Агата Кристи
УБИЙСТВО НА ПОЛЕ ДЛЯ ГОЛЬФА

AGATHA CHRISTIE
«The Murder on the Links», 1923

Глава 1
Попутчица

Полагаю, многим известен анекдот о молодом авторе, который решил во что бы то ни стало сразить наповал пресыщенных редакторов и начал рассказ оригинальной и захватывающей репликой:

« — Чёрт побери! — вскричала герцогиня».

Как ни странно, мое повествование начинается практически в том же духе, разве что особа, употребившая столь экспрессивное восклицание, отнюдь не герцогиня!

Это был обычный день в начале июня. Закончив кое-какие дела в Париже, я возвращался утренним поездом в Лондон, где мы с моим старинным другом — удалившимся от дел бельгийским сыщиком Эркюлем Пуаро — по-прежнему вместе снимали квартиру.

Экспресс до Кале был совершенно пуст — кроме меня в купе находилась всего одна пассажирка. Гостиницу я покинул в некоторой спешке, и когда поезд тронулся, был поглощен пересчитыванием багажа и попытками убедить себя в том, что должным образом собрал все свои пожитки. И почти не обращал внимания на попутчицу до тех пор, пока она не напомнила о своем существовании весьма решительным способом. Вскочив с места, она рывком открыла окно, высунула голову наружу, а мгновение спустя втянула ее обратно, издав краткий и мощный вопль:

— Чёрт!

Да, я старомоден. Я считаю, что женщине надлежит вести себя женственно. И мне претит образ современной невротической девицы, которая с утра до ночи слушает джаз, дымит, как паровоз, и употребляет такие словеса, от коих торговка рыбой с рынка Биллингсгейт [Биллингсгейт — столичный рыбный рынок вблизи Лондонского моста. Рынок существует с XVI века и примечателен виртуозной бранью, которую городской фольклор приписывает местным торговкам рыбой. (Здесь и далее — прим. перев.)] покраснела бы как рак!

И вот, я слегка нахмурил брови и воззрился на миловидное, дерзкое личико под лихо заломленной красной шляпкой. Густые черные кудри скрывали оба уха. На вид я дал бы ей не больше семнадцати, хотя физиономия девушки была чересчур густо напудрена, а губы алели просто-таки нестерпимо.

Она выдержала мой взгляд безо всякого смущения и скорчила в ответ весьма выразительную гримасу.

— Господи боже, я повергла в ужас добропорядочного джентльмена! — объявила она воображаемым зрителям. — Ах, прошу прощения за мой дерзкий язык! Недостойно леди и все такое прочее, но, ради всего святого, у меня есть веская причина волноваться! Представляете, моя единственная сестра пропала!

— Правда? — вежливо произнес я. — Какое несчастье.

— Они не одобряют! — заметила девушка. — Крайне не одобряют — и меня, и мою сестру, хотя даже в глаза ее, бедняжку, не видели. Какая несправедливость!

Я открыл было рот, но она меня опередила:

— Ни слова больше! Никто меня не любит! Пойду в вишневый садик, наемся червячков! Ыыыыы! Горе мне, горе!

Она уткнулась в широченный разворот французского юмористического листка. Минуту-другую спустя я заметил, что ее глаза украдкой следят за мной поверх газеты, и улыбнулся помимо воли, а еще через минуту она отшвырнула газету, рассмеявшись весело и звонко.

— Я знала, знала, что вы не такой остолоп, каким кажетесь! — крикнула она.

Хохотала она так заразительно, что я не смог удержаться и тоже рассмеялся, хотя слово «остолоп» мне совершенно не понравилось. Девица определенно была воплощением всего того, что я терпеть не мог, но это же действительно не повод вести себя как последний дурак. Я был готов смягчиться. Тем более, что девушка-то оказалась прехорошенькая…

— Ну вот, мы и подружились! — объявила кокетка. — Признайтесь, вы сожалеете, что моя сестра….

— Я безутешен!

— Вот и умница!

— Позвольте мне договорить. Я хотел сказать, что, хоть я и безутешен, но постараюсь как-нибудь смириться с ее отсутствием, — сказал я с легким поклоном.

Но в ответ эта самая непостижимая на свете девица нахмурилась и тряхнула головой.

— Да бросьте вы. Я предпочитаю открытое «благопристойное неодобрение». А лицо-то, лицо! На нем прямо так и написано: «Не нашего поля ягода». И тут вы правы — хотя, имейте в виду, в наши дни так сразу и не скажешь. Не всякий сумеет отличить кокетку от кокотки. Ну вот, даю голову на отрез, я снова вас ужаснула! Вас будто в лесной глухомани откопали, не иначе. Но я совсем не против. Побольше бы этому миру таких как вы. Вот что я по-настоящему ненавижу, так это когда парень начинает клеиться. Я просто впадаю в бешенство.

Она яростно тряхнула кудрями.

— А какая вы в бешенстве? — с улыбкой спросил я.

— Сущий черт в юбке! Что угодно могу наговорить или сделать! Одного нахала как-то раз чуть не прибила. Правда-правда! И поделом ему. Во мне ведь течет итальянская кровь. Подведет она меня однажды под монастырь, как пить дать.

— Умоляю вас, только не впадайте в бешенство в моем присутствии.

— Уговорили. Вы-то мне нравитесь — понравились с первого взгляда. Но у вас был такой чопорный вид поначалу — я и не думала, что мы поладим.

— Ну, раз уж мы поладили, расскажите немного о себе.

— Я актриса. Нет — не из тех, о которых вы подумали. Те увешаны драгоценностями, ходят обедать в «Савой», во всех газетах их фотографии, и под каждым снимком сообщается, что они в восторге от мадам Такой-то и мадамтакойтиного крема для лица. А я на подмостках с шести лет — кувыркаюсь.

— Простите, не понял, — сказал я озадаченно.

— Вы что, детей-акробатов никогда не видели?

— А, теперь понятно.

— Я родилась в Америке, но большую часть жизни провела в Англии. А теперь мы подготовили новое представление…

— Мы?

— Мы с сестренкой. Песни там, танцы, репризы всякие, ну и старая добрая акробатика — куда же без нее. Совершенно оригинальная программа, публика всякий раз прямо на ушах. И сборы наверняка будут…

Моя новая знакомая подалась вперед и начала посвящать меня во все подробности, причем многие термины и понятия были мне в диковинку. Но неожиданно я почувствовал возрастающий интерес к этой девушке. В ней причудливо сочетались ребячливость и женственность. Она старалась казаться умудренной опытом, способной, по ее словам, «постоять за себя», и все же было что-то удивительно наивное в ее целеустремленном отношении к жизни и отчаянной решимости «преуспеть» во что бы то ни стало. Я будто бы одним глазком заглянул в совершенно неведомый мир, не лишенный, однако, своего очарования, и мне нравилось смотреть, как озарялось светом ее живое личико, пока она говорила.

Тем временем мы миновали Амьен [Амьен – город на севере Франции на р. Сомма; во время Первой мировой войны в августе 1918 года англо-французские войска провели при Амьене широкомасштабную операцию, которая привела к поражению Германии и ее последующей капитуляции], всколыхнувший во мне множество воспоминаний. Моя попутчица, похоже, интуитивно поняла, что творится у меня на душе.

— Вспоминаете о войне?

Я кивнул.

— Довелось понюхать пороху, а?

— Да уж, еще как. Сперва был ранен, а после Соммы меня вообще объявили негодным к службе. Какое-то время я занимал армейскую должность на полставки. А теперь — что-то вроде личного секретаря у одного члена парламента.

— Божечки! Это ж как надо мозгами шевелить!

— Вовсе нет. По правде сказать, делать практически нечего. Работа отнимает у меня от силы пару часов в день. И скучно к тому же. Просто не знаю, что бы я делал, если бы не нашел для себя по-настоящему увлекательное занятие.

— Только не говорите, что собираете коллекцию жуков и бабочек!

— Нет. Дело в том, что я снимаю квартиру вместе с одним очень интересным человеком. Раньше он служил сыщиком в бельгийской полиции. А теперь поселился в Лондоне и стал частным детективом — причем, непревзойденным. Он поистине великий человек, даром что ростом маловат. Раз за разом ему удается докопаться до правды там, где полиция совершенно бессильна.

Глаза у моей попутчицы стали как блюдца.

— Это ведь так интересно! Обожаю преступления. Не пропускаю ни одной детективной картины. А когда случается убийство, так я газеты прямо пожираю.

— Помните «Дело об отравлении в Стайлзе»? — спросил я.

— Погодите-ка, там еще старушку прикончили? Где-то в Эссексе, что ли?

Я кивнул.

— Это было первое крупное дело Пуаро. Если бы не он, убийце несомненно удалось бы выйти сухим из воды. Да уж, потрясающая была работа!

Усевшись на любимого конька, я проскакал по основным пунктам этого расследования до неожиданной и триумфальной развязки. Девушка слушала затаив дыхание. Вообще мы оба настолько увлеклись, что даже не заметили, как поезд подкатил к станции Кале.

— Матерь божья! — вскрикнула моя попутчица. — Где моя пуховка?

Она нанесла на щеки новый слой пудры, затем щедро намазала губы помадой и оценила результат, глядя в карманное зеркальце — причем без малейшего стеснения.

— Осмелюсь заметить, — начал я нерешительно, — это, конечно, нахальство с моей стороны, но к чему вам все это?

Девушка прервала свое занятие и уставилась на меня с нескрываемым удивлением.

— Такая красивая девушка вполне могла бы позволить себе обходиться без пудры и прочего, — запинаясь произнес я.

— Дружочек мой! Без этого никак. Все девушки обязаны следить за собой. Уж не думаете ли вы, что я хочу выглядеть отсталой деревенщиной? — Она в последний раз посмотрелась в зеркальце, одобрительно улыбнулась своему отражению и спрятала косметичку в сумку. — Так-то лучше. Согласна, следить за своей внешностью — довольно хлопотное дело, но если девушка себя уважает — нельзя распускаться!

Мне было нечего ответить на эту в высшей степени нравственную сентенцию. Как много порой зависит от точки зрения!

Я подозвал двоих носильщиков, и мы сошли на платформу. Попутчица протянула мне руку.

— Ну, до свиданьица, и впредь обещаю следить за речью.

— Но вы, конечно, позволите мне составить вам компанию на борту парохода?

— А до парохода дело может и не дойти. Я должна выяснить, не отчалила ли моя сестричка куда-то по суше. Но все равно, спасибо вам.

— Мы, конечно же, еще увидимся с вами, правда? Я… — Тут я запнулся. — Я хочу познакомиться с вашей сестрой.

Мы оба рассмеялись.

— Это и правда очень мило с вашей стороны. Я передам ей ваши слова. Но вряд ли мы свидимся снова. Вы были так добры ко мне всю поездку, особенно учитывая мои выходки. Но то, что было написано у вас на лице с самого начала — истинная правда. Не вашего я поля ягода. Чуть что — беды не оберешься, я это слишком хорошо знаю…

Лицо у нее вдруг изменилось. На миг легкомысленная веселость померкла. Оно показалось гневным — даже мстительным…

— Так что прощайте, — сказала моя попутчица, и голос ее снова звучал легко и непринужденно.

— И вы даже не скажете, как ваше имя? — крикнул я ей вслед.

Девушка обернулась, поглядела на меня через плечо. На щеках заиграли ямочки. Она будто сошла с очаровательной картины Грёза [Жан-Батист Грёз (1725–1805) — французский живописец и рисовальщик. Ведущий жанрист и портретист позднего рококо].

— Синдерелла, — сказала она и засмеялась.

Я не думал и не гадал, когда и при каких обстоятельствах встречу вновь свою Золушку из поезда.

Глава 2
Призыв о помощи

На следующее утро, когда я вышел к завтраку в нашу общую гостиную, на часах было пять минут десятого.

Мой друг Пуаро, как всегда пунктуальный до минуты, как раз принялся срезать верхушку со второго яйца.

Увидев меня, он лучезарно улыбнулся.

— Хорошо выспались, да? Оправились после ужасного морского вояжа? Это чудо чудное, нынче утром вы почти вовремя. Пардон, но ваш галстук несимметричен. С вашего позволения, я его поправлю.

Где-то я уже описывал внешность Эркюля Пуаро. Потрясающий человек потрясающе маленького роста — всего пять футов четыре дюйма! Голова яйцевидной формы и слегка клонится набок, в глазах в минуты возбуждения вспыхивает зеленая искорка, напомаженные усы закручены вверх на армейский манер, и безмерное, величавое достоинство во всем облике! Одет с иголочки, щеголеват и опрятен. Страстный аккуратист во всем без исключения. Вид криво пристегнутой брошки или булавки для галстука, или крохотная пылинка на чьем-нибудь костюме — невыносимая пытка для этого маленького педанта, если только у него нет возможности облегчить свои страдания, собственноручно все исправив. Его божества — Порядок и Метод. Он всегда испытывал некоторое презрение к вещественным доказательствам, таким как следы обуви или сигаретный пепел, утверждая, что сами по себе они никоим образом не помогут сыщику в расследовании. Бывало, постучит пальцем по яйцеобразной своей голове с каким-то нелепым самодовольством и скажет: «Истинная работа совершается вот здесь, внутри. Серые клеточки, мон ами — всегда помните о серых клеточках!»

Я проскользнул на свое место и, отвечая на приветствие Пуаро, заметил между прочим, что часовой переезд по морю между Кале и Дувром едва ли может удостоиться эпитета «ужасный».

Пуаро энергично возразил, потрясая ложечкой.

— Отнюдь! Если человек целый час испытывает ужасные чувства и эмоции, это равносильно нескольким часам ужаса! Не даром же один ваш английский поэт сказал, что время исчисляется не часами, а ударами сердца!

— Мне кажется, Браунинг имел в виду нечто более романтическое, нежели морская болезнь.

— Потому что он был англичанин, островитянин, для коего Ла-Манш — ничто. Ах, но вы ведь тоже англичанин! Мы — другие. Представьте себе, в начале войны одна моя знакомая бежала на побережье, в Остенде. И там у нее приключился кошмарный нервный припадок. Бежать дальше было невозможно, разве что пересечь море! А она испытывала ужас — панический! — перед морской стихией! Что ей было делать? Боши с каждым днем приближались. Только представьте весь ужас ее положения!

— И как же она поступила? — полюбопытствовал я.

— К счастью муж ее был, что называется, практи́к. И к тому же невозмутимый, нервные припадки его не трогали. Он просто на руках отнес ее на корабль. Естественно, по приезде в Англию она находилась в полной прострации, но все еще дышала.

Пуаро совершенно серьезно покачал головой. Я как мог старался сохранить невозмутимое выражение лица.

Внезапно мой друг напрягся и драматически указал пальцем на подставку с тостами.

— А вот это, пар экзампль, уже чересчур! — вскричал он.

— Что именно?

— Этот кусочек тоста. Заметили вы его или нет? — Он извлек нарушителя из тостера и протянул мне, дабы я смог его осмотреть во всех подробностях. — Квадратен ли он? Нет. Треуголен? И снова нет. Может, он по крайней мере кругл? Нет. Имеет ли он какую-нибудь форму, хоть отдаленно приятную для глаз? Есть ли в нем симметрия? Ни малейшей.

— Этот ломтик отрезан от домашней буханки, — объяснил я, стараясь примирить его со злополучным тостом.

— До чего разумен мой друг Гастингс! — воскликнул Пуаро с явным сарказмом в голосе. — Неужели вы не понимаете, что я отрицаю такие буханки — беспорядочные и бесформенные, ни одному булочнику не должно быть дозволено выпекать такие!

Я предпринял попытку отвлечь его.

— А не пришло ли чего-нибудь занятного по почте?

Пуаро расстроенно тряхнул головой.

— Писем я еще не читал, но последнее время ничего интересного не происходит. Великих преступлений, преступников, обладающих собственной методой, больше не существует. Расследования, которые мне предлагают нынче, банальны в высшей степени. В сущности я низведен до того, что возвращаю модным дамам потерянных болонок! Последним делом, представлявшим хоть какой-то интерес, была та хитроумная история с бриллиантом Ярдли, и было это — сколько месяцев назад это было, друг мой?

Он покачал головой с таким удрученным видом, что я расхохотался.

— Приободритесь, Пуаро, удача переменчива. Прочтите письма. Как знать, может, величайшее дело уже маячит на горизонте.

Пуаро усмехнулся и, вооружившись изящным ножиком для писем, аккуратно вскрыл несколько конвертов, лежавших рядом с его тарелкой.

— Счет. Еще один. Похоже, к старости я становлюсь транжирой. Ага! Записка от Джеппа.

— И? — навострил я уши. Инспектор Скотленд-Ярда уже не раз подбрасывал нам интересные дела.

— Он просто выражает благодарность (в своей обычной манере) за то, что я немного помог ему в деле Эберстуайта, направил, так сказать, в верное русло. Я в восторге, что мог быть ему полезен.

— И как же он выражает свою благодарность? — спросил я заинтересованно, поскольку хорошо знал старину Джеппа.

— Он достаточно любезен, чтобы сказать, что для своего возраста я в отличной форме и он рад, что ему представилась возможность привлечь меня к этому делу.

В этом был весь инспектор Джепп, и я не смог удержаться от смеха. Пуаро же невозмутимо продолжал просматривать корреспонденцию.

— Предлагают прочесть лекцию местным бойскаутам. Графиня Форфанок будет мне признательна, если я навещу ее. Снова какая-нибудь собачонка убежала, не иначе! Так, а вот и последнее. Ага…

Я вскинул глаза, мгновенно уловив перемену в его голосе. Пуаро внимательно читал. Через минуту он подвинул листок ко мне.

— Это не совсем обычно, мон ами. Прочтите сами.

Письмо было написано на заграничной бумаге твердым и весьма характерным почерком.

Вилла «Женевьева»,

Мерлинвиль-сюр-Мер,

Франция

Дорогой сэр, я нуждаюсь в услугах детектива, но по некоторым причинам, о коих я сообщу Вам позднее, не желаю официально обращаться в полицию. Сведения о Вас я получил из разных источников, но все утверждают, что Вы человек не только весьма решительный, но и весьма осмотрительный, и на Вашу сдержанность можно положиться. Не могу доверить бумаге все подробности моего дела, скажу лишь, что обладаю некоторыми секретными сведениями и каждый день опасаюсь за свою жизнь. Уверен, что стр…