Женщина — не мужчина

16+

ETAF RUM

A WOMAN IS NO MAN

Published in the Russian language by arrangement with Hannigan Salky Getzler (HSG) Agency and The Van Lear Agency

Перевод с английского Дарьи Андреевой

Рам И.

Женщина — не мужчина / Итаф Рам; [пер. с англ. Д. Андреевой]. — М.: Синдбад, 2021.

ISBN 978-5-00131-395-3

Дейа Раад родилась и живет в Бруклине, Нью-Йорк. Как только ей исполнилось восемнадцать, родные начали подыскивать ей мужа, хотя сама она мечтает об университете, а не о замужестве. Но бабушка с дедушкой уже все решили за внучку — она повторит судьбу своей матери, которую тоже не спрашивали, а в возрасте семнадцати лет выдали замуж и отправили из Палестины в Америку.

Родители погибли в автомобильной аварии, когда Дейа с сестрами были совсем маленькими — так она считала до тех пор, пока не получила однажды письмо от неизвестной женщины, не пожелавшей назвать свое имя, но хорошо знающей семью Дейи. Это послание поставило под сомнение все, что Дейа знает о своих близких и собственном прошлом…

«Женщина — не мужчина» — роман о трех поколениях палестинских американок, разрывающихся между строгими нравами традиционного семейного уклада и желанием самостоятельно определять свою судьбу.

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

Реянн и Исе

ЖЕНЩИНА — НЕ МУЖЧИНА

От рождения — а родилась я холодным, пасмурным днем в Нью-Йорке, в Бруклине, — у меня не было голоса. Все молчали об этой моей особенности. Много лет я даже не подозревала о своей немоте, пока однажды не открыла рот, намереваясь сказать о своих желаниях, — и не осознала, что меня никто не слышит. Там, откуда я родом, безгласие — неотъемлемое свойство моего пола, столь же естественное, как женская грудь, столь же непреложное, как выращивание нового поколения в материнском лоне. Но мы вам об этом, конечно, никогда не скажем. Там, откуда я родом, мы приучили себя к молчанию, полагая, что оно нас спасет. Только теперь, много лет спустя, я поняла, что это неправда. Только теперь, когда я пишу эту историю, я чувствую, что по-настоящему обретаю голос.

Ничего подобного вы никогда раньше не слышали. Сколько бы книг вы ни прочли, сколько бы сюжетов ни знали, поверьте: такого вам никто никогда не рассказывал. Там, откуда я родом, мы держим свои истории при себе. Поведать их миру — неслыханно, опасно, это чудовищный позор.

Зато нас самих вы видели не раз. Прогуляйтесь по Нью-Йорку в солнечный день. Пройдите весь Манхэттен, пока улицы не станут кривыми и извилистыми, как в Старом Свете. Двигайтесь на восток, через Бруклинский мост, пока силуэт Манхэттена не истончится у вас за спиной. На другой стороне будет стоять мертвая пробка. Поймайте желтое такси и на нем доберитесь до Флэтбуш-авеню — центральной артерии Южного Бруклина. Дальше — на юг, сверните на Третью авеню, где здания становятся меньше — три-четыре этажа, старые фасады. Мост Верразано парит на горизонте, словно гигантская чайка, расправившая крылья, манхэттенские небоскребы маячат вдали чудесным миражом. Продолжайте двигаться на юг, мимо складов, переоборудованных в хипстерские кафе и модные устричные бары, и хозяйственных магазинчиков, которыми уже много поколений владеют одни и те же семьи. Когда американские кафе начнут редеть и их вытеснят вывески на других языках, знайте: вы уже близко. Сверните на восток и пройдите два перекрестка до Пятой авеню. Так вы и попадете в Бэй-Ридж. Наш райончик площадью три квадратные мили — это бруклинский плавильный котел. На наших улицах вы встретите выходцев из Латинской Америки и с Ближнего Востока, итальянцев, русских, греков и азиатов — все они говорят на своих родных языках и чтут свои обычаи. Стены покрыты рисунками и граффити. На окнах и балконах вывешены разноцветные флаги. Воздух наполнен сладким запахом чуррос, шашлыка и ароматических смесей — духом горячего человеческого рагу. Выходите на углу Семьдесят второй улицы и Пятой авеню — вы окажетесь среди булочных, кальянных и лавок, торгующих халяльным мясом. Прогуляйтесь под деревьями, растущими вдоль тротуара Семьдесят второй улицы. Вскоре вы увидите старый таунхаус, ничем не отличающийся от других: выцветший красный кирпич, пыльная коричневая дверь, номер 545. Тут-то наша семья и живет.

Но начинается наша история не в Бэй-Ридже, вовсе нет. Чтобы добраться туда, надо отлистать назад много страниц — в те времена, когда я еще не обрела голоса, когда я еще даже не родилась. Мы пока еще не в доме на Семьдесят второй улице, не в Бруклине, не в Америке. Нам только предстоит подняться на борт самолета, который перенесет нас с Ближнего Востока в этот новый мир, только предстоит взмыть над Атлантикой, только предстоит узнать, что однажды все это с нами произойдет. На дворе 1990 год, и мы в Палестине. Вот откуда надо начинать.

Исра

БИРЗЕЙТ, ПАЛЕСТИНА

Весна 1990

Почти все семнадцать лет своей жизни Исра Хадид каждый день помогала матери готовить ужин: в теплые дни сворачивала виноградные листья или фаршировала тыкву-спагетти, а когда становилось морозно и виноградники за домом пустели, варила чечевичный суп. Они с мамой стояли у плиты в клубах пара, почти касаясь друг дружки головами, будто делились невесть какими секретами, пока закат не бросит рыжий отсвет в окно. Из окна стоящего на холме дома открывался вид на окрестности: склоны, усеянные красными черепичными крышами и оливковыми деревьями, — всё ярко, густо, буйно. Исра всегда распахивала окна настежь. Она любила аромат фиг и миндаля по утрам, а ночью — шорохи, доносящиеся с кладбищ у подножия холма.

Время позднее, скоро раздастся призыв к вечерней молитве магриб и положит конец кухонным хлопотам. Исра с мамой пойдут в ванную, закатают рукава домашних халатов и смоют с рук густо-красный соус. Исра молилась с семи лет, по пять раз в день опускаясь на колени рядом с мамой. В последнее время она стала предвкушать молитвы: ей нравилось стоять подле мамы, прижимаясь плечом к ее плечу и слегка задевая ногой ее ногу, — только в эти минуты Исра ощущала человеческое прикосновение. А вот и он — тягучий звук азана.

— Молитва сегодня подождет, — сказала мама по-арабски, выглядывая из окна кухни. — У нас гости.

Во входную дверь постучали, и мама бросилась к раковине, спешно ополоснула руки и вытерла их чистым полотенцем. Уже на пороге кухни она спрятала свою хрупкую фигуру под черной тобой, а длинные черные волосы прикрыла хиджабом в тон. Хотя маме было всего тридцать пять, Исре казалось, что она выглядит гораздо старше: от повседневных трудов лицо ее покрылось глубокими морщинами.

Мама поймала взгляд Исры:

— Не забудь смыть с рук чесночную вонь, прежде чем выйдешь к гостям.

Исра помыла руки, стараясь не запачкать розовое платье-кафтан, которое мама велела надеть по этому случаю.

— Как я выгляжу? Все в порядке?

— Хорошо выглядишь, — отозвалась мама с порога. — Хиджаб заколи аккуратно, чтобы волосы не выбивались. Мы же не хотим, чтобы наши гости подумали о тебе что-нибудь не то.

Исра сделала, как ей сказали. Из коридора донесся голос ее отца, Якуба, — он произносил свое обычное «салям», провожая гостей в залу. Скоро он примчится на кухню и потребует воды. Исра заранее достала из буфета три стеклянных стакана и выставила на видное место. Приходящие к ним гости часто жаловались, что дорога к дому очень уж крутая, особенно в такие дни, как сегодня, когда воздух раскален и кажется, что солнце висит всего в паре дюймов над крышей. Исра жила на одном из самых крутых холмов Палестины, на клочке земли, который Якуб, по его словам, купил за вид: мол, когда озираешь мир с вершины холма, ощущаешь себя могущественным, как король. Исра молча слушала отцовские россказни. Она не посмела бы возразить Якубу, что до могущества им ох как далеко. На самом деле семью ее отца изгнали из их дома в Лидде, недалеко от побережья, когда Израиль вторгся в Палестину, — Якубу в ту пору было всего десять лет. Именно поэтому теперь они жили на окраине Бирзейта, на крутом холме с видом на два кладбища — слева христианское, справа мусульманское. Этот клочок земли никому не был нужен и потому оказался им по карману.

Впрочем, вид на Бирзейт с холма Исре нравился. За кладбищами виднелась школа для девочек, в которой она училась, — четырехэтажное бетонное здание в кружеве винограда, — а дальше, за полем миндаля, мечеть с голубым куполом, где молились Якуб и трое ее братьев, пока они с мамой молились дома. Когда Исра выглядывала из окна кухни, ее неизменно охватывало смешанное со страхом томление. Что там, за пределами их деревни? Ей страстно хотелось покинуть дом и окунуться в неведомый мир, однако привычный уклад обещал спокойствие и безопасность. А в ушах звучал назидательный мамин голос: «Место женщины — дома». Даже вырвись Исра отсюда, она бы все равно не знала, куда пойти.

— Завари чай, — сказал Якуб, заглядывая на кухню, и Исра протянула ему стакан с водой. — Мяты не жалей.

Исре не нужно было об этом напоминать: она знала, как все положено делать. Сколько она себя помнила, перед глазами всегда была мать, которая только и делала, что прислуживала да развлекала. Когда приходили гости, мама ставила на столик в зале коробку шоколадных конфет «Макинтош», а перед пахлавой всегда подавала печеные арбузные семечки. У напитков тоже был свой порядок: сперва мятный чай, затем кофе по-турецки. Мама говорила, что нарушить порядок — значит нанести гостям оскорбление. Так оно и было. Исра как-то слышала рассказ одной женщины: она-де пришла в гости к соседям, а те сразу подали ей кофе. «Я развернулась и ушла, — заявила женщина. — Это ведь все равно, что с лестницы человека спустить!»

Дожидаясь, когда мама позовет ее из залы, Исра достала фарфоровый сервиз — красные с золотом чашки. До нее донесся смех Якуба — другие мужчины тоже засмеялись. Исре стало любопытно, над чем они потешаются.

Несколько месяцев назад, на той неделе, когда ей исполнилось семнадцать, Исра вернулась из школы и обнаружила, что Якуб сидит в зале с молодым человеком и его родителями. Каждый раз, когда в памяти всплывал этот день — день, когда ей впервые сделали предложение, — перед внутренним взором сразу вставал Якуб, кричащий на маму после ухода гостей. Отец был в ярости, оттого что она не подала чай в старинном сервизе, который они берегли для особых случаев.

— Еще не хватало прослыть беднотой! — орал Якуб, размахивая растопыренной ладонью.

Мама ничего не ответила, молча улизнула на кухню. Не в последнюю очередь из-за их бедности Якуб так стремился выдать Исру замуж. Сыновья помогали ему возделывать поля и зарабатывать на жизнь, и именно им предстояло передать по наследству родовое имя. А дочь — залетная гостья, которая должна тихо сидеть и ждать, когда другой мужчина взвалит ее, а заодно и все обязанности по ее содержанию себе на шею.

С тех пор Исре сделали предложение еще двое — пекарь из Рамаллы и таксист из Наблуса, — но Якуб обоим отказал. Он все поминал какую-то семью, которая вот-вот приедет из Америки в поисках невесты, и теперь Исра поняла почему: он дожидался именно этого жениха.

Исра сама не знала, как отнестись к переезду в Америку — об этой стране она знала разве что по новостям да по книгам из школьной библиотеки. Понятно было только, что нравы на Западе свободнее, чем у них. Это наполняло Исру одновременно радостью и ужасом. Какая жизнь ее ждет, если она уедет в Америку? Приживется ли скромная девушка в такой вольной стране?

Раньше она часто не спала ночами, думая о будущем, пытаясь предугадать, как сложится ее жизнь, когда она покинет дом Якуба. Будет ли муж ее любить? Сколько у нее родится детей? Как она их назовет? Порой она грезила, что выйдет замуж за любовь всей своей жизни, и они поселятся в маленьком домике на вершине холма, с большими окнами и крышей из красной черепицы. А в иные ночи ей представлялись лица собственных детей, двух мальчиков и двух девочек, обращенные к ней и к мужу, — любящая семья вроде тех, о которых Исра читала в книгах. Но теперь эти мечты ее оставили. Жизнь в Америке Исра воображать не пыталась. Даже не представляла, с какой стороны подступиться к такой фантазии. И это ее пугало.

Вот бы открыть рот и сказать родителям: «Нет! Не хочу я такой жизни!» Но Исра с малых лет усвоила, что послушание — единственный способ завоевать любовь. Поэтому бунтовала разве что тайком, в обществе книг. Каждый вечер, вернувшись из школы, замочив в кастрюле рис, развесив одежду братьев, накрыв на стол, а по окончании ужина помыв посуду, Исра потихоньку уходила к себе в комнату и читала у открытого окна, при бледном свете луны. Читать, как и многое другое, мама запрещала, но тут Исра не считала нужным слушаться.

Она хорошо помнила, как однажды наврала маме, что не нашла на тутовых деревьях ягод, а на самом деле полдня сидела с книжкой на кладбище. Якуб в тот вечер побил ее дважды — в наказание за неповиновение. Обругал шармутой — шлюхой. «Я тебе покажу, как не слушаться родителей!» — гаркнул он, приложил ее о стену, а потом принялся охаживать ремнем. Комната растворилась в белом мареве. Все предметы потеряли объем и форму. Она терпела, закрыв глаза, пока тело не одеревенело, пока не отнялись руки и ноги. Когда Исра вспоминала об том дне, ее захлестывал страх — но не только. Еще какая-то странная отвага.

Исра поставила дымящиеся чашки на поднос и пошла в залу. Мама учила: чтобы не потерять равновесие, не смотри на пар, — поэтому она смотрела в пол. На пороге Исра на миг замерла. Краем глаза увидела мужчин и женщин, разместившихся в разных сторонах комнаты. Покосилась на маму — та сидела как обычно: голова опущена, взгляд устремлен на красный турецкий ковер. Исра поневоле засмотрелась на орнамент. Спиральки и завитушки, все одинаково закрученные, непрерывно следующие одна за другой. Исра отвела глаза. Очень хотелось украдкой взглянуть на молодого человека, но она чувствовала, что Якуб смотрит на нее, почти слышала его голос: «Порядочная девушка на мужчин не пялится!»

Не поднимая глаз, Исра все же скользнула взглядом по полу. И приметила носки молодого человека — серо-розовая клеточка, поверху белая стежка. На улицах Бирзейта она никогда ничего подобного не видела. По спине побежали мурашки.

Облака пара поднимались от подноса, скрывая лицо Исры, и она проворно обошла комнату, подавая чай мужчинам. Затем направилась к матери жениха. Темно-синий хиджаб у нее был повязан совсем небрежно — едва прикрывал крашенные хной волосы. Исра никогда не видела, чтобы мусульманка так носила хиджаб в реальной жизни. Подобное могло быть в черно-белых египетских фильмах, которые она смотрела с мамой, или в ливанских музыкальных клипах, где женщины отплясывали в откровенных нарядах, даже на какой-нибудь иллюстрации к любимой книге Исры «Тысяча и одна ночь» — сборнику средневековых сказок народов Ближнего Востока. Но в Бирзейте — никогда.

Чуть наклонившись вперед, Исра заметила, что мать жениха изучает ее. Мать жениха была полная, сутулая, на губах — кривая усмешка, темные миндалевидные глаза чуть прищурены. Судя по выражению ее лица, наружность Исры не очень-то пришлась ей по вкусу. Да что там, мама тоже частенько сетовала, что Исра — девица неказистая: лицо бледное, будто мукой обсыпанное, глаза черные как угли. Единственным ее украшением были волосы — длинные и темные, как Нил. Только вот под хиджабом они никому не видны. Да и какая разница, подумала Исра. Серая мышка — она и есть серая мышка.

Эта мысль и стала последней каплей. Стоя перед матерью жениха, Исра почувствовала, как задрожала верхняя губа. Вцепившись в поднос, она сделала шаг к этой чужой женщине. Она ощущала, что Якуб не сводит с нее глаз, слышала, как он кашлянул, видела, как мама впилась пальцами в собственные бедра. Но все равно наклонилась к гостье — фарфоровая чашечка дрожала в руке — и спросила:

— Не желаете ли кофе?

Но это не сработало. Американцы, похоже, даже не заметили, что она подала кофе первым. Жених вскоре попросил ее руки, Якуб тут же согласился, и Исра в жизни не видела на отцовском лице такой широкой улыбки.

— Ты каким местом думала? Предложить кофе первым! — кричала мама, когда гости ушли и они с Исрой, вернувшись на кухню, снова встали к плите. — Ты не девочка уже — почти восемнадцать стукнуло! Всю жизнь хочешь просидеть при моей юбке?

— Я переволновалась, — пробормотала Исра, надеясь, что ей не достанется от Якуба. — Это случайно вышло.

— Ну конечно, случайно! — Мама сорвала тобу со своего худого тела. — Как в тот раз, когда ты сыпанула соли в чай Умм Али, потому что она сказала, что ты тощая, как фонарный столб!

— Это правда было случайно…

— Благодари судьбу, что у них семья не такая строгая, как у нас, — сказала мама. — А то не видать бы тебе Америки!

Исра посмотрела на нее глазами полными слез:

— Как же я буду в этой Америке?..

Мама не подняла взгляда. Сгорбившись над разделочной доской, она резала лук, чеснок, помидоры — неизменные ингредиенты всех их трапез. Исра втянула ноздрями знакомые запахи, захотелось, чтобы мама прижала ее к себе, шепнула на ухо, что все будет хорошо, может быть, даже предложила сшить ей несколько хиджабов на случай, если в Америке их не делают. Но мама молчала.

— Радоваться надо, — сказала она наконец, бросив на сковородку горсть лука. — Бог тебе такую возможность даровал! В Америке тебя ждет хорошее будущее. Уж точно лучше, чем здесь, — она обвела рукой ржавую столешницу, старый чан, в котором они грели воду для мытья, облезлый линолеум. — Ты что, так хочешь жить? Зимой мерзнуть без отопления, спать на какой-то подстилке вместо нормального матраса, никогда досыта не есть?

Исра ничего не ответила, глядя на шипящую сковородку. Мама протянула руку и приподняла ее подбородок:

— Да ты знаешь, сколько девиц не погнушались бы и человека убить, лишь бы оказаться на твоем месте? Лишь бы уехать из Палестины в Америку?

Исра потупилась. Она знала, что мама права, но не могла представить себя в Америке. Беда была в том, что Исра и в Палестине не чувствовала себя как дома — люди здесь жили с опаской, ни на шаг не отступали от старых обычаев, боясь позора. Исра мечтала о большем — о том, чтобы ее не заставляли подчиняться общим правилам, о приключениях, а больше всего о любви. По ночам, дочитав книжку и сунув ее под матрас, Исра лежала в постели и гадала, каково это — любить и быть любимой. Ей даже представлялся какой-то мужчина, хотя лица было не разобрать. Он построит для нее библиотеку, где будут храниться книги ее любимых писателей и поэтов. Они будут читать у окна каждую ночь — Руми, Хафиза, Джебрана. Она будет рассказывать ему о своих сокровенных мечтах, а он — слушать. По утрам она будет заваривать для него мятный чай, а по вечерам варить суп. Они будут гулять по горам, держась за руки, и она будет чувствовать — впервые в жизни, — что достойна любви другого человека. «Посмотрите на Исру и ее мужа, — станут говорить люди. — Любовь — как в сказке!»

Исра откашлялась:

— А как же любовь, мама?

Мама уставилась на нее сквозь пар:

— Что любовь?

— Я всегда мечтала влюбиться.

— Влюбиться? Ты что такое говоришь? Я что, вырастила шармуту?

— Нет… нет… — Исра замялась. — Но что, если мы с женихом не полюбим друг друга?

— Не полюбите друг друга? Да где брак, а где любовь? Ты думаешь, мы с твоим отцом друг друга любим?

Исра опустила глаза:

— Я думала, да… ну хоть немного…

Мама вздохнула:

— Скоро ты поймешь, что в жизни женщины для любви места нет. Тебе только одно понадобится — терпение.

Исра постаралась не выказать разочарования. И проговорила, тщательно подбирая слова:

— Может быть, в Америке женщины живут по-другому…

Мама устремила на нее непонимающий взгляд:

— Как это «по-другому»?

— Не знаю, — ответила Исра как можно мягче, опасаясь рассердить мать. — Может быть, у американцев все не так строго, как у нас. Может, там к женщинам относятся лучше.

— Лучше? — фыркнула мама и, помешивая овощи на сковородке, покачала головой. — Это навроде как в твоих сказках?

Исра почувствовала, что краснеет.

— Нет, я не об этом…

— А о чем тогда?

У Исры чесался язык спросить, неужели брак в Америке устроен так же, как у ее родителей: мужчина решает все от и до и колотит женщину, если та ему не угодит. Исре было пять лет, когда она впервые увидела, как Якуб бьет маму. Из-за непрожаренного куска ягнятины. Исра до сих пор помнила мольбу в маминых глазах, заклинающих: «Не надо!» — и угрюмое лицо Якуба, когда он молотил ее кулаками. На Исру тогда с грохотом обрушилась тьма — мир открылся ей с какой-то совершенно новой стороны. Мир, где бьют не только детей, но и матерей. Той ночью, глядя маме в глаза, слушая ее неудержимые рыдания, Исра ощутила ярость, которую не могла забыть до сих пор.

Она спросила, по-прежнему обдумывая каждое слово:

— Может быть, женщин в Америке больше уважают?

Мама уставилась на нее:

— Уважают?

— Ну или ценят? Не знаю…

Мама отложила поварешку.

— Послушай меня, дочка. Как бы далеко от Палестины ты ни уехала, женщина всегда остается женщиной. Что здесь, что там. Где бы она ни жила, это не изменит ее насиб, ее судьбу.

— Но почему так?

— Ты еще слишком молоденькая, чтобы это понять, — сказала мама. — Но всегда помни, — она взяла Исру за подбородок, — что для женщины не существует ничего, кроме ее байт ва дар — дома и хозяйства. Брак и материнство — вот ее предназначение.

Исра кивнула, но все в ее душе противилось услышанному. Упершись руками в бедра, она сморгнула слезы. «Мама ошибается», — сказала она себе. Если ей не удалось обрести счастье с Якубом, это не значит, что Исру ждет та же участь. Она будет любить своего мужа так, как мама никогда не любила Якуба, будет стараться понять его и порадовать — и непременно заслужит его любовь.

Подняв глаза, Исра заметила, что руки у мамы дрожат. По ее щекам катились слезы.

— Мама, ты плачешь?

— Нет-нет. — Она отвернулась. — Лук очень жгучий.

Во второй раз Исра увидела жениха неделю спустя — на церемонии бракосочетания. Звали его Адам Раад. Они лишь на миг встретились глазами, когда мулла зачитывал Священный Коран, а потом еще раз, когда они друг за другом три раза произнесли слово «кубул», обозначающее согласие. Подписать брачный договор оказалось делом быстрым и простым — чего не скажешь о хлопотном свадебном торжестве, которое должно было состояться после того, как Исра получит иммиграционную визу. Исра слышала, как Якуб говорил, что это займет всего пару недель, ведь Адам — гражданин Америки.

Пока новоявленный муж курил в саду, Исра украдкой разглядывала его из окна кухни. Адам расхаживал взад-вперед по дорожке перед домом — на лице полуулыбка, глаза прищурены. Издалека казалось, что ему лет тридцать, может, чуть больше: черты лица уже начали суроветь. Над верхней губой — аккуратная щеточка черных усов. Исра представила себе, каково будет с ним целоваться, и почувствовала, как запылали щеки. Адам, подумала она. Адам и Исра. Как ласкает слух!

На Адаме была темно-синяя рубашка и песочного цвета штаны с подворотами на щиколотках. На ногах — ботинки из блестящей коричневой кожи в мелкую дырочку, с прочным, надежным черным каблуком. В них он легко ступал по грязи. В своем воображении Исра нарисовала Адама-мальчишку, босиком гоняющего футбольный мяч по улицам Бирзейта. Представить это было нетрудно. Он так шагал по неровной грунтовке, словно вырос на таких же кочках. В каком возрасте он уехал из Палестины? Ребенком? Подростком? Мужчиной?

— Может, пойдете посидите на балконе? — предложил Якуб Исре, когда Адам вернулся. Адам встретился с ней глазами и улыбнулся, обнажив потемневшие от налета зубы. Она отвела взгляд.

— Идите, идите, — сказал Якуб. — Вам надо получше узнать друг друга.

Исра, покраснев, повела Адама на балкон. Тот шел за ней, глядя себе под ноги, засунув руки в карманы. Исре стало интересно: неужели он волнуется? — но она тут же отбросила эту мысль. Он ведь мужчина. О чем ему волноваться?

Было прекрасное мартовское утро. В такую погоду хорошо собирать плоды. Исра как раз недавно подрезала ветви фигового дерева, которое росло у дома и вот-вот должно было зацвести. Рядом с ним стояли два кривеньких миндальных деревца, на которых цветы уже начали распускаться. Исра заметила, как Адам распахнул глаза: вид с балкона восхитил его. Балкон был увит виноградом, и он пробежал пальцами по грозди зеленых завязей, которые к лету набухнут и превратятся в ягоды. Глядя на лицо мужа, Исра задалась вопросом, видел ли он раньше, как растет виноград. Вероятно, только в детстве. Сколько всего ей хотелось у него спросить! Почему они уехали из Палестины? Когда? Как добирались до Америки? Она открыла рот, попыталась найти нужные слова — но не нашла.

На балконе стояли кованые качели. Адам сел на них и выжидающе воззрился на Исру. Она вдохнула поглубже — и устроилась рядом. С качелей открывался вид на кладбища, оба запущенные, и Исра, бросив на них взгляд, покраснела. Лишь бы Адам не подумал, что невеста нищая. Она ухватилась, как за соломинку, за слова, которые любил повторять Якуб: «Все равно, где ты живешь, если твой дом действительно твой. Если он не занят чужаками, если в нем не льется кровь».

Утро было тихое. Некоторое время они просто сидели, любуясь пейзажем. По спине Исры забегали мурашки. Она невольно вспомнила о джиннах, обитающих на погостах и развалинах. Она слышала бессчетное множество историй об этих сверхъестественных существах, которые якобы способны овладевать людьми. Многие соседки божились, что своими глазами видели нечистую силу, пошаливающую вблизи двух кладбищ. Исра поспешно пробормотала себе под нос молитву. «Не дурное ли это предзнаменование, — подумалось ей, — смотреть на кладбище, когда впервые сидишь с мужем?»

Рядом с ней Адам устремил отсутствующий взгляд вдаль. О чем он думает? Почему молчит? Может, ждет, что она заговорит первой? Да нет, конечно, это он должен начать разговор! Исра стала перебирать в уме беседы между мужчинами и женщинами, о которых читала в книгах. Сперва пара общих фраз, потом рассказы о себе, и вот чувство уже вспыхнуло. Именно так зарождается любовь. По крайней мере, именно так Синдбад-мореход влюбился в принцессу Шеру в «Тысяче и одной ночи». Только…