кото­рый расс­ка­зал мне, что, когда его при­гла­сили поу­част­во­вать в кол­лек­тив­ном изна­си­ло­ва­нии кита­янки, он восп­ри­нял акт не столько как дейст­вие сек­су­аль­ного харак­тера, сколько как знак его окон­ча­тель­ного при­ня­тия в члены гру­ппы, мно­гие дав­ниш­ние участ­ники кото­рой до того изде­ва­лись над ним. Как и советс­кие тай­ные сот­руд­ники НКВД, с кото­рыми я встре­чался, вете­раны-япо­нцы пыта­лись оправ­дать свои дейст­вия прак­ти­чески иск­лю­чи­тельно с помо­щью ссы­лок на внеш­ний источ­ник — в дан­ном слу­чае на сам режим.

Нечто совер­шенно иное про­ис­хо­дит в умах мно­гих нацистс­ких воен­ных прес­туп­ни­ков, и его суть в сжа­том виде изло­жена в этой книге, в инте­р­вью с Ган­сом Фрид­ри­хом, кото­рый при­знает, что в сос­таве отряда эсэ­сов­цев на Вос­токе лично расст­ре­ли­вал евреев. Даже сегодня, когда наци­стс­кий режим давно повер­жен, он ничуть не сожа­леет о своих поступ­ках. Ему проще всего было бы спря­таться за оправ­да­ни­ями «выпол­не­ния при­ка­зов» или «про­мы­вки моз­гов про­па­ган­дой», но сила его внут­рен­ней убеж­ден­ности такова, что он этого не делает. Это отв­ра­ти­тель­ная, през­рен­ная пози­ция — но вместе с тем и очень инт­ри­гу­ю­щая. И сов­ре­мен­ные дока­за­тель­ства демон­стри­руют, что она не уни­кальна. Напри­мер, среди доку­мен­тов Освен­цима не обна­ру­жено ни одного, где бы гово­ри­лось о том, что эсэ­совца прес­ле­до­вали в судеб­ном порядке за отказ при­ни­мать учас­тие в убийст­вах, в то время как нет недо­статка в мате­ри­а­лах, демон­стри­ру­ю­щих, что насто­я­щая про­блема с дис­цип­ли­ной в лагере — с точки зре­ния руко­водства СС — сос­то­яла в воровстве. Таким обра­зом, ока­зы­ва­ется, что рядо­вые члены СС сог­ла­си­лись с наци­стс­ким руко­водст­вом, что уби­вать евреев — пра­вильно, но не сог­ла­си­лись с поли­ти­кой Гимм­лера в отно­ше­нии того, что им не было дозво­лено полу­чать лич­ную выгоду от совер­ше­ния дан­ного прес­туп­ле­ния. А нака­за­ния для эсэ­совца, пой­ман­ного во время совер­ше­ния кражи, могли быть весьма стро­гими — почти навер­няка гораздо более серь­е­з­ными, чем за прос­той отказ при­ни­мать актив­ное учас­тие в убийст­вах.

Итак, я при­шел к выводу, осно­вы­ва­ясь не только на инте­р­вью, но и на пос­ле­ду­ю­щей работе в архи­вах4 и бесе­дах с уче­ны­ми, что люди, совер­шав­шие прес­туп­ле­ния в рам­ках наци­стс­кой сис­темы, гораздо охот­нее возь­мут на себя лич­ную ответст­вен­ность за свои дейст­вия, чем воен­ные преступ­ники, слу­жив­шие режи­мам Ста­лина или Хиро­хито. Разу­ме­ется, это обоб­ще­ние, и в каж­дом режиме най­дутся люди, не соот­ветст­ву­ю­щие дан­ному типу. И у всех этих режи­мов, разу­ме­ется, было много общего — не в пос­лед­нюю оче­редь, колос­саль­ная опора на мас­си­ро­ван­ную про­па­ганду соот­ветст­ву­ю­щей иде­о­ло­гии, насаж­да­е­мой сверху. Но как обоб­ще­ние оно, на мой взгляд, дос­та­точно обос­но­вано и вызы­вает тем боль­шее любо­пытство, если учесть жест­кую сис­тему под­го­товки эсэ­сов­цев и по­пуля­р­ный сте­ре­о­тип, сог­ласно кото­рому немец­ких сол­дат срав­ни­вают с робо­тами. Как мы уви­дим, эта тен­ден­ция — что отдель­ные наци­сты, совер­шав­шие прес­туп­ле­ния, чувст­во­вали большую лич­ную ответст­вен­ность за свои дейст­вия,— спо­собст­во­вала соз­да­нию как Освен­цима, так и в целом «окон­ча­тель­ного реше­ния еврейс­кого воп­ро­са».

Стоит попы­таться понять, почему столь мно­гие быв­шие наци­сты, с кото­рыми я встре­тился за пос­лед­ние 15 лет, судя по всему, нахо­дят для себя внут­рен­нее оправ­да­ние («я думал, что пос­ту­паю пра­виль­но»), а не внеш­нее («мне при­ка­зали пос­ту­пить так»). Одно оче­вид­ное объ­яс­не­ние сос­тоит в том, что наци­сты осно­ва­тельно опи­ра­лись на уже уко­ре­нив­ши­еся убеж­де­ния. Анти­се­ми­тизм сущест­во­вал в Европе задолго до Адольфа Гит­лера, и очень мно­гие обви­няли евреев, пусть и без­ос­но­ва­тельно, в пора­же­нии Гер­ма­нии в Пер­вой миро­вой войне. В целом вся изна­чаль­ная поли­ти­чес­кая про­грамма нацис­тов в начале 1920-х годов была прак­ти­чески неот­ли­чима от про­грамм бес­чис­лен­ного коли­чества дру­гих наци­о­на­лис­ти­чес­ких пар­тий пра­вого толка. Гит­лер не внес ника­ких нов­шеств в поли­ти­чес­кую мысль; однако он дейст­ви­тельно при­нес нов­шества в при­нцип руко­водства. И в начале 1930-х годов, когда Гер­ма­нию накрыла депрес­сия, мил­ли­оны нем­цев, желая изле­че­ния страны от невз­год, доб­ро­вольно обра­тили свои взоры на нацис­тов. На выбо­рах 1932 года никого не застав­ляли под дулом пис­то­лета голо­со­вать за нацис­тов, и те полу­чали все больше и больше власти в пол­ном соот­ветст­вии с сущест­ву­ю­щим зако­но­да­тель­ст­вом.

Еще одна явная при­чина того, почему сис­тема убеж­де­ний, пред­ло­жен­ная нацис­тами, пус­тила такие глу­бо­кие корни, заклю­ча­ется в дея­тель­ности док­тора Йозефа Геб­бель­са5, пожа­луй, наи­бо­лее успеш­ного про­па­ган­диста двад­ца­того сто­ле­тия. В по­пуляр­ном мифе его часто изоб­ра­жают гру­бым поле­мис­том, печально изве­с­т­ным своим про­из­ве­де­нием Der ewige Jude («Веч­ный жид») — филь­мом, в кото­ром кар­тины расст­ре­лов евреев пере­ме­жа­ются изоб­ра­же­ни­ями крыс. Но в дейст­ви­тель­ности боль­шая часть его работы была куда более тон­кой и куда более ковар­ной. Это Гит­лер уде­лял зна­чи­тель­ное вни­ма­ние таким напол­нен­ным нена­ви­с­тью филь­мам, как «Веч­ный жид»; Геб­бельсу же такой при­ми­ти­в­ный под­ход совер­шенно не нра­вился, он пред­по­чи­тал куда более тон­кую Jud Suss — драму, в кото­рой прек­рас­ную «арий­ку» наси­лует еврей. Ана­лиз реак­ции пуб­лики, про­ве­ден­ный Геб­бель­сом лично (он был просто одер­жим подо­б­ными исс­ле­до­ва­ни­я­ми), пока­зал, что он был абсо­лютно прав: люби­тели кино пред­по­чи­тали ходить на такие про­па­ган­ди­стс­кие фильмы, где, по его выра­же­нию, «они не заме­чают ника­ких хит­рос­тей».

Геб­бельс пола­гал: гораздо пред­поч­ти­тель­нее уси­ли­вать уже сущест­ву­ю­щие пре­ду­беж­де­ния и пред­рас­судки ауди­то­рии, чем пытаться изме­нить чью-то точку зре­ния. В тех слу­чаях, когда воз­ни­кала необ­хо­ди­мость внести опре­де­лен­ные кор­рек­тивы во взгляды немец­кого народа, он при­ме­нял под­ход «дви­же­ния со ско­ро­с­тью кон­воя — ни в коем слу­чае не быст­рее, чем самое мед­лен­ное судно в кара­ва­не»6, и пос­то­янно повто­рял, каж­дый раз нем­ного по-раз­ному, ту идею, кото­рую хотел вло­жить в головы пуб­лики. Пос­ту­пая так, он редко пытался сооб­щить что-то зри­те­лям; он демон­стри­ро­вал образы и расска­зы­вал зани­ма­тель­ные исто­рии из жизни обы­ч­ных нем­цев, под­тал­ки­вая слу­ша­те­лей к необ­хо­ди­мому выводу, давая им, однако, воз­мож­ность счи­тать, что к такому выводу они при­шли совер­шенно самос­то­я­тельно.

На про­тя­же­нии 1930-х годов Гит­лер, с одоб­ре­ния Геб­бельса, не часто пытался вну­шить боль­шинству нем­цам поли­ти­чес­кие взгляды напе­ре­кор их жела­нию. Разу­ме­ется, его режим отли­чался ради­ка­лиз­мом, но пред­по­чи­тал дейст­во­вать с одоб­ре­ния боль­шинства, а в отно­ше­нии столь необ­хо­ди­мой дина­мич­ности — в зна­чи­тель­ной сте­пени пола­гался на ини­ци­а­тиву снизу. В свете всего вышес­ка­зан­ного, логи­ч­ным кажется тот факт, что, когда речь зашла о прес­ле­до­ва­нии евреев, начи­на­лось оно очень и очень осто­рожно. Как бы ни испе­пе­ляла Гит­лера нена­висть к евреям, на выбо­рах в начале 1930-х годов эту поли­тику он активно не про­тал­ки­вал. Он не скры­вал сво­его анти­се­ми­тизма, но и он сам, и наци­сты в целом соз­на­тельно акцен­ти­ро­вали вни­ма­ние на дру­гих сто­ро­нах своей поли­тики, напри­мер на своем жела­нии «воз­мес­тить ущерб» от Вер­саль­с­кого дого­вора, соз­дать рабо­чие места для без­ра­бот­ных, вер­нуть людям чувство наци­о­наль­ной гор­дости. Сразу после того, как Гит­лер стал канц­ле­ром Гер­ма­нии, по стране про­ка­ти­лась волна еврейс­ких пог­ро­мов, в зна­чи­тель­ной сте­пени возг­лав­ля­е­мая наци­стс­кими штур­мо­ви­ками. Кроме того, был объ­яв­лен бой­кот евреям-биз­нес­ме­нам (при под­держке Геб­бельса, ярого анти­се­ми­та), но про­дер­жался он только один день. Наци­стс­кое руко­водство чутко сле­дило за общест­вен­ным мне­нием и в своей стране, и за рубе­жом; в част­ности, они вовсе не хотели, чтобы их анти­се­ми­тизм при­вел к изо­ля­ции страны в мире. Еще два анти­се­митс­ких всплеска (пер­вый — в 1936 году, со вступ­ле­нием в силу Нюрн­бергс­ких расо­вых зако­нов, сог­ласно кото­рым евреи лиша­лись всех граж­данс­ких прав и сво­бод, и вто­рой — в 1938 году, когда в резуль­тате Kristallnacht («Хрус­таль­ной ночи») сжи­гали сина­гоги, а десятки тысяч евреев бро­сили в тюрь­му) слу­жат вехами в прес­ле­до­ва­ниях евреев нацис­тами. Но в целом раз­ви­тие анти­се­митс­кой политики про­хо­дило пос­те­пенно, и мно­гие евреи ста­ра­лись пере­тер­петь тяготы жизни в Гер­ма­нии 1930-х годов. Наци­стс­кая про­па­ганда, направ­лен­ная про­тив евреев, про­хо­дила со ско­ро­с­тью «самого мед­лен­ного корабля в кон­вое» Геб­бельса (иск­лю­че­ние тут сос­тав­ляют нем­но­гие фана­тики вроде Юли­уса Штрей­хера и его воз­му­ти­тель­ных лис­то­вок Der Sturmer). Кроме того, до самого начала войны в кино­те­ат­рах не демон­стри­ро­вали отк­ро­венно анти­се­митс­ких филь­мов: ни Der ewige Jude, ни Jud Suss.

По­ни­ма­ние того, что наци­сты прод­ви­гали поли­тику унич­то­же­ния евреев шаг за шагом, про­ти­во­ре­чит понят­ному жела­нию ука­зать на кон­к­ре­т­ный момент, когда было при­нято судь­бо­нос­ное реше­ние, при­вед­шее к «окон­ча­тель­ному реше­нию еврейс­кого воп­ро­са» и газо­вым каме­рам Освен­цима. Но эта исто­рия не так проста. На при­ня­тие реше­ний, в резуль­тате кото­рых воз­никла такая изощ­рен­ная тех­ника убийства, пред­по­ла­гав­шая под­воз обре­чен­ных семей по желез­но­до­рож­ной ветке чуть ли не в сам кре­ма­то­рий, ушли годы. Наци­стс­кий режим прак­ти­ко­вал то, что один изве­с­т­ный исто­рик назвал «куму­ля­тив­ной ради­ка­ли­за­ци­ей»7, в соот­ветст­вии с кото­рой каж­дое реше­ние при­во­дило к углуб­ле­нию кри­зиса, вследст­вие чего при­ни­ма­лось еще более ради­каль­ное реше­ние. Самый оче­ви­д­ный при­мер того, как собы­тия, виток за вит­ком, могут при­во­дить к катаст­ро­фе, — про­до­воль­ст­вен­ный кри­зис в гетто Лодзи летом 1941 года: эта ситу­а­ция заста­вила одного наци­стс­кого функ­ци­о­нера спро­сить, «не будет ли наи­бо­лее гуман­ным реше­нием покон­чить со всеми евре­ями, не при­год­ными для работы, с помо­щью какого-ни­будь эффек­тив­ного уст­ройст­ва»8. Таким обра­зом, мысль об ист­реб­ле­нии вво­дится под соу­сом «гуман­нос­ти». Разу­ме­ется, не сле­дует забы­вать, что про­до­воль­ст­вен­ный кри­зис в Лодзи воз­ник в пер­вую оче­редь из-за вполне кон­к­рет­ной поли­тики наци­стс­ких властей.

Это вовсе не озна­чает, что вины Гит­лера в совер­шен­ных прес­туп­ле­ниях нет — потому что, несом­ненно, она есть, — но вина эта более зло­ве­щая, чем если бы он просто одна­жды соб­рал всех своих под­чи­нен­ных и заста­вил выпол­нить при­каз. Все наци­сты, зани­мав­шие руко­во­дя­щие посты, знали: есть одно качество в поли­тике, кото­рое их фюрер ценит пре­выше осталь­ных — ради­ка­лизм. Гит­лер как-то при­знался: он хочет, чтобы его гене­ралы похо­дили на «собак, рву­щихся с при­вя­зи» (и в этом отно­ше­нии они чаще всего под­во­дили его). Его при­страс­тие к ради­ка­лизму, а также склон­ность сти­му­ли­ро­вать ярост­ное сопер­ни­чество среди руко­во­ди­те­лей пар­тии нацис­тов, наз­на­чая двух чело­век на долж­ности с при­бли­зи­тельно оди­на­ко­вым кру­гом обя­зан­нос­тей, озна­чали, что и в поли­ти­чес­кой, и в адми­нист­ра­тив­ной сис­теме Гер­ма­нии при­сутст­во­вала колос­саль­ная дина­мич­ность, и к тому же — серь­ез­ная внут­рен­няя неустой­чи­вость. Все знали, как сильно Гит­лер нена­ви­дит евреев, все слы­шали его речь в 1939 году в рейхс­таге, в кото­рой он предс­ка­зы­вал «ист­реб­ле­ние» евро­пейс­ких евреев, если они «спро­во­ци­ру­ют» миро­вую войну, так что все без иск­лю­че­ния руко­во­ди­тели пар­тии нацис­тов пони­мали, какой именно поли­ти­чес­кий курс в отно­ше­нии евреев сле­дует пред­ла­гать — чем ради­каль­нее, тем лучше.

Во время Вто­рой миро­вой войны Гит­лер огром­ное коли­чество вре­мени уде­лял одному-единст­вен­ному воп­росу: как же ее выиг­рать? И он гораздо меньше вре­мени тра­тил на «еврейс­кий воп­рос», нежели на тон­кости воен­ной стра­те­гии. Пожа­луй, его поли­тику в отно­ше­нии евреев можно срав­нить с рас­по­ря­же­ни­ями, кото­рые он давал гау­ляй­те­рам (намест­ни­кам тер­ри­то­рий) в Дан­циге, Запад­ной Прус­сии и Вар­те­ланде, говоря о своем жела­нии гер­ма­ни­зи­ро­вать эти районы, и обе­щал не «зада­вать лиш­них воп­ро­сов» о том, каким обра­зом они выпол­нили пос­тав­лен­ную перед ними задачу, если только они ее выпол­нят. Потому сов­сем не трудно пред­ста­вить себе, как Гит­лер ана­ло­ги­ч­ным обра­зом зая­вил Гимм­леру в декабре 1941 года, что хочет, чтобы евреев «ист­ре­би­ли», и поо­бе­щал не зада­вать ника­ких воп­ро­сов каса­тельно спо­соба такого ист­реб­ле­ния, если они помо­гут дос­тичь жела­е­мого резуль­тата. Разу­ме­ется, мы не можем знать навер­няка, какой именно обо­рот при­нял тот раз­го­вор, пос­кольку во время войны Гит­лер осто­рож­ни­чал и исполь­зо­вал Гимм­лера в качестве буфера между собой лично и осу­ще­ств­ле­нием «окон­ча­тель­ного реше­ния еврейс­кого воп­ро­са». Гит­лер пони­мал, какие масш­та­б­ные прес­туп­ле­ния замы­ш­ляют наци­сты, и не хотел, чтобы какой-ни­будь доку­мент свя­зал его с этими прес­туп­ле­ни­ями. Но его непос­редст­вен­ное учас­тие чувст­ву­ется везде: начи­ная с отк­ро­вен­ной сти­лис­тики нена­висти и тес­ной связи между встре­чами с Гимм­ле­ром в ставке Гит­лера в Вос­точ­ной Прус­сии и закан­чи­вая ради­ка­ли­за­цией прес­ле­до­ва­ния и убийства евреев.

Трудно пере­дать то воз­буж­де­ние, кото­рое испы­ты­вали наци­стс­кие лидеры, служа чело­веку, осме­ли­вав­ше­муся меч­тать в таких эпо­халь­ных масш­та­бах. Гит­лер меч­тал одер­жать победу над Фран­цией за счи­тан­ые недели — и пре­ус­пел. Он меч­тал захва­тить Советс­кий Союз — и летом и осенью 1941 года прак­ти­чески все ука­зы­вало на его ско­рую победу. И он меч­тал ист­ре­бить евреев — в опре­де­лен­ном смы­сле, эта задача ока­за­лась наи­бо­лее прос­той для испол­не­ния.

Ко­нечно, амби­ции Гит­лера были колос­саль­ными — но все они были иск­лю­чи­тельно деструк­ти­в­ными, и самой кон­цеп­ту­ально деструк­тив­ной из всех была именно идея «окон­ча­тель­ного реше­ния еврейс­кого воп­ро­са». Очень важно пом­нить: в 1940 году два нациста, кото­рые со вре­ме­нем ста­нут зна­чи­мыми фигу­рами в раз­ра­ботке и осу­ще­ств­ле­нии «окон­ча­тель­ного реше­ния еврейс­кого воп­ро­са», неза­ви­симо друг от друга при­знали, что мас­со­вые убийства идут враз­рез с «циви­ли­зо­ван­ны­ми» цен­нос­тями, кото­рых при­дер­жи­ва­лись даже они. Ген­рих Гимм­лер напи­сал, что «физи­чес­кое ист­реб­ле­ние наро­да» совер­шенно «не в немец­ком духе», а Рейн­хард Гейд­рих отме­чал, что «био­ло­ги­чес­кое ист­реб­ле­ние идет враз­рез с бла­го­родст­вом немец­кой нации как циви­ли­зо­ван­ного наро­да»9. Но шаг за шагом, в тече­ние бли­жай­ших полу­тора лет, «био­ло­ги­чес­кое ист­реб­ле­ние наро­да» стало именно тем поли­ти­чес­ким кур­сом, кото­рым они пойдут.

Пос­ле­до­ва­тельно ана­ли­зи­руя, как именно Гит­лер, Гиммлер, Гейд­рих и дру­гие веду­щие наци­сты соз­дали как «окон­ча­тель­ное реше­ние еврейс­кого воп­ро­са», так и Освен­цим, поз­во­ляет нам уви­деть в дейст­вии дина­ми­ч­ный, ради­каль­ный и чре­з­вы­чайно сло­ж­ный про­цесс при­ня­тия реше­ний. Прес­туп­ле­ние, раз­ра­бо­тан­ное вер­хами, не спус­ка­лось вниз; точно так же оно не было при­ду­мано низами и одоб­рено вер­хами. Кон­к­ре­т­ных нацис­тов никто не при­нуж­дал совер­шать убийства, угро­жая им стра­ш­ными карами. Ничего подоб­ного: это было кол­лек­тив­ное предп­ри­я­тие, кото­рым вла­дели тысячи людей однов­ре­менно, и именно они при­ни­мали реше­ние не просто участ­во­вать в его дея­тель­ности, но и про­яв­лять ини­ци­а­тиву, чтобы решить про­блему убийства людей и избав­ле­ния от тру­пов в масш­та­бах, ранее неслы­хан­ных.

Мы­с­ленно сле­дуя по пути, кото­рым шли как наци­сты, так и те, кого они прес­ле­до­вали, мы также при­об­ре­таем уни­каль­ную воз­мож­ность пос­мот­реть изнутри на усло­вия чело­ве­чес­кого сущест­во­ва­ния. И то, что мы узнаем, как пра­вило, непри­ятно. Хотя, пусть и очень редко, нам встре­тятся отдель­ные люди, отли­чав­ши­еся бла­го­родст­вом, по боль­шей части это исто­рия дегра­да­ции. Трудно не сог­ла­ситься с вер­дик­том Эльзе Бакер, ока­зав­шейся в Освен­циме в воз­расте восьми лет, что «уро­вень чело­ве­чес­кой испор­чен­ности не под­да­ется опи­са­нию». Однако, если здесь есть про­блеск над­ежды, он сос­тоит в могу­ществе семьи как под­дер­жи­ва­ю­щей силы. Поис­тине геро­и­чес­кие пос­тупки совер­ша­лись людьми, ока­зав­ши­мися в лаге­ре, — ради отца, матери, брата, сес­тры или ребенка.

Но, пожа­луй, прежде всего Освен­цим и «окон­ча­тель­ное реше­ние еврейс­кого воп­ро­са» демон­стри­руют спо­соб­ность ситу­а­ции вли­ять на пове­де­ние — до такой сте­пени, какую себе сложно пред­ста­вить. Это подт­верж­дает один из самых силь­ных и хра­б­рых узни­ков лагеря смерти, кото­рым уда­лось уце­леть, — Тойви Блатт. Наци­сты при­ну­дили его рабо­тать в Соби­боре, но позже он риск­нул жизнью и бежал: «Меня спра­ши­вали: “Что ты узнал?” — но думаю, навер­няка я узнал лишь одно: на самом деле никто себя не знает. Ты обра­ща­е­шься к при­вет­ли­вому про­хо­жему, спра­ши­ва­ешь его, где нахо­дится нуж­ная тебе ули­ца, — и он про­хо­дит вместе с тобой пол­к­вар­тала, чтобы ты не заблу­дился. Он такой веж­ли­вый, такой пре­дуп­ре­ди­тель­ный. Но тот же самый чело­век в дру­гих обсто­я­тель­ст­вах может ока­заться гнус­ней­шим садис­том. Никто себя не знает. В тех [дру­гих] ситу­а­циях все мы могли быть хоро­шими, а могли — и пло­хими. Иногда, встре­ча­ясь с осо­бенно веж­ли­вым или пре­дуп­ре­ди­тель­ным чело­ве­ком, я спра­ши­ваю себя: “А как бы он повел себя в Соби­бо­ре?”»10

Чему эти люди, кото­рые выжили в лаге­рях смерти, нау­чили меня (и, если быть чес­т­ным, так же как и прес­туп­ни­ки), так это тому, что чело­ве­чес­кое пове­де­ние — очень тон­кая штука, совер­шенно непредс­ка­зу­е­мая и зачас­тую зави­сит от ситу­а­ции. Впро­чем, разу­ме­ется, каж­дый отдель­ный чело­век стоит перед выбо­ром, он волен пос­ту­пить так или иначе; однако, к сожа­ле­нию, для очень мно­гих людей выбор опре­де­ля­ется именно сло­жив­шейся ситу­а­цией. Даже те нео­бы­ч­ные инди­виды — как, напри­мер, сам Адольф Гит­лер, — кото­рые кажутся нам влас­ти­те­лями собст­вен­ной судьбы, в зна­чи­тель­ной сте­пени были соз­даны именно реак­цией на пре­ды­ду­щие ситу­а­ции. Тот Адольф Гит­лер, кото­рый извес­тен нам из исто­рии, во мно­гом сфор­ми­ро­вался бла­го­даря вза­и­мо­дейст­вию меж…