Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Предисловие «Полки»

Новые приключения Остапа Бендера: великий комбинатор гоняется за миллионом, который не принесет никому счастья. Роман, в котором сатира на советский быт сочетается с принятием новой советской морали.

Лев Оборин

О чем эта книга?

Главный герой «Двенадцати стульев» гениальный авантюрист Остап Бендер воскресает, чтобы вновь попытать счастья: на этот раз его цель — миллион рублей, который поможет ему переселиться из постылого Советского Союза в Рио-де-Жанейро. Бендер с компанией подельников отправляется в город Черноморск, чтобы экспроприировать деньги у подпольного миллионера Александра Корейко. Как и «Двенадцать стульев», «Золотой теленок» — захватывающий плутовской роман и превосходная сатира на советскую действительность, но в то же время он глубже и грустнее первой части приключений Бендера: в финале и читателю, и самому герою приходится сделать вывод о несовместимости благородного жулика с новой реальностью.

Когда она написана?

Об этом вроде бы есть точные сведения: роман, сначала называвшийся «Великий комбинатор», был начат 2 августа 1929 года. За три недели Ильф и Петров написали первую часть — восемь глав от появления Остапа Бендера в Арбатове до прибытия «Антилопы-Гну» в Одессу (Черноморск). В переработанном виде главы вошли в окончательную редакцию; опубликован этот черновик первой части был только в 1996 году.

С другой стороны, сохранились такие воспоминания Евгения Петрова: «Писать было трудно, денег было мало. Мы вспоминали о том, как легко писались “Двенадцать стульев”, и завидовали собственной молодости. Когда садились писать, в голове не было сюжета. Его выдумывали медленно и упорно»¹. Есть и история о том, как после написания первой части работа затормозилась: мешала журналистская рутина (Ильф и Петров были востребованными репортерами и фельетонистами), а кроме того, Ильф до того увлекся фотографией, что на несколько месяцев забросил писательство. Исследователи Михаил Одесский и Давид Фельдман предполагают, что Петров намеренно запутывал следы, не желая выдавать подлинные сроки работы. На 1929–1930 годы приходится очередное закручивание гаек в стране: начинаются «чистки», травля Николая Бухарина, а заодно и писателей — Пильняка и Замятина. Возможно, перерыв в работе связан не с фотографическим хобби Ильфа, а с тем, что соавторы опасались продолжать роман. Те же исследователи приводят доказательства, что «Теленок» был начат раньше 1929 года². Как бы то ни было, дописан он был в 1931 году, когда первые главы уже публиковались.

От первоначального плана — «об Остапе Бендере, ищущем девушку, которую он мог бы выдать за наследницу американского солдата, о борьбе его за эту девушку, о кооперативном жилищном строительстве и о наболевшей, богатой сатирическими сюжетами теме распределения квартир»³ — в романе осталась одна-единственная реплика попутчика Бендера в купе. Карьера брачного афериста, о которой великий комбинатор думал еще в «Двенадцати стульях», так и не сложилась.

Как она написана?

«Золотого теленка» многое роднит с предыдущим романом дилогии. Как и «Двенадцать стульев», это роман-путешествие. Как и раньше, в дела Бендера несколько раз вмешивается форс-мажор: в первом романе это мотовство Воробьянинова, землетрясение в Крыму и, наконец, покушение Кисы на жизнь Остапа, во втором — учебная газовая атака и нападение румынских пограничников. Обе книги — современные вариации плутовского романа, в которых «благородный жулик» терпит поражение. Но если в «Двенадцати стульях» Бендер не знал, что поиски последнего стула заведомо бесплодны, то в «Теленке» у него из рук ускользает уже завоеванная добыча, и оттого катастрофа кажется более сокрушительной. Это — а также наличие самой настоящей, а не шутовской, как в «Стульях», любовной линии — позволяет Дмитрию Быкову[1] назвать «Теленка» книгой «гораздо более талантливой, гораздо более яркой» и «гораздо более трагической»⁴. Бендер «Золотого теленка» отходит от былой водевильности, становится более человечным, более интеллектуальным — и ему проще сочувствовать⁵.

Как и в «Двенадцати стульях», в «Теленке» много эпизодических персонажей, занятых в основном сюжете постольку-поскольку (монархист Хворобьев — или Хворóбьев? — дает прибежище скомпрометированной «Антилопе-Гну», Лоханкин предоставляет концессионерам жилье, Берлага — одно из звеньев на пути к Корейко), — но рассказывают о них Ильф и Петров очень подробно. Это связывает «Золотого теленка» с журнальной юмористикой, жанром фельетона, в котором Ильф и Петров набили руку на описании подобных типов. Собственно, в «восточную» часть романа в переработанном виде вошло несколько их очерков⁶ — все они удачно «нанизываются» на стержень путешествия.

Сильный сюжет Ильф и Петров вновь сочетают с феноменальной речевой пластичностью: Остап Бендер остается производителем блестящих афоризмов, вдохновение для которых авторы черпают как в официальном советском языке, так и в дореволюционной культуре (характерная контаминация: «Жизнь прекрасна, невзирая на недочеты»). Описания города, пейзажа, производственного процесса даны в сочных деталях и эпитетах, свойственных жовиальной одесской школе, которая всегда не прочь подчеркнуть свое стилистическое богатство:

Ночь показывала чистое телескопическое небо, а день подкатывал к городу освежающую морскую волну. Дворники у своих ворот торговали полосатыми монастырскими арбузами, и граждане надсаживались, сжимая арбузы с полюсов и склоняя ухо, чтобы услышать желанный треск.

Как она была опубликована?

Публикацию «Золотого теленка» осложнили цензурные обстоятельства. Роман начал выходить в 1931 году в журнале «30 дней», когда работа над ним еще продолжалась. Но отдельного советского издания пришлось ждать два года — в результате в США и нескольких европейских странах перевод «Теленка» появился раньше, чем книжный оригинал в СССР.

По-русски роман был выпущен отдельно — пиратским способом — в 1931 году в берлинском издательстве «Книга и сцена». А на суперобложке американского издания (1932) значилось⁷:

Книга, которая слишком смешна, чтобы быть опубликованной в России!

Несмотря на предисловие советского наркома просвещения, товарищ Сталин опасается, что «Золотой теленок» недостаточно серьезно относится к пятилетнему плану, в результате чего Америка первой знакомится с публикацией этого поразительно смешного романа.

Такой текст мог подпортить судьбу не только роману, но и его авторам, и Ильф поспешил его дезавуировать в «Литературной газете»: «На суперобложке книги, очевидно под влиянием кризиса, помещено явно рекламное и явно антисоветское сообщение… <…> Это примитивная выдумка: “Золотой теленок” полностью, от первой до последней строки, напечатан в журнале “30 дней” за 1931 год и готовится к выходу отдельной книгой в издательстве “Федерация”».

Несмотря на это, советская книга по-прежнему буксовала. Товарищ Сталин был все-таки ни при чем: дело тормозили другие высокопоставленные рецензенты. Тот самый нарком просвещения Анатолий Луначарский, Александр Фадеев и прочие «ответственные товарищи» сочли, что прохиндей и ненавистник советской власти Бендер в романе получился слишком симпатичным (и они были совершенно правы). Положение спас только Максим Горький: когда Ильф и Петров обратились к нему, он сумел пробить публикацию — книга, с цензурными искажениями (зачастую обедняющими юмор соавторов⁸), вышла в 1933 году. В 1949-м Фадеев примет участие в кампании по запрету романов Ильфа и Петрова.

Что на нее повлияло?

Как и в «Двенадцати стульях», пласт литературных влияний в «Золотом теленке» огромен. Попробуем их перечислить.

Плутовская литература — в том числе такой высокий ее образец, как «Мертвые души» Гоголя. Подобно Чичикову, Александр Иванович Корейко умеет приспособиться к любым обстоятельствам, мимикрирует под них, сливается с фоном. О нем нельзя сказать ничего определенного — при этом, что замечательно, у него есть та же особенность, что у Чичикова: «Он мгновенно умножал и делил в уме большие трехзначные и четырехзначные числа»⁹. Глава о пребывании бухгалтера Берлаги в сумасшедшем доме, возможно, восходит к аналогичному эпизоду в еще одном великом сатирическом/плутовском романе — «Похождениях бравого солдата Швейка» Ярослава Гашека. Сам образ Бендера связан с «благородным жуликом» из рассказов О. Генри — Энди Такером.

Советская сатира и бытовой роман 1920-х: коллеги по газете «Гудок» Булгаков и Олеша, Зощенко, Н. Огнёв[2], Пантелеймон Романов, Илья Эренбург с его «Хулио Хуренито», стихотворные фельетоны и пьесы Маяковского (в черновых записях к «Теленку» есть даже сцена похорон поэта). Одновременно — скорее как антивлияние — журналистская и литературная рутина, которая в романе злостно пародируется: от знаменитого отступления про писателя-середнячка, сочиняющего деревенскую сагу про старика Ромуальдыча, до замечания Остапа про «многочисленные литературные и музыкальные бригады», которые собирают «материалы для агропоэм и огородных кантат». Бендер презирает таких авторов не как плохих писателей, а как конкурентов: он сам не прочь заработать, продав киностудии сляпанный за ночь сценарий «Шея» или журналисту Ухудшанскому — «торжественный комплект» универсальных фраз, годящихся в любую передовицу. Однако отношение бывалых фельетонистов Ильфа и Петрова к подобным практикам однозначно ехидное.

Одесский юмор, до Ильфа и Петрова отчетливее всего воплощенный в прозе Исаака Бабеля и сотрудников «Сатирикона». Рядом находится и влияние еврейской юмористики — в первую очередь Шолом-Алейхема.

Детективная классика: помимо подмечаемых комментаторами перекличек в деталях, вся погоня Бендера за Корейко, со множеством промежуточных звеньев — более мелких негодяев, напоминает охоту Шерлока Холмса за профессором Мориарти.

Русская классика in general: «Золотой теленок» пересыпан пародийными фрагментами, цитатами, аллюзиями — от А. К. Толстого до Л. Н. Толстого; в одном из самых грустных мест романа это влияние иронически обыграно: «Какой удар со стороны классика!» — восклицает Бендер, вспомнив, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» до него уже сочинил Пушкин.

И, пожалуй, главное влияние на «Теленка» — нарождающийся советский язык, штампы газетных передовиц и профсоюзных собраний, противодействие бойких лозунгов и бюрократической волокиты. И то и другое сохраняется в современном русском языке — и поэтому до сих пор многое в тексте Ильфа и Петрова кажется нам знакомым.

Как ее приняли?

У читателей «Теленок», как и «Двенадцать стульев», шел на ура. Правоверная же партийная критика не выказывала особого восторга. Анатолий Луначарский, в целом высоко оценивший роман, переживал, что главный герой получился слишком симпатичным:

Этот необыкновенно ловкий и смелый, находчивый, по-своему великодушный, обливающий насмешками, парадоксами все вокруг себя плут Бендер кажется единственным подлинным человеком среди этих микроскопических гадов. <…>

Почему Остап Бендер не кажется нам отвратительным?

Потому, что Ильф и Петров перенесли его в атмосферу советского «подола», в атмосферу обывательского советского дна. Там он фигурирует как величина, а если он соприкоснется с настоящей жизнью, настоящая жизнь должна будет его раздавить как личность, тем более вредную, чем он способнее и чем более он «свободен от принципов». При этих условиях Остап Бендер, который все разлагает своей философией беспринципности, своим организмом очень умного комбинатора, начинает нас тревожить, как бы не вообразил кто-нибудь, что это — герой нашего времени, как бы Остап Бендер не оказался образчиком для юнцов, не перепрыгнувших еще своего болота.

После выхода «Теленка» отдельной книгой писатель Василий Локоть опубликовал под псевдонимом А. Зорич рецензию с характерным названием «Холостой залп»: «Это книжка для досуга, для легкого послеобеденного отдыха… Она будет быстро прочитана и столько же быстро забыта, не оставив после себя никакого следа». В 1934 году в «Литературной энциклопедии» появилась статья о Евгении Петрове, где говорилось, что «романы Ильфа и Петрова не представляют заостренной, резкой сатиры. Глубокого раскрытия классовой враждебности Бендера ими не дано».

Положительные рецензии на «Золотого теленка» написали, в частности, Лев Никулин[3] и Виктор Шкловский — он одним из первых указал на параллели книги с классическим плутовским романом. На Западе книгой восхищались Анри Барбюс[4], Лион Фейхтвангер[5], Эптон Синклер[6].

Что было дальше?

До конца советской эпохи в литературоведении пытались разобраться с вопросом — как же так получается, что мы невольно симпатизируем Бендеру. Возникла формулировка «отрицательный герой с положительной функцией»¹⁰. За рамками идеологической дискуссии литературоведы отмечали, что романы Ильфа и Петрова оказали влияние на прозу хорошо знакомых с ними авторов — Юрия Олеши и Михаила Булгакова (в том числе на «Мастера и Маргариту», где можно найти множество тонких перекличек с «Золотым теленком»)¹¹. В постсоветское время возникла даже конспирологическая гипотеза о том, что Булгакову принадлежат оба романа о Бендере (среди ее сторонников — писатель Дмитрий Галковский). Более серьезные исследования проясняли жанровую природу Остапа Бендера — героя-трикстера, который «обнажает и обыгрывает социально-психологические парадоксы советской культуры»¹².

«Золотой теленок» неоднократно переиздавался в СССР — отдельно и под одной обложкой с «Двенадцатью стульями»; цензура отщипывала от него крохи острот, становившихся предосудительными¹³. В 1949 году, уже после смерти обоих авторов, романы попали под новую волну репрессий: вышло специальное постановление ЦК, в котором публикация «Стульев» и «Теленка» большим тиражом в 1948-м признавалась «грубой политической ошибкой». Книги Ильфа и Петрова были названы «клеветой на советское общество» («По романам Ильфа и Петрова получается, что советский аппарат сверху донизу заражен бывшими людьми, нэпманами, проходимцами и жуликами, а честные работники выглядят простачками, идущими в поводу за проходимцами»), а шутки Бендера — «пошлыми, антисоветского характера остротами». Словом, все было по формуле, которую Булгаков еще в 1930 году нашел в своем отчаянном письме правительству: «Всякий сатирик в СССР посягает на советский строй». Дилогия не выходила в Советском Союзе до 1956 года; в это время ее версия без цензурных искажений была опубликована в нью-йоркском Издательстве имени Чехова.

В 1994 году вышло первое постсоветское издание «Золотого теленка» «без купюр» — как и в случае с «Двенадцатью стульями», сюда вошли все изъятия из оригинальной рукописи, в том числе не связанные с цензурой. Также в начале 1990-х появился обширный комментарий Юрия Щеглова к обоим романам. Они продолжают привлекать исследователей: так, в 2000–2010-е публикуются работы Михаила Одесского и Давида Фельдмана, посвященные их поэтике и политической подоплеке¹⁴.

«Золотой теленок» ставился на сцене и в кино реже, чем «Двенадцать стульев», но, возможно, именно кинопостановка Михаила Швейцера (1968) с Сергеем Юрским в главной роли стала лучшей во всей кинобендериане. В начале 1990-х без особого успеха переосмыслить роман попытался Василий Пичул (у него постаревшего Бендера сыграл Сергей Крылов), а в 2006-м вышел провальный сериал Ульяны Шилкиной: несмотря на то что в главной роли был именитый Олег Меньшиков, сериал разбранили критики, а сценарист Илья Авраменко заявил, что стыдится результата.

Почему роман так называется?

Очевидный подтекст названия — ветхозаветная история о золотом тельце, идоле, которому стали поклоняться иудеи, пока Моисей пребывал на горе Синай и получал от Бога десять заповедей. Золотой телец стал частым олицетворением культа богатства; «поклоняться золотому тельцу» означает жить ради денег, оставив любые этические и духовные соображения. Именно это и отличает антагониста Бендера — подпольного миллионера Александра Корейко. Отметим, кстати, что корейка — часть туши, в том числе и телячьей; Корейко, чтобы не потерять свои миллионы, должен отдать один из них Бендеру, прямо-таки оторвать от себя — здесь, возможно, сказывается мотив «фунта мяса», которым требует уплатить долг ростовщик Шейлок в шекспировском «Венецианском купце». Еще одна возможная шекспировская аллюзия в названии романа — к шутке Гамлета в адрес Полония: «С его стороны было брутально убивать такого капитального теленка» (вспомним, что от Бендера Корейко получает по почте книгу «Капиталистические акулы»).

Выражение «золотой теленок» в значении «культ денег» несколько раз употребляет Бендер: он по привычке снижает штамп, не замечая, что это выглядит разоблачительно, — «золотой телец превратился в тихого, пугливого теленка»¹⁵. Пытаясь угостить Корейко в ресторане, он произносит: «Золотой теленок отвечает за все» — и тут же обнаруживает, что все злачные места в среднеазиатском городе, которые еще пять лет назад были на месте, ударными темпами уничтожили молодые строители коммунизма. Это, что называется, первый звоночек: несмотря на заявления Бендера, что «золотой теленочек в нашей стране еще имеет кое-какую власть», он очень скоро убедится в обратном.

Золотым теленком в романе несколько раз называется и сам заветный миллион — и когда Бендер его получает, с ним происходит психологическая перемена: прорывается тяга к пошлой роскоши, «особняку в мавританском стиле» со швейцаром, хочется хвалиться своим богатством; в то же время Остап завидует молодым людям, у которых никакого миллиона нет, но есть свежесть, устремления, вера в будущее. В конце концов Золотым теленком становится он сам, обвесившись драгоценностями (библейский золотой телец был отлит именно из переплавленных украшений). И здесь стоит вспомнить его реплику из нищей черноморской жизни: «У меня большое сердце. Как у теленка». Теленок был гораздо симпатичнее, когда был не золотым, а настоящим, с сердцем.

Наконец, еще один смысл названия раскрывается, если взглянуть на отброшенные Ильфом и Петровом варианты. Роман мог называться «Буренушка», «Телята», «Телушка-полушка» — за всем этим явно стоит фразеологизм «дойная корова», в роли которой предстоит выступить Корейко.

Ну а к «Золотому ослу» Апулея «Золотой теленок» отношения, пожалуй, не имеет, — кроме разве того, что обе книги очень веселые.

Почему подпольный миллионер Корейко тоже назван в романе комбинатором?

Корейко — достойный противник Бендера: в годы Гражданской войны и НЭПа он проворачивает такие дела, которые великому комбинатору и не снились («На сахаре он заработал миллиард. Курс превратил эти деньги в порошок»). Но если «четыреста способов отъема денег», которые известны Бендеру, — «сравнительно честные», то махинации Корейко отвратительны — особенно фокус с поездом, который так и не довез продовольствие в голодающее Поволжье. Недаром, ознакомившись с историей своего «подзащитного», Бендер — сам никогда не теряющий человечности — утверждает, что потерял веру в человечество.

Впрочем, несмотря на выдающуюся способность оставаться незамеченным, Корейко все же оказывается раскрыт — ведь знает же откуда-то Шура Балаганов о его миллионах. В черновом «Великом комбинаторе» он объясняет:

Понимаете, Бендер, случилось мне недавно сидеть в Одесском ДОПРе. Мне там об этом говорили несколько очень опытных шниферов. Они интересовались несгораемым шкафом и даже сделали в его квартире проверку. Но, оказывается, он дома ничего не держит. Вообще ничего не известно. Доказательств — никаких. Но все говорят, что этот человек делает сейчас миллионные обороты. Гений частного капитала.

Шниферы — это воры-«медвежатники», специализирующиеся на взломе сейфов. Значит, кто-то дал им наводку. Корейко не мог проворачивать свои дела в вакууме, у него были партнеры — и слухи о его капиталах все же просочились.

Операция против Корейко, в ходе которой не любящий советскую власть Бендер оказывается на одной стороне с государством, — это актуальный для 1930 года вариант робингудства. Обещая в случае несговорчивости Корейко отнести его «дело» куда следует, Бендер прибавляет: «Я останусь таким же бедным поэтом и многоженцем, каким был, но до самой смерти меня будет тешить мысль, что я избавил общественность от великого сквалыжника».

Кстати, в поединке с Корейко реализуется известный мотив: один соперник признает другого равным себе. Увидев, с кем ему предстоит иметь дело, Бендер говорит: «Объект, достойный уважения»; часть романа, в которой описана самая острая фаза противостояния, называется «Два комбинатора». Разоблаченный Корейко соглашается с этим: «А когда вы пришли в виде киевского надзирателя, я сразу понял, что вы мелкий жулик. К сожалению, я ошибся. Иначе черта с два вы бы меня нашли». В финале романа этот мотив переворачивается: Остап-миллионер понимает, какую жизнь вела его жертва. «Спал плохо — боялся, что украдут деньги, стал похож на Корейко» — такая фраза есть в набросках к «Золотому теленку».

Были ли в Советском Союзе подпольные миллионеры?

Были. Среди прецедентов — биография одессита Нафталия Френкеля, который еще до революции сколотил огромное состояние с помощью спекуляций (кстати, спекулировал он лесом — в точности как жульническая контора «Геркулес», где трудился Корейко). После революции Френкелю поначалу удавалось сохранять богатство: в отличие от Корейко, он не чурался НКВД и даже проворачивал с не слишком чистоплотными чекистами совместные дела. После ареста в 1924 году Френкель умудрился, будучи заключенным, сделать карьеру подрядчика на Соловках, а после освобождения он стал одним из организаторов системы принудительного труда в ГУЛАГе, стоившей жизни сотням тысяч зэков. В частности, он был начальником строительства Беломорканала. Френкель обладал феноменальным чутьем, благополучно избежал всех дальнейших чисток и репрессий, стал кавалером трех орденов Ленина, в войну получил чин генерал-лейтенанта инженерно-технической службы НКВД и умер в своей постели в возрасте 77 лет.

Существовали и другие советские подпольные миллионеры: Николай Павленко, Борис Ройфман, Зигфрид Газенфранц. Большинство из них, как и Корейко, спекулировали на госзаказах и продуктах — но действовали уже после войны; таких спекулянтов приговаривали к расстрелу даже при Хрущеве, а уж в сталинское время они должны были быть особенно осторожны. Один из крупнейших довоенных аферистов, в чьей биографии путь Корейко скрещивается с путями «сыновей лейтенанта Шмидта», — Иван Амозов¹⁶, который придумал себе боевую революционную биографию и получал на ее основе высокие посты, награды и денежные премии. Ну а похищение Александром Корейко поезда с продовольствием основано на реальных преступлениях на украинской железной дороге в начале 1920-х, когда расхитители присваивали «целые вагоны сахара, табака, кожи»¹⁷. Процесс над ними в 1925 году освещался в «Гудке» — газете, где вскоре начали работать Ильф и Петров.

Почему Бендеру был нужен именно миллион?

Миллион — идефикс Бендера. Его аппетиты, как видим, выросли после фиаско в «Двенадцати стульях» (там компаньоны гонялись за драгоценностями на 150 тысяч). В принципе, Бендер готов согласиться на полмиллиона, но важнее сакральность числа. Миллион — это в принципе очень много, «миллионщиком» называли до революции очень богатого человека, о миллионах грезят герои Достоевского, а зарабатывают их герои Мамина-Сибиряка, одного из немногих создателей русского капиталистического романа. В раннесоветскую эпоху «миллионы» — синоним народных масс: Маяковский не ставит своего имени на издании поэмы «150 000 000», имея в виду, что автор этой поэмы — весь советский народ. Противопоставлен этим 150 миллионам искатель одного миллиона Остап Бендер.

Следует, впрочем, сделать одну ремарку. Советские граждане в начале 1930-х еще прекрасно помнили, что такое реальный миллион рублей в руках: такая сумма была ничтожной в годы военного коммунизма и раннего НЭПа, когда в стране произошла гиперинфляция. Миллион тогда пренебрежительно называли «лимоном». В «Золотом теленке» приводится песенка того времени: «Залетаю я в буфет, / Ни копейки денег нет, / Разменяйте десять миллионов…» Вскоре — в 1922 году — советское правительство провело две деноминации: прежний миллион рублей стал равен новому советскому рублю, но еще в 1923-м цены привычно указывались в миллионах и миллиардах¹⁸. За семь лет миллион вновь превратился в недостижимый идеал, символ абсолютного богатства. И это можно понять: по подсчетам «Коммерсанта», миллион рублей 1930 года в переводе на современные деньги равнялся бы примерно 2,7 миллиона долларов¹⁹.

Неудивительно, что идея миллиона завораживает тех, кому богатство не светит — и кто не знает, до чего тягостно в Советском Союзе быть миллионером. В главе «Дружба с юностью» есть эпизод, когда в ночном поезде компания собеседников постоянно возвращается к заветному числу (что Остапа выводит из себя): «Дали бы мне миллион рублей!», «У одной московской девицы в Варшаве умер дядя и оставил ей миллионное наследство», «Посмотрело правление жакта в этот горшочек, а там золотые индийские рупии, миллион рупий…»

Утром, проснувшись, Бендер опять слышит: «Миллион! Понимаете, целый миллион…» Ирония в том, что речь идет уже не про деньги, а про тонны чугуна: вчерашние попутчики Бендера сошли с поезда, а новыми попутчиками оказались студенты-энтузиасты. Когда же раздухарившийся великий комбинатор показывает им свой миллион, студенты разбегаются от него как от зачумленного. Это один из знаков того, насколько бесполезно и подозрительно в новом обществе богатство: недаром среди планов концовки романа была неожиданная отмена денег. Так сатира в «Золотом теленке» смыкается с утопией.

Почему у Бендера в «Золотом теленке» три спутника, а не один?

Прежде всего потому, что главный талант Бендера — изобретение комбинаций. Случайная встреча с Шурой Балагановым дает ему цель, случайная встреча с Козлевичем — средство передвижения. Выбивается из этой схемы Паниковский — к которому, вспомним, намертво пристало прозвище «нарушитель конвенции». Но Бендер, не чуждый как жалости, так и самоутверждения на фоне других, подбирает Паниковского, когда за тем гонятся разъяренные жители города Арбатова, — и в конце концов находит ему применение. Ведь охота за миллионом — серьезное предприятие, и одним компаньоном вроде Кисы Воробьянинова Бендер бы тут не обошелся.

Ильф и Петров иногда подчеркивают общность этого коллектива: в одной из глав они именуются «четырьмя жуликами», в другой Остап Бендер объявляет себя, Шуру и Паниковского богатырями Ильей Муромцем, Добрыней Никитичем и Алешей Поповичем. Но, несмотря на это, квартет, как в басне Крылова, не очень-то складывается. Что-то все время мешает гармонии. После прибытия в Черноморск концессионеры редко собираются вместе: в какой-то момент отпадает Козлевич (эпизод с «охмурением ксендзами» — отголосок антирелигиозных кампаний 1920-х), а поворотным моментом, подлинной трагедией посреди романа, оказывается смерть Паниковского — жалкого старика и в то же время главного после Бендера индивидуалиста в романе. После этого братство антилоповцев распадается.

Лучше всего разработаны в романе отношения Шуры и Паниковского, которые исполняют чисто юмористические роли недалеких подручных (троп, популярный в культуре — от классических комедий до детских мультфильмов про злодеев и героев). Вершина этого дуэта — кража гирь из квартиры Корейко:

— Вам, Шура, я скажу как родному. Я раскрыл секрет этих гирь.

Паниковский поймал наконец живой хвостик своей манишки, пристегнул его к пуговице на брюках и торжественно взглянул на Балаганова.

— Какой же может быть секрет? — разочарованно молвил уполномоченный по копытам. — Обыкновенные гири для гимнастики.

— Вы знаете, Шура, как я вас уважаю, — загорячился Паниковский, — но вы осел. Это золотые гири! Понимаете? Гири из чистого золота! Каждая гиря по полтора пуда. Три пуда чистого золота. Это я сразу понял, меня прямо как ударило. Я стал перед этими гирями и бешено хохотал. Какой подлец этот Корейко! Отлил себе золотые гири, покрасил их в черный цвет и думает, что никто не узнает.

Гири, разумеется, оказываются не золотыми, а чугунными, и следует комическая драка. Доверчивость Шуры — часть его типажа («Балаганов очень мил, но глуп»): великолепно завершает его линию сцена в трамвае, где бывший «сын лейтенанта Шмидта», у которого в кармане лежат пятьдесят тысяч, ворует грошовый дамский кошелек. Эта простота, однако, не очень вяжется с предприимчивостью Шуры: ведь именно он разработал гигантский план разделить весь Советский Союз на участки, чтобы жулики, выдающие себя за детей лейтенанта Шмидта, не опасались конкуренции. Судя по всему, Ильф и Петров не устояли перед соблазном привязать остроумную аферу (имевшую прецеденты в действительности) к новому персонажу.

Важное пояснение к роли антилоповцев дает сам Бендер, разговаривая в последний раз с Зосей Синицкой: «Мне тридцать три года, — поспешно сказал Остап, — возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил, и только вы…» О том, что образ Бендера пародирует Иисуса, писалось не раз. В «Золотом теленке» он рассказывает: «Не далее как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом. И все было в порядке. Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была давка!» В таком случае Балаганов, Паниковский и Козлевич — пародийные апостолы, и показному атеизму Бендера это не противоречит.

Что в романе символизируют автомобили?

«Золотой теленок» открывается эпиграфом из правил дорожного движения и длинным пассажем о незавидной судьбе пешеходов в автомобильный век. В первой части романа герои путешествуют из Арбатова в Черноморск на видавшей виды, латаной и перелатанной машине, которой Остап Бендер дает имя «Антилопа-Гну» — по аналогии с марками вроде «изотта-фраскини» и «лорен-дитрих» (собственно, «лорен-дитрихом» «Антилопу» считает ее хозяин Козлевич). Путешествие поначалу выходит удачным: «Антилопу» принимают за головную машину автопробега «Москва — Харьков — Москва» и встречают с хлебом-солью и бензином.

«Теленок» — свидетельство горячего интереса к автомобилям, охватившего СССР в 1920–1930-е. Комментатор Ильфа и Петрова Александр Вентцель замечает, что советское общество, видевшее мало автомобилей, прекрасно знало их марки и разбиралось в устройстве механизмов²⁰. О «фордах» и «паккардах» выходили популярные брошюры. Ну а автопробеги действительно проводились регулярно — в первую очередь с агитационными целями.

В романе все это находит подтверждение. Кое-где жители городов на пути автопробега просто смотрят на «Антилопу-Гну» как на диковину, на всякий случай вынося навстречу все возможные лозунги и транспаранты, а кое-где, напротив, антилоповцев ждут подкованные шоферы-любители: «Я читал в газете, что идут два “паккарда”, два “фиата” и один “студебеккер”». На торжественных митингах звучат типичные штампы из прессы: «Все в Автодор!.. Наладим серийное производство советских автомашин. Железный конь идет на смену крестьянской лошадке. <…> Автомобиль — не роскошь, а средство передвижения». Остап легко подыгрывает этому, украшая «Антилопу» лозунгом «Автопробегом — по бездорожью и разгильдяйству!».

В целом автомобильная тема в романе встроена, — как всегда, не без мягкой иронии — в дискурс победительного социализма, который оставляет жуликов-частников на обочине: «Настоящая жизнь пролетела мимо, радостно трубя и сверкая лаковыми крыльями». Притом до поры до времени им удается пользоваться плодами этой настоящей жизни: новые явления советской жизни в романах Ильфа и Петрова часто выступают в роли deus ex machina²¹.

Черноморск — это Одесса?

В черновом «Великом комбинаторе» никакого Черноморска не было, а сразу была Одесса. В «Золотом теленке» Черноморск и Одесса, казалось бы, разведены: в первой же «черноморской» главе упомянуты «брюки из клетчатой материи, известной под названием “Столетье Одессы”». Да и в «Двенадцати стульях» Бендер — по косвенным данным, сам уроженец Одессы²² — сообщает, что всю контрабанду делают именно там, а ни в каком не Черноморске. Но, конечно, черты Одессы в Черноморске угадываются безошибочно: это и большой порт, и «бронзовая фигура екатерининского вельможи» — памятник Дерибасу[7], и бульвары с акациями. Подтверждают эту версию и мечты «пикейных жилетов» о присвоении Черноморску статуса вольного города, как «лет сто тому назад» (имеется в виду статус порто-франко, которым действительно обладала Одесса в XIX веке), и жалобы старика Фунта, который припоминает закрывшиеся общества взаимного кредита, действительно существовавшие в Одессе. Узнаваемый колорит, специфический юмор (с его «подчеркнуто еврейским речевым фоном»²³) — все это, помимо прочего, вписывает «Золотого теленка» в традицию одесской прозаической школы (существование которой, впрочем, небесспорно) и вновь связывает Остапа Бендера с не чужим ему миром одесского криминала, воспетого Бабелем.