Молчаливые боги. Мастер печали

Justin T. Call
MASTER OF SORROWS
Copyright © Justin Travis Call, 2019
All rights reserved

Перевод с английского Екатерины Клиповой

Серийное оформление Виктории Манацковой

Оформление обложки Вадима Пожидаева-мл.

Карта и рисунок выполнены Юлией Каташинской

Колл Дж.
Молчаливые боги. Книга 1 : Мастер печали : роман / Джастин Колл ; пер. с англ. Е. Клиповой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2021. — (Звезды новой фэнтези).

ISBN 978-5-389-19196-9

16+

Академия, скрытая от внешнего мира в Шаенбалу, веками противостояла магии. Ведь магия опасна: то, что лечит, может и навредить, а сила, которая помогает одному человеку, способна уничтожить другого. Из многочисленных учеников Академии лишь самые опытные и решительные становятся аватарами — охотниками за магическими артефактами, которые следует оберегать от неправильного применения. Выросший в Шаенбалу юный сирота Аннев де Брет отчаянно мечтает стать таким мастером-аватаром. Однако ему приходится нелегко — он не такой, как все, и если об этом узнают в Академии, жизнь его не будет стоить и гроша. Воспитанный мудрым наставником, отрицающим, что магия приносит только зло, Аннев стоит перед трудным выбором: или научиться предавать и убивать во исполнение заветной мечты, или забыть о ней, сохранив верность друзьям и самому себе, или наконец узнать, кто он на самом деле...

Первая книга из цикла «Молчаливые боги».

Впервые на русском!

© Е.И. Клипова, перевод, 2020
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2020
Издательство АЗБУКА®

Пути не зная своего,

Он проведет сквозь ночь того,

Кто притворяется заблудшим.

Его, не ведающего своей сути,

Найдет незрячая и имя назовет.

О милости прося, помилована будет

И вещие слова произнесет:

«Ты потомок богов, хоть и был среди смертных рожден,

Тебя семеро жаждут вести, их страшит твоя длань;

Бережет тебя вечный, а древний сбивает с пути,

Но увечный король тобой правит, и гнев твой сожжет

целый мир.

Ничейный сын, Сын Семи Отцов.

Мастер печали. Его воплощение.

Поющий клинок. Сорока. Феникс. Король.

Крови владыка. Кольцевая змея. Всего сущего завершение.

Горе тем, кто пробудит его, ибо он принесет им погибель,

Горе тем, кто пойдет за ним, ибо потребует он великих жертв,

Горе тем, кто встанет на пути его, ибо он сокрушит любого,

И когда пробудятся молчаливые боги, рыдайте, чада мои,

ибо грядет конец».

Сын Семи Отцов. Из Книги Терры

Пролог

Женские крики стихли, и послышался плач младенца. Наконец-то. Содар оправил складки синего одеяния и вошел в бежевый шатер следом за древним Тосаном.

Свечи еще не зажигали, и Содар прищурился, чтобы глаза привыкли к полумраку.

В углу древний Тосан беседовал со своей женой Ланой — одной из двух знающих, помогавших с родами Эген. По-видимому, Лана остановила мужа до того, как тот приблизился к матери и младенцу, и священник был ей за это благодарен: значит, он сможет хотя бы несколько мгновений побыть наедине с Эген и малышом. Содар прошел вглубь шатра и увидел вторую знающую — пожилую женщину: на ее руках, наспех завернутый в одеяло, лежал все еще мокрый младенец. Содар подавил желание закричать от радости — у Туора появился наследник! — и, храня невозмутимое выражение лица, направился к новоиспеченной матери.

Роды были тяжелыми. Эген неподвижно лежала на ковре, к ее бледному лицу липли мокрые от пота кудряшки. Пусть отдохнет, бедняжка, подумал Содар и уже собирался отойти, как вдруг в глубине души шевельнулась тревога. Что-то было не так.

«Да ведь она не дышит».

Священник бросился на колени, схватил Эген за плечи и принялся трясти, звать по имени — сначала шепотом, потом в полный голос. Мгновение спустя в его запястье вцепились скользкие от крови пальцы Ланы.

— Она мертва, брат Содар.

Содар вырвал руку и потер запястье, размазывая липкие пятна по морщинистой коже.

— Ее убило дитя?

Слова комом встали в горле. Он повернулся, чтобы взглянуть на ребенка. Тосан уже забрал его у второй знающей — костлявой старухи по имени Кельга, — но, вместо того чтобы бережно прижать новорожденного к груди, держал его на вытянутых руках и не сводил со свертка преисполненного отвращения взгляда.

— Древний Тосан?

Высокий худощавый древний продолжал буравить младенца глазами.

— Дитя, Содар, — произнес Тосан. — Да ведь это сын Кеоса.

— Что?

Тосан протянул сверток священнику.

— Этот ребенок, — повторил он, поднимая край одеяла, — сын Кеоса.

Сердце Содара сжалось от ужаса. Он успел заметить, что у малыша ярко-голубые глаза — знак милости бога Одара, — но никаких признаков того, что мальчик — сын Кеоса, не увидел. Макушку новорожденного покрывал светло-каштановый пушок, и в целом это был самый обычный младенец. Содар нахмурился и уже собрался объявить Тосану, что тот чудовищно заблуждается, как вдруг ребенок зашевелился и из свертка показались крохотные ручки.

Точнее, всего одна ручка.

— О боги... — пробормотал Содар.

Тосан снова прикрыл младенца одеялом.

— Эген его выносила. Она была сосудом Кеоса, а сосуды Кеоса надлежит разбивать.

Лана кивнула, соглашаясь с мужем. Содар перевел взгляд с окровавленных рук женщины на мертвое тело — и лишь теперь увидел, что под головой Эген расползается темно-красное пятно.

«Они убили ее, — пронеслось у него в голове. — Они убили Эген, и я позволил этому случиться».

— Убери это чудовище с глаз моих, — приказал Тосан, передавая сверток Лане. — Ты знаешь, что с ним делать.

Знающая поклонилась, и длинные каштановые косички, висевшие за спиной, упали ей на плечи.

— Сыновей Кеоса да пожрут звери Кеоса.

— Удостоверься, что он мертв. Звери Кеоса кормятся лишь с наступлением ночи.

— Древний Тосан, — произнесла Кельга, выступая вперед, — Лана, возможно, предпочла бы вернуться в Академию, к вашей малютке-дочери. Я сама отнесу дитя в лес.

Тосан задумчиво погладил тонкую бородку:

— Лана?

— За Маюн присмотрят ученицы, — ответила та. Вытерев руки об одеяло из овчины, в которое был завернут младенец, она обмакнула сверток в лужу крови на полу. — Но спутник мне не помешает.

Тосан кивнул.

— Чаща — зловещее и коварное место. Хорошо, если будет с кем разделить тяготы ночного бдения.

Он снова перевел взгляд на окровавленный сверток в руках Ланы, затем тщательно вытер ладони о свой черно-серый плащ.

— Отец — тоже сосуд Кеоса, — проговорил древний. — Дождитесь, пока его свяжут, а после отправляйтесь в лес.

Туор. Содар знал, что кузнец сейчас снаружи, ждет, когда ему вынесут его первенца. Нельзя бросать его на произвол судьбы... но их обоих мне не спасти.

— Прости, что побеспокоил тебя, Содар, — сказал Тосан, приподнимая полог шатра. — Сегодня благословлять некого. — И, перенеся ногу за порог, добавил: — Думаю все же, что тебе следует остаться. Пусть люди увидят, как их священник разобьет сосуд Кеоса. Им это нужно.

Содар опустил глаза, всеми силами пытаясь сохранить самообладание.

— Прошу простить меня, древний Тосан, но я вынужден отказаться от этой чести. Силы уже не те, что прежде.

Древний, явно не удивленный таким ответом, что-то проворчал и вышел. Кельга фыркнула и принялась собирать одеяла, лежавшие кучей на родильном ковре Эген. Тут же снаружи раздались крики Тосана, перекрывающие ропот толпы. Скорые руки убрали подпорки шатра, стены его рухнули, и на Содара и знающих, стоявших внутри, хлынул солнечный свет. Несколько человек начали скручивать полосы ткани, составлявшие стены шатра; мгновение — и взорам собравшихся предстала мертвая Эген.

— Эген? — Глаза Туора, стоявшего совсем близко, расширились от ужаса. — Эген! — Он бросился к жене, схватил хрупкое обмякшее тело и прижал к себе. — Эген, Эген... — повторял он, не веря в страшную правду, доказательство которой держал в руках.

За спиной кузнеца уже появился Тосан в сопровождении Винзора, старейшего из древних, и полудюжины мастеров из Академии. Мастера-аватары были одеты в свои кроваво-красные туники, а Винзор — в черно-красную, с шевронами, мантию главы Академии.

— Свяжите сосуд Кеоса, — распорядился Винзор. — Свяжите и разбейте. Не допустим, чтобы скверна его расплескалась по нашей земле.

Туор поднял голову, ища глазами ребенка, которого последние девять месяцев носила его жена. Он успел заметить овечье одеяло в руках Ланы, но в ту же секунду знающую загородил собой Содар.

Несколько секунд кузнец и священник смотрели друг другу в глаза, и во взгляде Содара читалось то, чего он не имел права произнести вслух.

Ему не причинят вреда. Обещаю. Я спасу его.

И Туор, хотя его переполняли горе и ярость, казалось, все понял. Еще секунду назад этот сильный, крепкий мужчина был готов насмерть биться за своего сына — теперь же он вверял жизнь и судьбу малыша Содару.

А затем на кузнеца набросились мастера-аватары. Туор сопротивлялся до тех пор, пока ему не удалось бережно опустить тело Эген на землю, а после резко выпрямился — и несколько человек, вцепившиеся в него, полетели в разные стороны. Содар и две знающие жены отступили подальше от толпы. Остальные аватары кинулись на подмогу, повалили Туора и связали ему руки и ноги прочными веревками. Но ни раны, ни путы не могли остановить кузнеца: яростно отбиваясь, он полз и полз вперед, к телу своей бездыханной жены, а когда оказался рядом с Эген — свернулся кольцом вокруг нее, словно в попытке оградить любимую от неминуемой участи.

Содар ничем не мог помочь другу. Но эту жертву Туор принес во имя жизни своего сына, которого он, Содар, поклялся защищать, поэтому все внимание священника сейчас было приковано к свертку в руках Ланы. Когда знающие отделились от толпы, Содар незаметно последовал за ними. Как только они дошли до края площади, до них донесся дребезжащий голос старейшего Винзора, но, как бы старик ни старался, перекричать толпу ему оказалось не под силу. И тогда раздался зычный бас Тосана.

— Сын Кеоса родился среди нас! — гремел древний. — И мы знаем, что должны делать! Сынов Кеоса пожирают звери Кеоса, но обязанность разрушить сосуд Кеоса — нет, не обязанность, а честь! — выпала нам!

Толпа ответила одобрительными возгласами, и Содар остановился. Он знал, что увидит, если оглянется. Ему уже столько раз приходилось на это смотреть!.. Крестьяне наберут камней, и тут же начнется Разрушение.

Лана с Кельгой уже покинули площадь и шли через деревню на восток. Содар вновь последовал за ними, держась на таком расстоянии, чтобы не вызывать подозрений. Толпа за его спиной торжествующе ревела, заглушая крики Туора.

— Изничтожим скверну! — проорал кто-то.

— Отродье Кеоса! — подхватил другой.

— Кру-ши кос-ти! Кру-ши кос-ти! — хором рычала толпа.

Содар заставил себя сдвинуться с места и зашагал вперед, стараясь не обращать внимания на отдельные голоса и не думать о том, кому они принадлежат. Вскоре это уже не составляло труда, потому что все они слились в сплошную смертоносную какофонию за его спиной, и тогда-то до его слуха донесся совершенно новый звук, пронзительный и настойчивый. Это плакал младенец — от голода, страха и одиночества.

Потерпи немного, малыш. Я уже близко.

Лана неподвижно лежала на краю прогалины и, дыша глубоко и размеренно, делала вид, будто крепко спит. Справа от себя она видела Кельгу: согбенный силуэт старухи чернел на фоне усыпанного звездами неба. Она бродила туда-сюда, то и дело бросая взгляд на сверток, лежащий у зарослей терновника, но Лану беспокоило не это — старуха явно нервничала.

Поначалу она думала, что женщина попросту хочет ей помочь. Оно и понятно: Лана родила дочь всего месяц назад — слишком короткий срок для знающей, чтобы возвращаться к обязанностям повитухи. Но, пусть ее организм и не окончательно оправился после родов и для жатвы она оставалась еще слишком слаба, на то, чтобы проследить, как погибнет сын Кеоса, сил ей вполне хватало. Все, что от нее требовалось, — дождаться, когда явятся звери Чащи, привлеченные криками младенца и запахом крови, пропитавшей его одеяло.

Однако Кельга настояла на том, чтобы пойти в лес вместе с ней, и это было более чем странно. Не потому, что Кельга старая и немощная — эта карга совершала ритуалы, от которых остальные знающие падали в обморок, — но потому, что Кельга — эгоистичная одиночка, которой ни до кого нет дела. Может, из-за ее скверного нрава знающая госпожа Кьяра и отстранила ее от жатвы?

Как бы то ни было, Кельга предложила сопровождать Лану и даже вызвалась первой нести караул. Лана пыталась отказаться, но спорить со старухой оказалось делом безнадежным.

Однако Лана не заснула. На лес опускалась ночь, и чем темнее становилось, тем беспокойнее вела себя Кельга. Наконец старуха замерла, привалившись к дереву. Лана, укрытая толстыми одеялами, дрожала от холода.

Время шло. Облака не спеша проплывали над лесом, и Лану охватил безотчетный страх. Что-то было не так. Она затаила дыхание, прислушиваясь к звукам Чащи. Силуэт Кельги почти слился с темнотой. Лана не могла понять, чего именно она боится, поэтому сделала то, что всегда делала, когда ей было страшно: она приготовилась. В одной руке она сжала грибные споры, в другой — свой нож для жатвы, тот самый, что вонзила в череп Эген.

Вдруг она услышала тихий хруст веток и шелест листьев — кто-то подкрадывался к ней сзади. Тут до Ланы дошло, что Кельги на прежнем ее месте больше нет.

— Зачем прикидываешься, будто спишь?

Повисла тишина.

— Потому что чую смерть, — чуть слышно ответила Лана.

— Страшиться того, чего не понимаешь, — это мудро, — прокаркала старуха. — Но смерти никому из нас не миновать.

— Так ты пришла для того, чтобы ускорить мою?

Карга скрипуче рассмеялась, и Лану затрясло от страха. Она приготовилась к нападению.

— Зря ты не позволила мне забрать ребенка, — проскрипела Кельга.

Лана переменила положение тела. Она несколько мгновений размышляла над словами старухи — и вдруг все поняла.

— Так ты — дочь Кеоса. Прислужница смерти. Значит, слухи о расколе... все это правда.

— Я не прислужница, — спокойно ответила Кельга. — Смерть — моя тень. Он следует за мной повсюду. И сейчас он здесь, чтобы забрать дитя.

Мальчик уже не плакал, — видимо, усталость наконец взяла свое и он заснул. Лана бросила взгляд туда, где он лежал.

— И тебя.

Кельга нанесла удар с такой силой и быстротой, что Лана едва успела отпрянуть в сторону. Клинок, направленный ей в грудь, вошел глубоко в плечо. Лана извернулась и бросила Кельге в лицо зажатые в кулаке споры.

Старуха завизжала и отшатнулась, царапая щеки и глаза костлявыми пальцами. Но споры быстро сделали свое дело, и через несколько секунд она затихла. Лана с трудом поднялась на ноги и, спотыкаясь, побрела в центр поляны. Кельга больше не опасна — споры, попавшие ей в горло, мгновенно прорастут, забьют трахею, и старуха задохнется, — так что можно осмотреть рану, благо ночь лунная.

Рана оказалась глубокой, к тому же нож пропорол мышцы, когда Лана рванулась от лезвия прочь. Если кровь не остановить — до дома не дойти. Зажав зубами одеяло, Лана одной рукой оторвала от него полосу ткани и начала перевязывать рану.

— Всегда настороже? Похвально, — прохрипела Кельга.

Лана обернулась. Старуха ползла по залитой лунным светом поляне. Губы знающей были измазаны рвотой, но дышала она свободно. Лана просчиталась: споры попали не в горло, а в глаза, которые стали такими же снежно-белыми, что и волосы старухи. Лана отошла на несколько шагов назад, но поняла, что даже сейчас спятившая карга все равно за ней следит: пусть глаз она и лишилась, но слух ей служил по-прежнему исправно.

— Ты всех нас предала, Кельга, но теперь ты слепа. И зелье, которым были помазаны твои глаза, чтобы ты могла видеть Шаенбалу, теперь не поможет. Ты никогда не вернешься в деревню.

Кельга издала смешок, похожий на кудахтанье.

— Я и не думала возвращаться. — Ее треснувший голос зазвучал громче. — Я всю жизнь ждала это дитя и не собираюсь оставлять его в вашей паршивой деревушке.

Держа нож перед собой, она подползла ближе.

Лана начала пятиться, отступая в том направлении, где лежал ребенок. Что бы ни было у Кельги на уме, старуха желала сохранить жизнь сыну Кеоса и не стала отрицать, что и сама она дочь Кеоса. Надо покончить с этим младенцем во что бы то ни стало.

«Если я его убью, — думала она, — все ее планы пойдут прахом, а я убегу».

Это был самый верный путь. Лана не хотела драться со старухой — пусть та слепа, но у Ланы сейчас всего одна рука, к тому же неизвестно, на что еще способна эта старая карга.

Однако Кельга разгадала ее намерение и рванулась вперед, намереваясь ей помешать. Лана оказалась проворнее. Она занесла нож и со всей силы вонзила его... в землю.

Знающая огляделась, ища глазами сверток, но его нигде не было.

А в следующее мгновение на нее с пронзительным визгом кинулась Кельга, размахивая изогнутым ножом перед самым ее лицом. Лана отклонилась назад, чтобы избежать удара, но тут карга свободной рукой толкнула ее в грудь, и Лана упала в гущу терновника. Десятки черных кривых шипов пронзили ее бедра, спину и руки. Лана дернулась, пытаясь высвободиться, но лишь еще больше двухдюймовых игл впилось в ее тело, не давая пошевелиться. Женщина взвыла — от боли, злости и страха, но вой прервался надрывным кашлем, а на губах выступила кровавая пена.

Кельга, словно тень, медленно приблизилась, шаря рукой впереди себя, пока не нащупала терновый куст. Белые глаза уставились в небо, ухо она повернула к Лане. Издав довольный смешок, старуха наклонилась, чтобы поднять с земли сверток, — но руки встретили пустоту.

— Что ты с ним сделала? — взревела Кельга. Она крутила головой по сторонам, как будто пыталась найти младенца шестым чувством. — Куда подевался сосуд?

Лана хотела рассмеяться, но вместо смеха из пронзенной груди снова вырвался хриплый кашель. Она плюнула в старуху кровью и прорычала:

— Его забрал Кеос. Надеюсь, ты следующая.

— Есть более страшные способы умереть, чем истечь кровью, повиснув на кусте терновника, — прорычала Кельга. Она вытянула руку, и острие ножа уперлось женщине в грудь. — Куда ты девала младенца? — требовательно спросила слепая и начала ввинчивать лезвие в плоть.

Лана закричала.

И тут из темноты вынырнул тяжелый посох. Он опустился старухе на спину, и карга повалилась на колени. Она завыла, обернулась и выбросила руку вперед, намереваясь достать нападавшего.

— Басайх! — выкрикнула она, рассекая воздух скрюченными когтистыми пальцами.

Посох, сверкнув серебром, снова исчез во тьме. Лана моргнула, пытаясь рассмотреть своего спасителя, и едва не лишилась дара речи, когда на поляну вышел деревенский священник.

— Содар? — неуверенно спросила она.

И тут увидела у него в руках овечье одеяло.

— Что... что ты делаешь?

Священник, держа посох наготове, направился к Кельге, которая съежилась на заросшей клевером поляне. Едва Содар подошел достаточно близко, та метнула в него нож. Молниеносным движением посоха Содар отбил направленный ему в живот клинок и ударил старуху по голове. Кельга скрючилась на земле, и жрец снова поднял посох, приготовившись на сей раз размозжить старухе череп. Но та больше не шевелилась. Содар помедлил, затем опустил свое оружие и повернулся к Лане. Внутри овечьего свертка запищал треклятый младенец.

— Поторопись, — тяжело дыша, проговорила Лана. — Ты должен помочь мне покончить с сыном Кеоса и предупредить Академию. В круг знающих проникли дочери Кеоса.

Священник даже не шелохнулся. Его глаза были холодны и суровы.

— Не в том ты положении, чтобы приказывать, Лана бан Тосан. — Он бросил взгляд на старуху, лежащую без сознания. — Ты сказала, Кельга не сможет вернуться в Шаенбалу.

Лана кивнула и закашлялась, харкая кровью.

— Но это не так, — продолжал Содар. — Ей лишь нужен провожатый.

Лана судорожно втянула ртом воздух и прохрипела:

— Кто же поведет ее назад в деревню? Она хотела спасти сына Кеоса!

— Поэтому я и оставляю ей жизнь. — Священник снова повернулся к Лане. — Но вот ты... Ты убила бы мальчика не задумываясь, как до этого убила Эген. — Содар покачал головой, и его длинная седая борода коснулась лица ребенка. — Если Кельга не найдет дорогу в деревню, значит бояться нечего. Если Одару будет угодно, ей даже удастся выбраться из Чащи до того, как звери ее учуют. Но ты — ты совсем другое дело. Если я сохраню тебе жизнь, и я, и младенец обречены.

Мир перед глазами Ланы начал размываться, и она часто заморгала, пытаясь сфокусировать зрение; изо рта струйкой потекла кровь. Мысли разбегались, тело стало как будто чужим.

— Я боялся, что придется тебя убить, — произнес священник. — Но Кельга сделала это за меня.

Он не сводил с нее спокойных серых глаз. Ей стало холодно. Она вдруг со всей ясностью осознала, что умрет здесь — и больше никогда не увидит мужа и дочь. Ее обмякшее тело запрокинулось назад, и шипы еще глубже впились в плоть, на сей раз не причинив никакой боли.

Глава 1

–Аннев! Пора вставать.

Аннев сонно перевернулся на другой бок, но тут же получил ощутимый тычок под ребра.

— Ох, больно же!

— Подымайся, — грозно прошипел Содар и снова ткнул мальчишку концом посоха. — На учебу опоздаешь.

Аннев вылез из-под горы одеял.

— Да встаю я, встаю!

Он спрыгнул с кровати и невольно вздрогнул: пол оказался ледяной. Аннев потянулся и, все еще дрожа, вдохнул тяжелый запах пота, соломы, сырой земли и корицы. Мальчик наморщил нос и зевнул.

Ставни были закрыты, и единственным источником света служила свеча, стоявшая на полу за дверью его спальни. Когда глаза привыкли к темноте, Аннев увидел перед собой священника с посохом в руке.

— Ну же, пошевеливайся! — рявкнул Содар. Но, поглядев на дрожащего паренька, смягчился и добавил: — В часовне можешь не убираться. Хорошо еще, если умыться успеешь.

Аннев широко ухмыльнулся:

— Успею!

Он откинул крышку стоявшего у кровати сундука и вынул из него засаленную тунику и такие же штаны. Когда-то небеленая ткань была светлой, почти белой, но теперь ее цвет напоминал скорее коричневый.

— Надеюсь, — сказал Содар и махнул рукой на дверь, приказывая поторопиться. — Вода, плита, чайник. А после...

— Да-да-да, — перебил его Аннев, натягивая штаны. — Проверить ловушки и прибраться в часовне. Каждый день одно и то же.

— Почти каждый день, — поправил его Содар.

Аннев поднял голову и перехватил взгляд старика.

— Сегодня первая ночь Регалея. А завтра — день Испытания. Последнего Испытания. — Старик тяжело замолчал, многозначительно глядя на мальчика.

Аннев ответил серьезным взглядом.

— Я помню.

— Вот и хорошо, — кивнул Содар. — Тогда поторапливайся. Я приготовлю бурдюки для воды. Как только выйдешь из комнаты — начинаю считать.

И священник ушел.

«Последнее Испытание суда, — думал Аннев, завязывая веревки на поясе штанов. — И мой последний шанс».

Завтра начинается Регалей — праздник наступления весны, который продлится три дня. А значит, завтра у Аннева и остальных мальчишек его сбора последняя возможность заработать титул аватара.

Аннев прикинул в уме свои шансы — и печально вздохнул.

В конце каждого месяца Академия устраивает испытания для служителей веры, и победитель — а он может быть только один — становится аватаром суда. Класс Аннева уже четырнадцать месяцев участвовал в испытаниях, но заветный титул удалось получить меньше чем половине ребят. Их было бы больше, вот только новоиспеченные аватары не отстранялись от следующих испытаний и участвовали в них на равных с остальными.

«Это ведь нечестно, — в который раз возмутился про себя Аннев. — Особенно если учесть, что наш сбор — самый многочисленный из всех, какие только бывали в Академии».

Аннев затянул пояс туники, сунул ноги в мягкие кожаные башмаки и, завязывая шнурки, вспомнил своих друзей: тощего паренька по имени Терин и пухлого коротышку Титуса. Оба еще ни разу не побеждали в испытаниях, и при мысли об этом Анневу стало совсем паршиво: им троим, лучшим друзьям, придется соперничать друг с другом. Хотя, если подумать, какие из этих двоих соперники? Терин — прекрасный вор и жулик, но никак не боец, а про Титуса и говорить нечего. Он попал в Академию позже и был почти на два года младше остальных. В класс Аннева его перевели потому, что он проявлял необычайные таланты в области истории, земледелия, арифметики и прочих дисциплин, не имеющих отношения к боевым искусствам. Вот только для перевода в старший класс существовало жесткое условие: если Титус не пройдет Испытание суда вместе с одноклассниками, не видать ему выпуска как своих ушей.

Нет, его не отчислят — из Академии еще никого не выгоняли, — но отныне ему будет запрещено даже думать о том, чтобы стать мастером-аватаром. Он, как и многие до него, станет стюардом, а это, как считал Аннев, самое страшное наказание: стюардам закрыт путь к титулу древнего, они не могут обучать служителей, не могут жениться. Удел этих несчастных — быть на побегушках у мастеров и древних и слепо выполнять любое задание, которое взбредет в голову мастеру расчетов.

Но и это еще не самое страшное: когда аватары становятся мастерами, их посылают на поиски артефактов, а если ты стюард — забудь о мире за пределами деревни. Всю оставшуюся жизнь ты проведешь в Шаенбалу.

Жаль их всех, и особенно жаль Маркоя, который целыми днями сидит в Проклятом хранилище, помогая мастеру Нараху записывать артефакты. Несколько лет назад в Шаенбалу разразилась эпидемия чумы, которая не обошла стороной и Академию: много погибло и старших учеников, и знающих жен, и мастеров-аватаров. Маркой оказался одним из тех немногих заразившихся, которым посчастливилось выжить. Но увы: когда проводились Испытания его сбора, он еще не оправился после болезни, а когда наконец выздоровел — оказалось уже слишком поздно.

Аннев надел черные перчатки и внимательно их осмотрел: левая уже заметно поизносилась. Он пожал плечами, снял ту, что выглядела поновее, и швырнул ее в сундук, а поношенную натянул до локтя. Можно было бы надеть и обе, но мастера и древние уже привыкли к тому, что он часто является на занятия всего в одной перчатке, а потому и так сойдет.

Одевшись, Аннев отправился на кухню, где его ждал Содар. Старик бросил ему два толстых бурдюка, которые Аннев, как всегда, ловко поймал.

— Раз, — начал священник, — Два...

«Три» Аннев уже не услышал, потому что бросился к кухонной двери, выбежал в часовню и, промчавшись между рядами скамеек, вылетел на улицу. В темноте он обо что-то споткнулся и чуть не упал, но мгновенно восстановил равновесие и что есть духу понесся дальше.

Так начинался каждый день Аннева: он бегал за водой к деревенскому колодцу, а Содар сидел на кухне и считал. Изначально старик задумывал это задание как дополнительную тренировку для мальчика, но сам Аннев не находил в этих пробежках ничего интересного. Весь первый год он ныл, что ему скучно, и в конце концов Содар решил превратить рутину в игру.

— Наполни водой вон тот сосуд, — сказал как-то священник, указывая на большой глиняный котел в углу. — Управься раньше, чем я досчитаю до тысячи пятисот.

— А что ты мне за это дашь? — тут же спросил наглый мальчишка, которому на тот момент исполнилось восемь.

— Дам напиться.

Аннев нахмурился:

— Напиться я и сейчас могу.

— Больше не сможешь.

Содар подождал, пока смысл этих слов дойдет до мальчика.

— Ты что же, не дашь мне попить воды? — взорвался тут Аннев, не веря собственным ушам. — Но ведь это я ее приношу! Таскаю каждый день! Я!

Содар улыбнулся:

— Быстро смекаешь.

И старик не шутил. На следующий день Аннев набрал полные ведра воды и медленно, чтобы расплескать как можно меньше, двинулся домой. Как он и предполагал, воды хватило, чтобы наполнить котел до краев, вот только Содар успел досчитать до двух тысяч. Едва Аннев потянулся за ковшиком, чтобы зачерпнуть воды, как Содар молниеносно взмахнул посохом — и ковшик полетел в сторону.

— Ай! — вскрикнул Аннев, потирая руку, по которой уже расползался синяк. — Яйца Одара! За что?

— Следи-ка за языком, — пристыдил его Содар, поднимая ковш с пола. — Ты и сам знаешь за что. Правила есть правила. Вода в котле не для тебя.

Аннев умирал от жажды, от него разило потом, но старик был непреклонен. Пришлось сначала бежать к колодцу, чтобы напиться и хоть немного привести себя в порядок, а уже потом — на учебу.

С тех пор Аннев старался не опаздывать.

Аннев мчался в предрассветных сумерках к колодцу. Толстую полоску кожи, служившую своего рода коромыслом, он набросил на шею так, что пришитые к ее концам мешки для воды болтались у него за спиной.

Он сам додумался до того, чтобы заменить ведра бурдюками, и чрезвычайно этим гордился. От ведер на ладонях вздувались мозоли, да и расплескать воду было проще простого, поэтому, после нескольких месяцев мучений, Аннев пошел к Элиасу, местному дубильщику, и спросил, может ли тот сшить мешок для воды. К концу недели у Аннева было уже два таких мешка, и управляться он стал намного быстрее: Содар даже не успевал досчитать до тысячи пятисот.

— Молодец, — сказал Содар, когда мальчик уже дюжину раз успел принести воды раньше установленного срока. — Теперь давай посмотрим, сможешь ли ты наполнить котел до того, как я досчитаю до тринадцати сотен.

Шли годы. Аннев становился все быстрее, а Содар давал ему все меньше времени: сначала, когда у мальчика появились бурдюки, — тысячу двести секунд, потом, когда Аннев развил выносливость, — еще меньше, а стоило пареньку научиться быстро бегать, не запутываясь в своем коромысле, — всего-навсего тысячу.

Аннев же, когда добегал до колодца, вел собственный счет. Вот и сейчас, перевесив бурдюки со спины на грудь, он пинком поднял задвижку, удерживающую ручку колодца, и замер, слушая, как ведро, гремя цепью, летит вниз. Как только раздался всплеск, он схватился за ручку и начал крутить, считая:

— Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Шесть. Семь.

После девятнадцати полных поворотов ведро вынырнуло из черноты. Аннев опустил щеколду на место, перегнулся через край колодца и погрузил в ведро один из мешков. Когда мешок наполнился, Аннев крепко завязал его, пнул щеколду и снова начал ждать.

Он восьмой раз поворачивал ручку, когда внимание его привлекло какое-то движение на другом конце площади. Аннев поднял голову и успел заметить, как фигура в желтом платье и белом переднике исчезла в сапожной мастерской, принадлежащей Грейсику. От удивления Аннев едва не перестал крутить ручку.

«За мной что, следят?»

Но кто? Точно не жена Грейсика — ей-то это зачем? Да у нее и одежды-то яркой нет, только грубое красное платье, в котором она в часовню ходит. Тогда кто? Маюн?

Месяц назад, когда Маюн, дочка главы Академии, поманила его в переулок за магазинчиком пекаря, на ней было такое же платье с передником. Она прислонила Аннева к стене — сердце у него тогда чуть не выпрыгнуло из груди — и достала из складок передника кусочек мела. Девочка прижала руку Аннева к красным кирпичам, аккуратно обвела ее, старательно избегая его взгляда, а когда закончила, то залилась краской. И тогда Аннев взял у нее мел, прижал ее руку поверх контура своей и медленно обвел ее пальцы, запоминая все, что он чувствовал и видел: запах Маюн, черты ее лица, тепло ее кожи. Через неделю дождь и следа не оставил от белых линий, но Аннев по-прежнему вглядывался в кирпичную стену каждый раз, как проходил мимо пекарни.

Ведро глухо стукнулось о ворот, и вода плеснула через край. Аннев вздрогнул, опустил щеколду и быстро наполнил второй мешок. Потом бросил взгляд на дверь мастерской в надежде снова увидеть, как мелькнет желтое платье.

Но так ничего и не увидел.

Тогда он развернулся и побежал в часовню.

Обратный путь всегда оказывался тяжелее, но Аннев давно обнаружил, что если считать шаги — реже спотыкаешься. От колодца до часовни на краю леса было ровно тысяча одиннадцать шагов, и каждый из них Аннев проделал, не переставая думать о Маюн и кольце, которое он когда-нибудь ей подарит.

Улыбаясь, Аннев вбежал в часовню и на секунду остановился, оглядывая зал. Все-таки их часовня совсем маленькая. Да, места здесь всем молящимся хватает, и все же ей не сравниться с огромным храмом Академии. Прижимая к груди мешки с водой, Аннев промчался по проходу, взлетел на помост и в два прыжка очутился у маленькой дверцы, ведущей в их с Содаром домишко.

Он вихрем ворвался внутрь.

— Девятьсот шестьдесят три. Девятьсот шестьдесят четыре...

— Я тут! — выпалил Аннев, вваливаясь в кухню и снимая с шеи бурдюки.

Содар, продолжая считать, ткнул пальцем в котел, стоящий в углу. Аннев застонал, но все равно схватил мешки и бросился наполнять котел водой.

— Девятьсот семьдесят один, — произнес Содар, когда его воспитанник отбросил бурдюки в сторону и тяжело опустился на пол. — Что это с тобой, Аннев? На прошлой неделе я не успевал досчитать даже до восьмисот.

Аннев, хоть и запыхался, по-прежнему улыбался во весь рот.

— Да так, — рассмеялся он. — Задержался немного.

— Почему?

— Подумал, что увидел Маюн у сапожника.

— Хм. — Содар задумчиво подергал бороду. — Что ж, причина уважительная.

Он взял с полки ковш и принялся наливать воду в висевший над огнем чайник.

— Так это и вправду была она?

— Не знаю. Скорее всего. Она зашла в мастерскую, когда я набирал воду.

Содар покачал головой:

— А что бы сказал Тосан, узнай он, что ты ухлестываешь за его дочкой? Я тебя спрашиваю. Довольно и того, что вы натыкаетесь друг на дружку в Академии. Но если ты еще и по улицам деревни начнешь за ней бегать, да еще и без ведома отца...

Аннев поднялся и сел на стул.

— Тосан, — усмехнулся он, — может взять свое мнение и засунуть его куда подальше.

…