Венеция не в Италии

16+

Ivan Calbérac

VENISE N'EST PAS EN ITALIE

Издание подготовлено при содействии Flammarion Editions и литературного агента Анастасии Лестер

Перевод с французского Нины Кулиш

Кальберак И.

Венеция не в Италии / Иван Кальберак ; [пер. с фр. Н. Кулиш]. — М.: Синдбад, 2018.

ISBN 978-5-00131-019-8

Чистая и нежная история первой любви. 15-летнему Эмилю очень нравится Полин, которая учится с ним в одной школе, да и он ей симпатичен. Но у Эмиля проблема — он стесняется своей семьи. Его отец работает торговым агентом, а семья живет в трейлере и своими руками — за неимением лишних денег — строит рядом новый дом. Зато отец Полин — известный дирижер и очень состоятельный человек. Полин играет на скрипке. Ее отец организует в Венеции молодежный музыкальный фестиваль, в котором должна принять участие и его дочь. Полин приглашает своего друга приехать в Венецию на ее концерт.

Путешествие на трейлере по дорогам Европы превратится в безумную гонку наперегонки со временем и не только откроет Эмилю глаза на его отношения с девочкой, в которую он влюблен, но и заставит изменить взгляд на многие вещи, казавшиеся ему незыблемыми.

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

Понедельник 12 марта

Мы с мамой обедали. В этот раз она приготовила мне салат из редиски с маслом и эскалопы из индейки с рисом в грибном соусе — одно из моих любимых блюд. Мы ели молча, сидя друг против друга. Я думал об одной девочке, с которой был незнаком: я слышал, как во дворе лицея она говорила, что ведет дневник. Это заставило меня задуматься. И вот, сидя напротив мамы и жуя эскалоп, я вдруг заявил, что люди, которые ведут дневник, придают своей жизни слишком большое значение. Мама посмотрела на меня и с необычной для нее мягкостью заметила, что, если я сам не буду придавать значения своей жизни, для кого же тогда она будет иметь значение? Я почувствовал себя идиотом: моя мама не любит умных разговоров, она совсем не интеллектуалка, но тут, должен признать, она положила меня на обе лопатки. И в среду после обеда, когда в у нас лицее не было уроков, я отправился на улицу Дорэ в книжный магазин и купил эту красивую тетрадь, в которой сейчас пишу авторучкой «уотерман» — эти ручки в какой-то момент всегда протекают и пачкают вам пальцы чернилами. А ведь ручки «уотерман» вроде бы лучшие из всех. Не считая ручек фирмы «Монблан», но это совсем другая ценовая категория: за такие деньги можно купить скутер. Кроме того, я уверен: эти ручки в итоге тоже протекают, пусть и не так быстро.

Ничто не вечно — таков закон природы. Сначала у вас ломаются авторучки, а потом однажды вечером умирает бабушка. Звонит телефон: это мама, она сегодня не придет домой, потому что бабуля только что покинула нас. Звонок был обыкновенный, такой, как всегда, но, когда разговор заканчивается, ты чувствуешь себя совсем другим человеком, наступает какая-то особенная тишина, неподвижная и бескрайняя, как поверхность озера ночью, и ты думаешь: смерть — это когда смолкает шум. Одним словом, ничто не вечно, поэтому в идеале ни к чему не следовало бы привязываться, тем более к своим письменным принадлежностям. Но я хотел поговорить совсем не об этом. Первая тема, к которой я должен обратиться, — это Полин, потому что, если честно, я все время о ней думаю. Она в предпоследнем классе, у нас в лицее их девять. Было бы просто гениально, если бы мы с ней оказались одноклассниками, но, согласно статистике, шансов на это было немного. К тому же я учусь в выпускном, потому что я на полтора года старше ее. А значит, чтобы мы оказались в одном классе, мне пришлось бы остаться на второй год, но и тут у нас был бы только один шанс из девяти. Так или иначе, если я останусь на второй год, родители меня убьют. Без преувеличения.

Я познакомился с Полин в гостиной для девочек. Когда я говорю «познакомился», то имею в виду, что вначале просто взглянул на нее, но иногда этого бывает достаточно, чтобы изменить всю вашу жизнь. Я играл в пинг-понг — нам разрешают играть с двенадцати до двух часов дня, а я обожаю пинг-понг, я был чемпионом департамента Луарэ в командном зачете, я могу играть часами подряд и не уставать, а когда занимаешься чем-нибудь без передышки, так или иначе приобретаешь класс. Короче, я играл партию в пинг-понг не помню с кем, и шарик пролетел у меня над головой, или я упустил его. Я обернулся и увидел девочку лет пятнадцати, с темными волосами и темными глазами, в джинсах и полосатом джемпере-тельняшке с большими пуговицами на боку, на плече и на шее; она опустилась на колени, подобрала шарик и встала. Мне она сразу показалась красивой. Когда она не улыбается, в лице есть что-то сухое, почти что неприятное, но от улыбки оно словно оттаивает. У меня было впечатление, что я знал ее всю жизнь, наверно, это и есть любовь — когда незнакомый человек вдруг становится близким и родным. Вроде как услышать впервые по радио какую-нибудь песню — и сразу почувствовать, что эта песня теперь будет с тобой всегда, что ты ее запишешь, будешь делиться ею с друзьями, будешь слушать ее еще сто лет спустя: для тебя все это ясно и очевидно, но объяснить причину ты не можешь. Вне всякого сомнения, Полин присутствовала в моей жизни и раньше, только вот где она была, я не знаю.

Она отдала мне шарик, тут не из чего было раздувать целую историю, но это мгновение запечатлелось во мне навсегда. И пусть с этих пор, как говорит моя мама, много воды утечет, я знаю, что буду помнить его даже на смертном одре. Впрочем, я буду помнить его в любом случае, как и все остальное. У меня суперпамять, и я говорю об этом не для того, чтобы похвастаться: такое свойство мало у кого вызывает зависть. Девчонки, например, далеко не в первую очередь обращают внимание на то, какая у парня память. Мне не приходится заучивать коды, номера телефонов, дни рождения, я их запоминаю моментально … Так же как названия фильмов и фамилии в титрах — не знаю даже, как все это помещается у меня в голове. Но, надо думать, придет время, когда я не буду все помнить так четко, как сейчас, говорят ведь, что рано или поздно у человека начинает улетучиваться из памяти то одно, то другое — вроде как из авторучки рано или поздно начинают вытекать чернила, ну вот, когда из моей головы улетучатся цифры и фамилии, события и места и, что еще хуже, образы и чувства, останется только лицо Полин, протягивающей мне шарик для пинг-понга. И тогда я смогу закрыть глаза и умереть.

Среда 14 марта

Надо придумать повод с ней заговорить. Вряд ли возможно поцеловать девчонку, если ты не обмолвился с ней ни словом. Кое-кому это удается, но должен сразу сказать: у меня не тот разряд. Когда я куда-то иду с Пьер-Эмманюэлем — он мне не то чтобы друг, а скорее, приятель, с которым я играю в теннис, — то замечаю, как девчонки украдкой на него поглядывают. Пьер-Эмманюэль в свои пятнадцать лет уже бреется, у него голубые глаза и правильные черты лица — в общем, он похож на диктора теленовостей, думаю, вы его себе представили.

А на меня девчонки смотрят редко — даже украдкой, не подавая виду. Мама говорит, что у меня невидная красота, и меня это смущает. Невидная красота — это ведь может быть и не красота вовсе, а что-то на грани уродства, если вы улавливаете мою мысль. Но я все же надеюсь, что я — где-то посредине, плюс-минус, не зря ведь говорится: на вкус и цвет товарищей нет. Если к этому добавить, что я маленького роста, а девчонкам нравятся высокие парни, то мне остается одно: быть веселым, остроумным, обаятельным. Чтобы научиться нравиться девчонкам, надо вначале узнать, как они устроены. Этим я в основном и пытаюсь заниматься. Красавчикам ни к чему постигать женскую душу, добыча сама идет к ним в сети. А мне, хочешь не хочешь, придется стать по этой части специалистом. Вот поступлю в университет и получу диплом по девчонкам. В смысле, по женской психологии.

Существует распространенное заблуждение, что девчонок необходимо смешить. Но когда я вижу, сколько мрачных типов прогуливаются под руку с умопомрачительными красотками, мне кажется, что в деле соблазнения юмор — все равно что апельсиновый ликер для блинчиков: аромат придает, но базовым элементом его не назовешь. Надо сказать, в ходе наблюдений я кое-что заметил: главное — это как они на вас смотрят. Когда девчонке нравится парень, я вижу это сразу — пусть даже она старается это скрыть и смотрит на него украдкой: скосит на долю секунды глаза и тут же отведет взгляд, но что-то в нем говорит парню: «Да». Что-то в нем говорит ему: «Ну наконец-то» и «Уведи меня». Я ничего не выдумываю, это факт, доказанный научно: как объясняет месье Фабр, наш учитель физики, все дело в расширении зрачков. Не всегда легко заметить, если у человека расширяются зрачки, но я замечаю. Наверно, срабатывает шестое чувство. Или я феноменально наблюдательный. Но должен признаться: когда девчонки смотрят на меня, зрачки у них редко расширяются. А может, дело в том, что когда они на меня смотрят, мое шестое чувство отключается, как, впрочем, и остальные пять. Может, как раз потому, что ты не считаешь себя достойным заполучить все чудеса мира, тебе ничего и не достается? В том числе самые красивые девчонки. А может, все сложнее — не знаю, не уверен.

Ладно, прекращаю писать: мама хочет, чтобы я садился за уроки. Сначала уроки, остальное потом, так она говорит, а спорить с ней я не люблю, потому что она сразу начинает злиться: детали я вам описывать не буду. Я пытался объяснить ей, что вести дневник — это тоже интеллектуальное занятие, но ее интересует только мой школьный дневник, в котором записано, что задано на дом. Пока я все не сделаю, она не отстанет. От меня требуется методичность и скрупулезность. Слово «скрупулезность» — новое, я узнал его недавно, но думаю, что легко мог бы без него обойтись.

В моей матери есть что-то твердое и холодное, что-то железобетонное, не знаю, что с ней сделали, чтобы она стала такой, скорее всего, это идет из детства, она иногда об этом проговаривается, но и так ясно, что детство у нее было не сахар. Несчастное детство следовало бы отменить, как и смертную казнь, сразу во всем мире, хотя в Америке ее кое-где еще применяют. Моя мать иногда бывает и ласковой. Я точно знаю, что она желает мне только добра. Даже если ради этого ей сначала надо меня напугать или обидеть. Может показаться, что тут какое-то противоречие, но жизнь часто бывает противоречивой, из зла получается добро, и наоборот. Трудно отделить одно от другого, я понял это совсем недавно, а тому, кто ломает себе над этим голову, прямая дорога в философы. Или в дурдом — как повернется. Лупить она меня почти не лупит, в основном применяет психологическое давление. Не знаю в точности, как его описать. Просто вдруг начинаешь ощущать, как сгущается атмосфера, и тебе становится страшно. Если разразится гроза, мало не покажется. Потом, успокоившись, она смотрит мне в глаза и объясняет, что все это ради моего же блага. Она заставляет меня вкалывать как проклятого и оставаться лучшим в классе, потому что это верный шанс в будущем получить престижную профессию. (Или стать престижным безработным, что тоже не исключено.) Два раза в неделю, даже зимой, я должен ходить в бассейн и до полного изнеможения наматывать на дорожке километры, чтобы в моем здоровом теле был здоровый дух (хотел бы я знать, где она услышала эту идиотскую фразу).

Неужели человеку, чтобы жить в свое удовольствие, вначале надо хорошенько помучиться? Или некоторым удается проскочить между струйками? А те, на кого валится все дерьмо мира, какая им от этого польза? Если она вообще есть. Неужели чем дольше живешь, тем больше страдаешь? Или самое ужасное в жизни время — это детство? Потому что ребенок чаще всего не в состоянии защититься, когда над головой сгущаются тучи и гремит гром. Оказался крайним — получи по полной программе, таков закон джунглей, который имеет силу и в городской среде. А пожалуешься — получишь по двойному тарифу. Когда ты совсем старый, это наверняка тоже плохо, ведь ты не можешь постоять за себя, и есть масса желающих этим воспользоваться. Между детством и старостью у человека наступает средний возраст, возможно, это время передышки. Но, когда видишь в общественном транспорте хмурые физиономии пассажиров, то есть людей, которым примерно от двадцати трех до пятидесяти восьми, трудно поверить, что они проживают лучшие годы своей жизни. Говоря языком статистики, это не представляется доказуемым. Возможно, лучших лет жизни не бывает вообще. Только мгновения, которые надо ловить на лету. И стараться продлить подольше. Как летние каникулы — то, что я люблю больше всего на свете.

Иногда у меня сразу возникает такая масса вопросов, что они прямо расталкивают друг друга, а задать их некому, так что я лежу, глядя на потолок, и никак не могу заснуть. А к четырем или пяти утра на меня наконец наваливается сон. Это еще не настоящая бессонница. Так, любительский уровень. А утром, когда я просыпаюсь, в голове чуть-чуть проясняется, но это только потому, что я забыл вчерашние вопросы. Правда, ненадолго. Но все же какое-то облегчение.

Пятница 16 марта

Сегодня мой отец возвращается домой на уик-энд. По будням он дома не ночует: работа у него в Париже, а сюда, в Монтаржи, ехать слишком долго. Правда, многие все же проделывают это путешествие каждый день, торчат в пробках или сидят на платформе, когда у железнодорожников забастовка, которая всякий раз выливается в войну нервов с министерством транспорта, и по телику только об этом и говорят. Но мой отец часто заканчивает работу очень поздно, как люди из шоу-бизнеса. Он добирался бы до дому глубокой ночью, когда мы с мамой уже спим, съедал бы в одиночестве омлет из двух яиц и смотрел по телику ночные новости, а от этого лучше воздерживаться, особенно если вам часто снятся кошмары.

Работа у отца своеобразная, о ней не очень-то удобно рассказывать, но здесь, в моей тетради я могу написать все — а иначе для чего я ее покупал? Итак, скажу прямо: мой отец — торговый агент. Знаю, это мерзкое занятие. Он ходит по домам и предлагает людям стальные двери, сигнальные устройства, системы безопасности. Такой товар пользуется спросом, ведь в наши дни всем страшно жить, Правда, сейчас кризис, и отец постоянно твердит, что «обстановка осложняется». А я спрашиваю себя: бывает ли такое время, когда обстановка становится проще, и если да, то в чем это выражается? Он считает, что у него вымирающая профессия, потому что люди теперь никого к себе не пускают: повсюду кодовые замки, домофоны, видеокамеры. Хотя в этом отчасти виноват он сам, потому что, предлагая людям охранные системы, подпитывает в них маниакальный страх, вот они и стараются превратить свое жилье в неприступную крепость. Примерно как если бы он продавал им веревку, чтобы они повесились. В общем, люди ведут себя, как камикадзе, но его это, похоже, не слишком волнует. На мой взгляд, все человечество превратилось в коллективного камикадзе, или, по крайней мере, имеет такую тенденцию; как иначе объяснить наркоманию, вырубку лесов, перенаселение, использование допинга в спорте, приводящее к раку поджелудочной железы, а кроме того — пестициды в капусте? И это еще не все, и перечислять надо было в другом порядке, но, думаю, вы уловили мою мысль. Наверно, это такая форма героизма — расшибать себе лоб о стену. В прошлом году я видел фильм про самураев, японских воинов, которые, утратив честь, кончали жизнь самоубийством. Возможно, человечество каким-то образом утратило честь: это объяснило бы его тягу к самоубийству.

Так или иначе, но люди, которые ходят по домам и предлагают товары, как мой отец, — это герои. Да, герои: хоть и без суперспособностей, хоть и непризнанные, а, наоборот, всеми презираемые. Когда в начале учебного года мы заполняем анкету, и в графе «профессия родителей» в очередной раз приходится писать эти позорные слова — торговый агент, я готов провалиться со стыда. Поверьте, я не преувеличиваю: это безмерное унижение. Я стараюсь заполнять эту графу так, чтобы одноклассники не видели. Думаю, учитель сразу представляет себе усатого дядьку в старомодном галстуке, славного, но глуповатого, который звонит вам в дверь и которого вы со вздохом выпроваживаете. Стыд, да и только. Я предпочел бы написать в этой графе «врач», или «адвокат», или «учитель французского языка». Бывают же приличные, благородные, респектабельные профессии, не то что таскаться по городу и навязывать людям какой-то хлам. Тем не менее для нашей семьи это единственный источник дохода. Тем не менее система персональных продаж, как говорит мой отец, — дело очень трудное и ответственное. Вы заявляетесь к людям, которые ничего у вас не просили, которым по сути ничего не нужно, и в итоге получаете от них чек на крупную сумму за вещь, которую они не собирались покупать. И вдобавок, если продавец все сделал грамотно, они остаются очень довольны. Тут есть один секрет: то, что произошло, на самом деле никакая не купля-продажа. Люди ни в коем случае не должны заподозрить, что им хотят сбыть товар. Продавец проникается к ним внезапной симпатией. Беседует с ними. Становится их другом. И в какой-то момент делает их счастливыми обладателями того или иного товара. Это настоящее искусство. Но только, в отличие от других искусств, таких, как актерская игра, пение, музыка, оно не вызывает восхищения — совсем наоборот. Оно исчезнет раньше, чем дождется официального признания.

Отец не получает регулярной зарплаты, только комиссионные. Если за неделю не удается реализовать нужное количество товара, это отражается на его настроении. Нам он ничего не говорит, но я сразу чувствую, когда у него проблемы: он приходит не такой веселый, как обычно. Правда, сам он это отрицает, но я ему не верю. Он объясняет, что недели бывают разные, удачные и не очень, и тут главное — не падать духом, а продолжать делать свое дело, звонить в двери, улыбаться, очаровывать, выслушивать бесконечную нудную болтовню с таким видом, чтобы у клиентов создавалось впечатление, будто они ужасно умные и интересные люди, даже если они несут несусветную чушь. Хуже всего, что при этом надо быть абсолютно искренним, иначе ничего не выйдет. Не знаю, как он с этим справляется, наверно, он софист. Вроде тех древних греков, о которых нам рассказывает месье Мерле, учитель французского: он все время пытается учить нас философии, по-видимому, выбрал не ту специальность. Мой отец способен сначала отстаивать одну точку зрения, а потом прямо противоположную, и это его нисколько не смущает, главное для него — обмен мнениями, умение поддержать разговор. Не стоит цепляться за какую-то идею, ведь они по сути все равноценны: так он думает, и такая позиция помогает ему найти общий язык с кем угодно, а в итоге успешно продать свой товар. Он постоянно твердит: «Мир полон близоруких людей, которые хотят убедить вас, что мир плавает в тумане». Потому что философия и система персональных продаж — почти одно и то же. Только не говорите это философу. А уж тем более менеджеру по личным продажам. Вообще-то в наши дни все люди — менеджеры по продажам, просто они умеют маскироваться, но когда мы не берем товар, который они нам навязывают, они делаются грустными и разочарованными. Чтобы в этом убедиться, достаточно включить телевизор. Мой отец, по крайней мере, не прикидывается кем-то другим. Правда, обычно я сожалею об этом обстоятельстве. Это одно из тех проявлений противоречивости жизни, о которых я недавно здесь говорил.

Так или иначе, скоро я увижу, какое у него сегодня лицо. От него ведь не знаешь, чего ждать: иногда он просто очаровашка, а иногда — словно с цепи сорвался. Мой отец громко разговаривает, громко смеется, громко кричи…