Глава 1
Всегда в бурном море
Первый вопрос:
Ошо, медитативность и науку трудно примирить. И, тем не менее, создание картины, написание стихотворения и решение научной проблемы приносят одинаковую радость. Одинаковую радость!
Почему так трудно быть медитативным и быть ученым? Почему никогда не существовало общества, в котором наука внешнего и наука внутреннего, наука мягкости и любви и наука насилия и смерти жили бы в гармонии?
Само усилие примирить полярные противоположности неверно — тебе это никогда не удастся. Это все равно, что пытаться примирить день и ночь, пытаться примирить жизнь и смерть. Их не нужно примирять, нужно только увидеть, что они уже в мире. День и ночь двигаются в идеальном ритме, жизнь и смерть подобны двум крылам Существования.
Как только ты увидишь, что полярные противоположности не могут существовать отдельно, как только ты увидишь, что им не нужно примирение, что они уже в мире, это понимание позволит тебе двигаться от одной полярности к другой без всяких проблем. Полярные противоположности — это совершенно разные явления, но все полярные противоположности взаимно дополняют друг друга.
Наука — это концентрация; это ум, это усилие. Медитация или религия — это совершенно другой мир: это расслабление, это отпускание; это совсем не концентрация. Это не сосредоточенность, это рассредоточенность. Как их можно примирить? Как можно примирить работу и отдых? Но ты упорно работаешь целый день, и ночью отдых приходит сам по себе. Ты заслужил его, твоя упорная работа приносит отдых.
С точки зрения философии примирение невозможно: работа не может быть отдыхом, а отдых не может быть работой. Если ты попытаешься создать синтез, ты разрушишь и то, и другое, ты разрушишь красоту обоих. Работа — это работа, отдых — это отдых. Но хорошо сделанная работа приносит отдых, а если ты хорошо отдохнул за ночь, утром ты почувствуешь себя таким живым, таким свежим, полным энергии, что тебе будет нужна работа. Отдых приносит работу, работа приносит отдых, — это круг. Примирение уже случилось: день приносит ночь, ночь приносит день; жизнь приносит смерть, смерть приносит жизнь. Это половинки круга, обе половинки вместе составляют совершенный замкнутый круг. Но, пожалуйста, не пытайся примирить их теоретически, философски.
Понаблюдай: в существовании полярные противоположности действуют вместе, рука об руку, как взаимно дополняющие части. До сих пор никто этого не видел; в действительности, до сих пор человечество не было достаточно зрелым для этого. Для того чтобы что-то произошло, необходимы определенное время и определенная зрелость.
Восток жил религией — это одна полярность — и, поскольку он жил религией, он не смог создать науку. Запад жил наукой и из-за науки потерял связь с религией. Теперь впервые Восток уже больше не Восток, а Запад уже больше не Запад. Земля становится единой, Земля становится одним громадным городом. Именно сейчас можно увидеть, можно понять это примирение.
Человечество входит в новую фазу, зарождается новое сознание. С точки зрения сознания, в течение последних десяти тысяч лет не произошло ничего нового. Приходили будды, и приходили альберты эйнштейны, но мы все еще ждем будду, который будет также альбертом эйнштейном, или альберта эйнштейна, который будет также буддой. Этот день уже недалек. В последние дни своей жизни Альберт Эйнштейн очень интересовался медитацией, религией. Его последние дни были полны удивления и восхищения неизвестным. В старости он говорил: «Когда я был молод, я думал, что рано или поздно все тайны жизни будут разгаданы, и я делал для этого все, что мог. Но теперь я могу сказать, что чем больше мы знаем, тем более таинственным оказывается Существование. Чем больше мы знаем, тем меньше мы знаем и тем больше осознаем безграничность жизни...»
Науке не удалось лишить Существование ореола таинственности. Теперь это признают не только обычные инженеры, но и гении, потому что они первопроходцы; они видят, что близится рассвет, они — пророки. Альберт Эйнштейн говорит, что науке не удалось опровергнуть мистику Существования, — наоборот, она сделала его еще более мистическим.
Например, раньше, всего лишь сто лет назад, ученый уверенно заявлял, что все есть материя. Теперь понятие материи исчезло; в новой физике нет такого понятия, как материя. Чем глубже физик погружался в мир материи, тем меньше он находил эту материю, — она оказалась чистой энергией. Как теперь определить энергию? Материальна ли она? Энергия не может быть материальной, энергия — это что-то совершенно иное, чем материя. Материя статична, энергия динамична; материя — это существительное, энергия — это глагол. Материя измерима. Именно в этом точное значение слова «материя» (matter): оно происходит от слова «мера» (measure), его корень означает «измеримое». Материя измерима, именно поэтому она называется материей. Энергия неизмерима, ее нельзя назвать материей. Погружаясь в мир энергии, физик оказывался все более и более озадаченным; никогда раньше он не был так озадачен.
Мистики всегда испытывали благоговение перед Существованием. Теперь и физик впервые испытывает это благоговение, потому что он впервые прикоснулся к чему-то фундаментальному; раньше он просто смотрел на объекты извне. Если смотреть извне, то камень — это просто камень. Теперь физик знает, что камень — это не просто камень: в нем заключены целые вселенные. Небольшой камешек, который умещается в руке, содержит столько атомной энергии, что из нее может родиться целая вселенная; содержит столько атомной энергии, что она может разрушить целую вселенную. Это больше не камешек, и он больше не твердый. Вы держите его в руке и знаете, что он твердый, но ваше знание уже не является научным. Он только кажется твердым; он жидкий. Он кажется таким доступным, таким легко управляемым; кажется, что с ним можно сделать все что угодно. Но вы не знаете его тайн, которые неуправляемы, и эти тайны действительно огромны — почти так же огромны, как тайна самого Бога.
Современные физики впервые используют язык мистиков. Эддингтон говорил: «Вселенная уже не похожа на вещь, она больше похожа на мысль». И это говорит ученый, лауреат Нобелевской премии? — что вселенная больше похожа на мысль, чем на вещь? Это означает, что вселенная — это скорее сознание, чем материя. Мы проанализировали материю, наше исследование глубоко проникло в нее; мы обнаружили атомы, электроны, нейтроны — и мы совершенно озадачены, мы не в состоянии даже выразить, что мы обнаружили. У нас нет для этого языка, правильного языка, потому что мы его никогда не знали.
Правильный язык можно найти в словах мистиков: нам поможет Будда, нам поможет Лао-цзы. И ученые уже прибегают к словам будд, чтобы найти правильный язык, потому что эти люди говорили о парадоксальном, о таинственном. А современная наука постоянно сталкивается с парадоксами.
Величайший парадокс состоит в том, что электрон ведет себя так таинственно, что ученый не находит слов, чтобы это описать. Он ведет себя одновременно как частица и как волна. Это невозможно, непостижимо для ума. Что-то может быть либо частицей, либо волной; ничто не может быть одновременно и тем, и другим.
Вы знаете геометрию Евклида: либо что-то является точкой, либо что-то является линией. Ничто не может быть одновременно и точкой, и линией. Линия означает множество точек, расположенных друг за другом в определенной последовательности; одна точка не может функционировать как линия. Но именно так функционирует электрон — одновременно как точка и как линия, как частица и как волна. Что с этим делать? Как это выразить в словах?
Ученый потерял дар речи. Теперь он знает, что мистики, которые всегда говорили парадоксами, которые всегда говорили, что Бог далек и очень близок, должно быть, говорили, исходя из своего опыта. Слова мистиков, что жизнь и смерть едины, а не отдельны, впервые имеют смысл для умов ученых. Рождается новая наука, которая называет себя неточной наукой. Больше никакой точности! Точность кажется слишком грубым понятием.
Махавира, который жил две тысячи пятьсот лет назад, имел обыкновение начинать каждое свое высказывание со слова «возможно». Если его спрашивали: «Существует ли Бог?» — он отвечал: «Возможно». Тогда его совсем не могли понять; как можно сказать: «Возможно»? Либо Бог существует, либо нет. Кажется, все логично и просто: «Если Бог существует, он существует; если нет, значит нет. Что значит „возможно“?»
Теперь его можно понять. Махавира использовал тот же самый язык в религии, который Альберт Эйнштейн использовал в физике. Эйнштейн называл это теорией относительности. Махавира называл свою философию точно так же — сапекшавад — теория относительности. Ничто не абсолютно, все гибкое, текучее. В тот момент, когда вы что-то сказали, оно уже не является тем же самым. Вещей не существует, говорит Махавира, существуют только события.
То же самое говорит современная наука — что в мире не существует вещей, существуют только события. И мы не можем ничего утверждать абсолютно, мы не можем сказать, что «это так». Если кто-то утверждает абсолютно, что «это так», он ведет себя глупо. В прошлом такого человека считали бы человеком знания; чем больше он был уверен, тем больше считалось, что он знает. Неуверенный человек, сомневающийся человек считался невежественным.
Именно поэтому Махавира не мог оказать большого влияния на мир; он пришел слишком рано, он пришел раньше своего времени. Его время — сейчас, сейчас его бы понял ученый, сейчас его бы поняли самые ясные умы мира. Но он говорил с обычными людьми, с толпой, которая не могла понять его сьядавад — его вечное «возможно». Люди хотели конкретного знания: «Есть ли Бог?» А Махавира отвечал: «Возможно. Да, — в каком-то смысле можно сказать „да“, а в каком-то „нет“. И то и другое верно, одновременно правильно».
Теперь время пришло. Не пытайся ничего примирить, иначе это будет что-то фальшивое. Просто понаблюдай, глубоко посмотри на вещи, как они есть. Они уже в мире, в Существовании нет конфликта. Все противоположности дополняют друг друга.
Ты говоришь: «Медитативность и науку трудно примирить».
Если ты пытаешься их примирить, тогда это не просто трудно, это невозможно. Это невозможно сделать. Ты сойдешь с ума — само усилие примирить их сведет тебя с ума. Избегай такого усилия. Наоборот, лучше просто понаблюдай.
Жизнь парадоксальна. Она уже синтез парадоксов; в ней уже встречаются противоположности. Все, что нам нужно, это зеркально-чистое сознание, чтобы жизнь отражалась в нем такой, какая она есть. И в этом отражении вы сможете увидеть встречу противоположностей, встречу Востока и Запада, встречу религии и науки.
Ты говоришь: «И, тем не менее, создание картины, написание стихотворения и решение научной проблемы приносят одинаковую радость. Одинаковую радость!»
Да, это возможно, потому что искусство находится точно посередине — между религией и наукой. У искусства есть качества и науки, и религии. Одна сторона искусства научна — это технологическая сторона. Поэтому ученый может писать картину и наслаждаться этим, и это будет та же самая радость; мистик тоже может писать картину и чувствовать ту же радость, что в молитве, медитации. И хотя они оба делают одно и то же, картина мистика будет совершенно другой, чем картина ученого.
Обратите внимание: современная западная живопись находится под слишком большим влиянием технологии. Она утратила красоту, она уже не помогает вам приблизиться к божественному присутствию, которое пронизывает все Существование. Наоборот, она просто отражает больной ум человека. Взглянув на западную картину, вы почувствуете себя больным, у вас закружится голова, и вас начнет тошнить.
Дзен-мастера тоже писали картины, но их живопись совершенно иная. Глядя на дзен-картину, вы почувствуете себя возвышенно, у вас появится ощущение тонкой радости внутри. Вам захочется танцевать, или петь, или играть на флейте. Дзен-живопись приходит с другой стороны, со стороны мистики. Пикассо, Дали и другие приходят со стороны науки. Между полотном Пикассо и полотном Дзен-мастера нет ничего общего, абсолютно ничего. Это два совершенно разных мира, и причина в том, что это разные художники.
Да, можно чувствовать одинаковую радость от создания картины, написания стихотворения и решения научной проблемы. Это все ум. Решение научной проблемы — это ум; стихотворение тоже может быть более или менее математическим, логическим. Оно может иметь поэтическую форму, но его духом остается проза.
Именно поэтому на Западе поэзия умирает, живопись становится уродливой, скульптура перестает отражать природу. Не хватает чего-то очень важного: не хватает духа, самого духа искусства. Глядя на произведение Дзен, вы чувствуете себя переполненным, — что-то из Запредельного снисходит на вас.
Вы когда-нибудь пристально рассматривали дзен-картину? Вы будете удивлены, заметив некоторые вещи. Человеческие фигуры на ней очень маленькие, настолько маленькие, что, если не рассматривать картину так пристально, их можно и не заметить. Деревья большие, горы большие, солнце и луна, реки и водопады большие, а человеческие фигуры крошечные.
В западной живописи человек всегда очень большой, он занимает весь холст. Это неправильно, это не пропорционально, это не истинно. Человеческая фигура на весь холст выглядит очень эгоистично, — но художник на самом деле эгоистичен. Дзен-мастера правы: человек — только крошечная часть этой огромной вселенной. Горы огромны, водопады огромны, деревья огромны, звезды, луна и солнце огромны, — а где человек?
Как раз на днях я рассматривал одну дзен-картину. Люди — две крошечные фигуры, переходящие через мост, — были нарисованы такими маленькими, что я мог бы их даже не заметить, потому что весь холст был занят огромными горами и деревьями. Но под картиной была надпись, в которой говорилось: «Пожалуйста, обратите внимание: на мосту есть две человеческие фигуры». Мне пришлось очень пристально вглядеться — да, действительно, там были две совсем крошечные человеческие фигуры, которые, держась за руки, переходили через мост. Это правильные пропорции, это неэгоистичное полотно.
В западной живописи рисунок занимает все полотно. В дзен-живописи рисунком покрыта только небольшая часть полотна, остальная его часть остается пустой. Это кажется неэкономным: если вы собирались создать такой маленький рисунок, почему было не использовать небольшой холст? Зачем было использовать такой огромный холст, который занимает всю стену, чтобы написать в углу такой маленький рисунок? Но люди Дзэн говорят, что именно так обстоят дела: «Вокруг столько пустоты. Все небо — это пустота; как можно опустить небо? Если мы опустим небо, картина будет неистинной».
Ни в одном западном полотне нет этого видения, что мы окружены пустотой: что земля очень маленькая, человечество — это очень маленькая часть земли, а везде вокруг царит бесконечная пустота... Пустоту невозможно опустить, если вы хотите быть истинными, экзистенциально правдивыми; она должна присутствовать на полотне. Это другое видение, видение с другой стороны.
Дзен-картина создается не так, как западная картина. В западной живописи художник постоянно улучшает картину, — на один слой краски кладется другой, а затем еще один — он долго продолжает улучшать, доделывать и совершенствовать. Художники Дзен так не делают, это просто невозможно. Они используют особую, рисовую бумагу, на которой можно сделать только один мазок. Его невозможно исправить, его можно оставить только так, как есть. Эта бумага настолько тонкая, что, если вы попытаетесь что-то исправить, вы все испортите. Почему они используют рисовую бумагу? — Чтобы ум не вмешивался, потому что ум постоянно пытается все улучшать и совершенствовать. Это должно идти от сердца — один мазок. Если ваше сердце переполнено, он выйдет удачно. Но вы не можете его исправить, исправление идет от ума.
Дзен-картина никогда не исправляется; если вы ее исправляете, это свидетельствует о том, что вы не мастер. Она должна прийти из вашей медитативности, из вашей тишины. На рисовой бумаге рождается ваше ощущение момента.
Искусство находится точно посредине — между наукой и религией. Оно может быть и тем, и другим. Оно может быть научным искусством — таким, как на Западе; это то, что ты имеешь в виду. Оно может быть религиозным искусством: о нем ты еще ничего не знаешь, потому что для этого нужно сначала узнать, что такое медитация.
Медитация — это не состояние концентрации; это вообще не состояние ума. Это состояние полного отсутствия ума и в то же время не состояние сна. Не ум и не сон; не ум, но тотальная осознанность. Из этой осознанности ты можешь привнести в музыку, живопись, поэзию новое качество. Из этой медитативности ты можешь также привнести новое качество в науку. Но для того чтобы это случилось, необходимо большое количество медитирующих людей в мире.
В этом и состоит моя работа. Именно это я пытаюсь сделать: создать медитирующих людей. Это главное требование. Если мы хотим прийти к новому видению в мире, где встречаются наука и религия, нам нужно прежде всего создать фундамент; только тогда мы сможем возвести на нем храм. Этим фундаментом должна стать медитация.
Не пытайся ничего примирить, просто стань более медитативным. Примирение — в твоей медитации, потому что в медитации ты способен увидеть, что противоречия только кажутся противоречиями, что противоположности кажутся врагами только на поверхности, но глубоко внутри они друзья. Когда два друга играют в шахматы, снаружи они выглядят как враги, но глубоко внутри они друзья. Именно поэтому они играют в шахматы — они друзья; но поскольку они играют, они притворяются врагами.
Это и есть лила, игра Существования. Бог разделился надвое, потому что только так можно играть в прятки. И это прекрасная игра, если ты воспринимаешь ее как игру. Не воспринимай ее слишком серьезно, иначе ты не сможешь увидеть игривость.
Ты спрашиваешь: «Почему так трудно быть медитативным и быть ученым?»
Это не так. Быть медитативными трудно всем, это проблема не только для ученого. Ананда Прабу, задавший этот вопрос, ученый. Но бизнесмен сталкивается с теми же трудностями, плотник сталкивается с теми же трудностями. Это проблема не исключительно для ученого. Возможно, количественно для него это немного сложнее, потому что его ум умеет двигаться только в одном направлении — в направлении концентрации. Он умеет использовать свой ум только одним способом — концентрироваться на определенном объекте. А медитация означает ни на чем не концентрироваться, просто оставаться открытым, открытым для всего.
Слушая меня, вы можете слушать двумя способами. Научный способ — это концентрироваться, концентрироваться на том, что я говорю. Это означает закрыть ум для всего остального: пролетает самолет, проходит поезд, шумят машины на дороге и птицы поют на деревьях... но вы закрываете свой ум для всего. Вы оставляете лишь маленькую замочную скважину — только для меня, вы слушаете только меня. Так слушает ученый; он смотрит на Существование через замочную скважину.
Мистик выходит из комнаты, встает под небом, абсолютно открытый для всего. Это другой способ слушать, так слушает медитирующий человек. Тогда вы слушаете меня, и щебетание птиц служит фоном для моих слов. Пение птиц не может помешать моим словам — нет, совсем нет. Оно усиливает их красоту, оно дает им красочность, оно дает им музыку. Не только щебетание птиц, но и звук пролетающего самолета и какой-то внезапный шум по контрасту усиливают тишину.
Когда пролетает самолет, внезапно вы слушаете меня на более глубоком уровне. И пока самолет пролетает и вы слышите его шум, вы слушаете и то, и другое. Он вам не мешает. Вы не говорите самому себе: «Мне мешает этот чертов самолет». Самолет не может вам помешать. Но если вы говорите самому себе: «Мне мешает этот чертов самолет», само это высказывание будет помехой; говоря это себе, вы упустите меня. Звук самолета не может вам помешать — только ваша реакция на него.
Слушать медитативно означает, что вы принимаете, вы приветствуете все, что происходит. Вы принимаете вселенную во всем ее многообразии. Вы просто открыты со всех сторон для всего, что происходит. И вы удивитесь! Это приносит такую огромную тишину, такую совершенную тишину, такую глубокую тишину.
Концентрация утомляет, медитация никогда не утомляет. Но медитация сложна для всех, не только для ученых, — потому что мы привыкли смотреть на вещи определенным образом. Тебе придется расстаться с этой привычкой, тебе придется стать немного более гибким, текучим, и медитация придет к тебе. Не беспокойся и не думай, что это трудно только для ученых. Эта идея может создать трудности. Если ты принимаешь идею, что это трудно, тогда это будет трудно. Не цепляйся за эту идею, иначе она превратится в самогипноз, иначе она превратится в самовнушение. Это нетрудно: медитация — это самая легкая и простая вещь в мире. Просто мы привыкли к концентрации. Нам с детства говорили концентрироваться, с первых классов школы до последнего курса университета нас учили концентрироваться. Это стало привычкой; необходимо какое-то время, чтобы отбросить старую привычку и научиться чему-то, что является не привычкой, но самой нашей природой.
Ты говоришь: «Почему никогда не существовало общества, в котором наука внешнего и наука внутреннего, наука мягкости и любви и наука насилия и смерти жили бы в гармонии?»
Теперь время пришло. Все может произойти только в определенное время. Религия достигла своей вершины через будд, теперь наука подходит к своему наивысшему пику. Встреча возможна только тогда, когда и то, и другое достигнет зрелости.
Семя не может встретиться с деревом, семя должно стать деревом. Только тогда, высоко в небе, касаясь облаков, они смогут что-то сказать друг другу, смогут полюбить друг друга, смогут обняться и соединиться; только тогда между ними будет возможен диалог. Семя не может вести диалог со взрослым деревом, это невозможно. У семени не будет языка, а дерево не поймет язык семени.
Религия достигла зрелости почти пять тысяч лет назад. Наука все еще растет, она только подходит к своей зрелости. Поэтому я говорю, что мы живем в уникальную эпоху. Вам повезло, что вы живете в это время, потому что скоро должно произойти что-то очень важное — это встреча науки и религии, встреча Востока и Запада, встреча экстравертного и интровертного ума. Она создаст нового человека, который сможет легко двигаться вовне и внутрь, который сможет легко двигаться в экстравертный мир науки и интровертный мир религии — так же, как вы выходите из своего дома в сад, а затем снова возвращаетесь в дом. Здесь нет никакой проблемы, вам не нужно никакого примирения. Вам не нужно прикладывать особенных усилий каждый раз, когда вы выходите из дома на лужайку, — вы просто выходите! В доме холодно, а снаружи тепло и светит солнышко, — вы выходите на лужайку и сидите на траве. Затем, когда становится слишком жарко, вы возвращаетесь в дом, потому что там прохладнее.
Так же легко, как вы выходите из своего дома, а затем возвращаетесь в него, целостны…
