Майн Рид
ОХОТНИКИ ЗА СКАЛЬПАМИ

Tomas Mayne Reid
«The Scalp-Hunters.
A Romance of Northern Mexico», 1851
(перевод с английского А. Грузберг)

Предисловие

Примерно год назад я представил публике книгу под названием «Вольные стрелки». В предисловии говорилось, что это «правда, поэтически окрашенная»; основные факты правдивы, но приукрашены поэтической вольностью, факты, разукрашенные фантазией, мозаика романтики и реальности.

Некоторые посчитали «поэтическую окраску» слишком яркой. Возможно, это и так; но общее мнение о книге не только удовлетворило меня, но и вызвало чувство благодарности; и тем, кто отнесся к ней благосклонно, я теперь предлагаю «разновидность того же самого».

Я буду вполне удовлетворен, если ваше мнение об этой книге не будет более строгим.

Я сожалею, что моя книга не имеет иной цели, кроме развлечения; но я излагаю в ней тысячи фактов – результат моего собственного личного опыта. Я постарался нарисовать сцены непривычной жизни такими, какими они сохранились в моей памяти. Если вы не поверите в их правдивость, надеюсь, вы все же сочтете их правдоподобными.

Но зачем мне настаивать на правдивости книги, если я сам говорю, что ее единственная цель – развлечение? Я и не буду настаивать. Пусть все считается вымыслом – ведь это все-таки роман; но в ответ на эту уступку с моей стороны попрошу вас не считать книгу только «романом ради романа». Если вы согласитесь с этим, я достиг своей цели.

Прежде чем идти дальше, я должен сказать два слова: одно – предупреждение вам, второе – извинения для меня. Мои сцены кровавы, некоторые исключительно кровавы, но увы! красного в них гораздо меньше, чем в реальности, из которой они взяты. Я знаю, что это слабое оправдание за то, что я их изобразил; но не хочу, чтобы вы столкнулись с ними без предупреждения. Я грубый, жестокий и безответственный писатель. Мне не хватает классических черт, которые позволяют многим моим собратьям по перу так элегантно выражать свои мысли. Если я пишу, я вынужден, чтобы заинтересовать, больше внимания обращать на содержание, чем на форму, описывать грубую реальность, а не очищенную жизнь и мысли. Больше того, моя книга – это книга о трапперах. Хорошо известно, что таперы бранятся, как солдаты, некоторые из них на самом деле гораздо хуже. Я вынужден был, насколько это возможно, облагораживать трапперов; но боюсь, что эта выразительная речь – слишком важная черта их характеров, чтобы совсем ее опускать. Если использовать банальную фразу, получится «Гамлет без Гамлета».

Однако я вижу огромную разницу между богохульством проклятий трапперов и аморальностью грязных эпизодов. Первое может лишь на мгновение вывести из себя, а вот второе способно оставить впечатление навсегда.

Я надеюсь, читатель, что ты свободен от литературного лицемерия, которое не замечает этой разницы, и, веря в это, отдаю свою книгу в твои руки.

Майн Рид

Лондон, 1851 год

Глава первая
Дикий Запад

Разверните карту мира и посмотрите на большой северный континент Америки. Пусть ваш взгляд упадет на дальний Запад, к садящемуся солнцу за много меридианов. Пусть ваш взгляд отдохнет на картине золотых рек среди горных вершин, на которых лежит вечный снег. Посмотрите туда.

Вы смотрите на землю, черты которой не тронуты рукой человека; эта земля все еще сохраняет форму, которую придал ей Всемогущий в самое утро творения; местность, в которой все несет божий облик. Этот вездесущий облик живет в величии гор, в шуме могучих рек; земля, благоухающая романтикой, полная приключений.

Мысленно следуйте за мной по сценам дикой красоты и свирепого величия.

Я стою на открытой равнине. Я поворачиваю лицо на север, на юг, на восток и на запад, и вокруг меня повсюду голубое кольцо неба. Ни скала, ни дерево не прерывают это кольцо горизонта. Что покрывает широкую равнину внутри этого кольца? Лес? вода? трава? Нет, цветы. Насколько хватает глаз, только прекрасные цветы!

Я смотрю на красочную карту, на прекрасную картину, расцвеченную всеми цветами радуги. Вон там золотисто-желтый цвет, это подсолнечник поворачивает свое подобное циферблату лицо к солнцу. Вон алый цвет, где мальва поднимает свои красные знамена. Вон пурпурная монарда, а вон эвфорбия распускает серебристые листья. Оранжевый цвет преобладает в цветах асклепии, а дальше взгляд падает на розовые цветы клеоме.

Ветерок шевелит цветы. Миллионы кораллов машут своими пестрыми знаменами. Высокие стебли подсолнечника сгибаются и распрямляются длинными волнами, словно в золотом море.

Вот они снова затихли. Воздух насыщен ароматами слаще арабских и индийских. Мириады насекомых машут крыльями; они сами подобны цветам; птицы-пчелы носятся, как косые солнечные лучи, или, застыв на мелькающих крыльях, пьют нектар из чаш; пчелы прячутся среди медовых пестиков или с радостной песней улетают в свой далекий улей.

Кто посадил эти цветы? Кто сплел из них этот великолепный рисунок? Природа. Это ее богатейшая мантия, более яркая, чем кашмирские шали.

Это «травянистая прерия». Название неверное. На самом деле это божий сад.

***

Сцена изменилась. Я, как и прежде, на равнине, и ничем не прерываемый горизонт окружает меня. Что я вижу? Цветы? Нет, видны не цветы, а обширное пространство живой зелени. С севера до юга, с востока до запада тянутся луга прерий, зеленые, как изумруд, и гладкие, как поверхность спящего озера.

Ветер гладит ее, раскачивает стебли. Все в движении; зелень покрыта движущимися темными и светлыми пятнами, когда облака набегают на солнце.

Взгляд нигде не встречает сопротивления. Иногда он натыкается на фигуры косматых бизонов или на изящные очертания антилоп. Иногда в приятном удивлении следует за далеким галопом белоснежных лошадей.

Это «травянистая прерия», безграничное пастбище бизонов.

***

Сцена меняется. Земля больше не ровная, но по-прежнему зеленая и лишенная деревьев. Ее поверхность представляет собой последовательность параллельных волн, которые иногда поднимаются, превращаясь в гладкие круглые холмы. Она покрыта мягким ярко-зеленым дерном. Эти волны напоминают океан после сильной бури, когда пена на волнах рассеялась, но высокие горы воды сохраняются. Кажется, что и здесь когда-то были такие волны, но потом, какой-то верховной волей, превратились в землю и внезапно застыли.

Это «холмистая прерия».

***

Снова сцена меняется. Я среди зелени и ярких цветов; но на пути взгляда встают рощи и густой подлесок. Кроны деревьев разные, но цвета живые, очертания мягкие и изящные. Я иду вперед, и передо мной непрерывно разворачиваются новые пейзажи, живописные и похожие на парки. «Стада» бизонов, «косяки» антилоп, «табуны» диких лошадей пятнами усеивают эти пейзажи. В рощах бегают индейки, с места на место перелетают фазаны.

Где владельцы этих земель, этих стад и этой дичи? Где дворцы, которые должны возвышаться в этих величественных парках? Я смотрю вперед, ожидая увидеть среди рощ башни богатых поместий. Но нет. На сотни миль вокруг ни одни очаг не посылает в небо дым. Эта земля знает только следы обутых в мокасины ног охотников и их врагов краснокожих индейцев.

Это «кочки» – острова в море прерии.

***

Я в дремучем лесу. Ночь, и горящие бревна костра бросают красный свет на все, что окружает наш лагерь. Вокруг могучие стволы деревьев, их толстые ветви, серые и гигантские, тянутся во все стороны. Я вижу кору. Она потрескалась и широкими полосами свисает наружу. Длинные змееобразные растения-паразиты перебрасываются с дерева на дерево, обвивая стволы, готовые раздавить их. Листвы над головой нет. Листья созрели и опали, но белый испанский мох гирляндами свисает с ветвей, как покров смертного ложа.

На земле лежат упавшие стволы, толщиной в ярды и наполовину сгнившие. На их концах огромные дупла, где спасаются от холода дикобразы и опоссумы.

Мои товарищи спят на опавшей листве, закутавшись в одеяла. Они лежат ногами к костру, положив головы на седла. Лошади стоят под деревьями, они привязаны к нижним ветвям и тоже кажутся спящими. Я не сплю и прислушиваюсь. Высоко над головой меж ветвями свистит ветер, длинные белые ленты раскачиваются на ветру. Дикая и меланхолическая музыка. Других звуков почти нет, потому что сейчас зима и древесные лягушки и цикады молчат. Я слышу треск поленьев в костре, шум сухих листьев, завивающихся от случайных порывов, крик «куу-вуу-а» белой совы, лай енотов и с перерывами далекий волчий вой. Таковы ночные звуки зимнего леса. Это свирепые звуки; но струны моего сердца отзываются на них. Я лежу и слушаю, и душа моя пропитывается романтикой.

***

Лес осенью, все еще в густой листве. Листья похожи на цветы, такие яркие у них краски. Красные, желтые золотые, коричневые. Сейчас в лесу тепло и прекрасно, и среди обвисших тяжелых ветвей летают птицы. Взгляд падает на далекие просторы и освещенные солнцем поляны. Солнце отражается в ярком птичьем оперении: золотисто-зеленые попугаи, голубые сойки, иволги с оранжевыми крыльями. Краснокрылые птицы летают в роще зеленых папай или среди янтарной листвы буковой чащи. Сотни птиц летают в листве и сверкают на солнце, как драгоценные камни.

Воздух полон музыкой, сладкими звуками любви. Лай белок, воркование голубей, разбившихся на пары, «рат-та-та» дятла и постоянное и размеренное пение других птиц сливаются вместе. Высоко на самых верхних ветвях издает свои подражательные звуки пересмешник, словно хочет заставить замолчать остальных певцов.

***

Я в стране коричневой голой земли и ломаных очертаний. Скалы, утесы и полоски бесплодной поверхности. Необычные растения цепляются за камни и свисают с утесов. Другие, шарообразные, лежат на поверхности сожженной земли. Еще другие поднимаются вертикально в небо, как резные рифленые колонны. Некоторые выбрасывают ветви, кривые и косматые, с овальными волосатыми листьями. Но есть что-то единообразное во всей этой растительности, в форме, цвете, в плодах и цветах; видно, что это одно семейство. Это кактусы. Целый лес мексиканских нопалей* [*Nopal, исп. – кактус, дающий плоды, похожие на смокву. (Здесь и далее – прим. пер.)]. Есть еще одно необыкновенное растение. У него длинные колючие листья, изгибающиеся книзу. Это агава, знаменитый мексиканский мескаль. Тут и там среди кактусов растут акации и мескитовые деревья, жители пустынь. Здесь никакие яркие предметы не радуют глаз; в воздухе не слышны сладкие мелодии. Одинокая сова улетает в густые заросли, гремучая змея ползет в редкой тени, неслышно пробегают койоты.

***

Я поднимался на одну гору за другой, и по-прежнему далеко впереди вздымались пики, покрытые никогда не тающим снегом. Я стоял на нависших утесах и смотрел на открывающиеся внизу пропасти, спящие в тиши опустошения. В пропасти упали огромные фрагменты гор и лежали, нагроможденные друг на друга. Другие такие же фрагменты угрожающе нависают вверху, ожидая какого-нибудь сотрясения в атмосфере, которое выведет их из равновесия. Эти пропасти вызывают страх, и голова у меня кружится от темных фантазий. Я держаусь за ствол сосны или за выступ камня.

Подо мной, надо мной и вокруг меня горы в хаотическом беспорядке громоздятся друг на друга. Некоторые горы лысые и унылые, на других следы растительности: темные иглы сосен и кедров, чьи искривленные стволы полурастут – полусвисают с утесов. Здесь хребет четкими очертаниями вздымается на фоне неба, а по его бокам огромные гранитные камни, словно брошенные руками титанов!

Страшное чудовище – медведь гризли бродит в горах; барсы сидят на выступающих скалах, ожидая, когда под ними пройдет на водопой лось; снежные бараны в поисках пары перепрыгивают с камня на камень. На ветке лысый канюк вытягивает голую шею с грязным клювом; и орел, плывя над всеми, четко вырисовывается на фоне голубого неба.

Это Скалистые горы, американские Анды, колоссальный спинной хребет континента!

***

Так выглядит дикий запад, такова сцена нашей драмы.

Поднимем занавес и познакомимся с героями.

Глава вторая
Торговцы прерий

Новый Орлеан, 3 апреля 18…

Чарльзу Сент-Врейну.

Наш молодой друг Генри Халлер едет в Сент-Луис «в поисках живописного колорита». Пожалуйста, помогите ему пройти «обычный курс взросления».

Ваш Луи Уолтон

С этим лаконичным письмом в кармане жилета я 10 апреля сошел на берег в Сент-Луисе и отправился в «Плантерс Отель».

Поместив багаж, устроив лошадь в конюшню (я прихватил с собой свою любимую лошадь), я надел чистую рубашку и, спустившись в «офис», спросил о мистере Сент-Вейне.

Его не было. Несколько дней назад он уехал вверх по течению Миссури.

Для меня это было большим разочарованием: никаких других рекомендательных писем и приглашений я не привез. Но я решил терпеливо ждать возвращения мистера Сент-Врейна. Он должен был вернуться меньше чем через неделю.

Каждый день я садился на лошадь и ехал в холмы и в прерии. Бездельничал в отеле или курил сигары на красивой площади. Пил шерри-кобблер* [*Коктейль – херес со льдом и с лимоном] в салуне и читал журналы в гостиной.

В этих и других таких же занятиях я провел три дня.

В отеле остановилась группа джентльменов, которые, по-видимому, хорошо знали друг друга. Я бы назвал их «шайкой», но это неподходящее слово и не выражает того, что я хочу сказать. Скорее это были веселые дружелюбные приятели. Они вместе гуляли по улицам, сидели рядом за столом в ресторане, где оставались долго после того, как расходились другие обедавшие. Я заметил, что они пили самое дорогое вино и потом в гостиной курили лучшие сигары.

Эти люди привлекали мое внимание; меня поражали их манеры и поведение; ездили они в повозках, похожих на индейские, вели себя по-мальчишески весело, что вообще очень характерно для американцев с запада.

Одевались они почти одинаково: костюмы из дорогой черной ткани, белые рубашки, сатиновые жилеты, булавки для галстуков с бриллиантами. У всех густые, но аккуратно подстриженные бакенбарды; у нескольких усы. Волосы падают на плечи; у большинства отложные воротники, обнажающие здоровую загорелую кожу горла. Меня поразило их сходство. Лица не похожи друг на друга, но одно и то же выражение глаз: несомненно, признак одинаковых занятий и опыта.

Может, они охотники? Нет: у охотников белые руки, на пальцах кольца с дорогими камнями, жилеты веселых расцветок и в целом вся одежда гораздо ярче и элегантней. Больше того, у охотника не бывает такой свободной и спокойной уверенности. Он опасается так себя вести. Он может жить в отеле, но будет оставаться тихим и незаметным. Охотник – хищная птица; подобно всем хищным птицам, он обычно молчалив и держится одиноко. Эти люди не из такой породы.

– Кто эти джентльмены? – спросил я у человека, сидевшего против меня, и показал ему на людей, о которых говорю.

– Люди прерий.

– Люди прерий?

– Да, торговцы из Санта-Фе.

– Торговцы! – удивленно повторил я, не в силах связать их элегантность с представлением о торговцах или о прерии.

– Да, – подтвердил мой собеседник. – Рослый красивый мужчина в середине – Бент, Билл Бент, как его называют. Джентльмен справа от него – молодой Саблетт; тот, что слева, один из Шото, а рядом с ним известный Джерри Фолджер.

– Значит, это и есть знаменитые торговцы прерий?

– Совершенно верно.

Я сидел, глядя на них с еще большим любопытством. И заметил, что они смотрят на нас и что я – предмет их разговора.

Вскоре один из них, удалого вида молодой человек, отделился от этой группы и подошел ко мне.

– Это вы спрашивали о мистере Сент-Врейне? – спросил он.

– Да.

– О Чарльзе Сент-Врейне?

– Да, это его имя.

– Это я…

Я достал письмо с представлением и протянул джентльмену, который взглянул на него.

– Мой дорогой друг, – сказал он, сердечно пожимая мне руку, – очень жаль, что меня здесь не было. Я сегодня утром приплыл вниз по реке. Как глупо, что Уолтон не написал Биллу Бенту! Давно вы здесь?

– Три дня. Я приплыл десятого.

– Клянусь богом, вы потеряли время! Идемте, я вас познакомлю. Это Билл Бент. Это Джерри…

И в следующее мгновение я пожимал руки торговцам; я узнал, что мой новый друг Сент-Врейн из их числа.

– Это первый звонок? – спросил один из них, когда в галерее прозвучал громкий удар гонга.

– Да, – ответил Бент, взглянув на свои часы. – Как раз время ликера. Пошли?

Бент направился в салун, мы все за ним.

Начиналась весна, и появились листки молодой мяты; по-видимому, этот ботанический факт был хорошо известен моим новым знакомым, потому что все они заказали «мятный сироп»* [*Напиток из виски или коньяка с водой, сахаром, льдом и мятой]. Пока этот напиток готовили, пока мы его пили, второй удар гонга позвал всех на обед.

– Пообедайте с нами, мистер Халлер, – пригласил Бент. – Мне жаль, что я не познакомился с вами раньше. Вам бы не было так одиноко.

Говоря это, он направился в зал ресторана в сопровождении товарищей и меня самого.

Не стоит описывать обед у «Планерса», со стейками из оленины, с языком бизона, с «цыплятами прерий» и деликатесным гарниром из лягушечьих лапок с юга Иллинойса. Нет, я не стану описывать этот обед, а вот то, что за ним последовало, боюсь, должен описать.

Мы сидели за столом, пока не остались одни. Скатерть убрали, и мы курили «регалии»* [*Большие сигары высшего качества] и пили мадеру по двенадцать долларов за бутылку! Мадеру заказал кто-то один, и не одну бутылку, а целые полдюжины. Это я помню хорошо; помню также, что, когда вынимал винную карточку или карандаш, все это у меня отнимали.

Помню, как слушал рассказы о приключениях среди павни, команчей и блекфутов; меня все это очень заинтересовало, и я с энтузиазмом думал о жизни в прериях. Потом кто-то спросил меня, не хочу ли я присоединиться к их поездке. После чего я произнес речь, в которой предложил сопровождать своих новых знакомых в их следующей экспедиции; затем Сент-Врейн сказал, что я как раз такой человек, который способен жить их жизнью; это мне чрезвычайно польстило. Кто-то запел под гитару испанскую песню; кто-то стал танцевать индейский военный танец; потом мы все встали и хором спели «Знамя, усыпанное звездами»* [*Государственный гимн США], и после этого до следующего утра я уже ничего не помню. Проснулся я с сильной головной болью.

У меня не было времени, чтобы подумать о глупостях предыдущего вечера: распахнулась дверь, вошли Сент-Врейн и с полдюжины моих вчерашних собутыльников. За ними шел официант, который нес несколько больших стаканов с жидкостью светло-янтарного цвета и льдом.

– «Мятный сироп», мистер Халлер, – сказал один из вошедших, – для вас сейчас это лучшее лекарство. Выпейте, мой мальчик. Быстрей, чем прыжок белки, придете в себя.

Я послушался и выпил освежающий напиток.

– Теперь, мой дорогой друг, – сказал Сент-Врейн, – вы почувствуете себя на сто процентов лучше. Но скажите, вы серьезно говорили, что хотите отправиться с нами? Мы отправляемся через неделю. Мне было бы жаль расстаться с вами так скоро.

– Я говорил совершенно серьезно. Я поеду с вами, если вы скажете, как мне нужно подготовиться.

– Нет ничего проще. Купите лошадь.

– У меня есть лошадь.

– Тогда немного прочной одежды, ружье, пара пистолетов…

– Стойте, стойте! Все это у меня есть. Я говорил не об этом. Вы, джентльмены, везете товары в Санта-Фе. Вы удваиваете и утраиваете деньги за них. У меня здесь в банке десять тысяч долларов. Что помешает мне соединить прибыль с удовольствием и вложить свои деньги в товары, как это делаете вы?

– Ничего, ничего! Отличная мысль, – сказали несколько из них.

– Ну, тогда, если вы будете так добры и подскажете, какие товары я должен купить для рынка в Санта-Фе, я оплачу стоимость вин за ужином; думаю, не такая уж малая сумма получится.

Люди прерий громко рассмеялись и заявили, что отправятся вместе со мной закупать товары; и после завтрака мы пошли все вместе.

Еще до ужина я вложил почти свои средства в печатный ситец, ножи с длинными лезвиями и бинокли; осталось лишь немного денег, чтобы купить фургон и нанять погонщиков в Индепенденсе, откуда мы выступим на «равнины».

Несколько дней спустя со своими новыми спутниками я плыл на пароходе вверх по Миссури по пути в бездорожные прерии Дальнего Запада.

Глава третья
Лихорадка прерий[1]

После недели, проведенной в Индепенденсе и занятой покупкой мулов и фургонов, мы выступили на равнины. В нашем «караване» было около ста фургонов и почти вдвое больше погонщиков и слуг. Мои товары поместились в два просторных фургона, и, чтобы управляться с ними, я нанял двух долговязых длинноволосых уроженцев штата Миссури. Нанял я еще канадского путешественника по имени Годé – на роль одновременно товарища и слуги.

Куда делись лощеные джентльмены из «Отеля Плантерс»? Можно было бы подумать, что они остались позади; здесь только люди в охотничьей одежде и фетровых шляпах. Да, но под этими шляпами мы узнаем те же лица, а под грубой одеждой – тех же жизнерадостных и общительных друзей. Черные шелковые костюмы и бриллианты исчезли, потому что сейчас торговцы переоделись в одежду для прерий. Я попытаюсь дать вам представление о том, как выглядят мои товарищи, описав себя самого, потому что я одет точно так же, как остальные.

На мне охотничья куртка из оленьей кожи. Из всего, о чем я могу подумать, эта куртка больше всего напоминает древнюю тунику. Она светло-желтая, прекрасно сшитая и украшенная вышитыми узорами; а капюшон – у куртки есть и капюшон – оторочен полосками той же кожи. Рубашка имеет такие же украшения, полосок много и они висят низко. Ноги от бедер защищены лосинами из алой ткани, под ними крепкие джинсовые панталоны, тяжелые сапоги и большие медные шпоры. Цветная рубашка из хлопка, синий шейный платок и широкополая гуаякильская шляпа завершают мой повседневный костюм. За мной на седле можно увидеть ярко-красный предмет, свернутый в форме цилиндра. Это макино* [*Шерстяное одеяло, используемое индейцами], моя любимая принадлежность, потому что ночью это моя постель, а в других случаях – плащ. Посредине макино небольшой разрез, через который я продеваю голову в холод или дождь; я укрыт до самых ног.

Как я сказал, мои товарищи по путешествию одеты так же. Может быть различие в цвете одеяла или леггинсов, рубашка может быть из другого материала; но то, что я описал, можно назвать «характерным костюмом».

У всех примерно одинаковое вооружение и снаряжение. Что касается меня самого, то могу сказать, что я «вооружен до зубов». В кобурах у меня два больших револьвера «кольт», на шесть патронов каждый. На поясе еще пара пистолетов поменьше, каждый на пять выстрелов. Вдобавок у меня легкое ружье; всего, таким образом, получается двадцать три патрона, и я научился выстреливать их такое же количество за несколько секунд. А если все это подведет, у меня на поясе длинный сверкающий охотничий нож. Он служит мне на охоте и за обедом – короче говоря, нож для всех надобностей. В качестве снаряжения у меня сумка и фляжка, обе висят под правой рукой. Есть также фляжка из тыквы и рюкзак с продовольствием. То же самое есть у всех моих спутников.

А вот верховые животные у нас разные. Некоторые едут на оседланных мулах, другие – на мустангах, а некоторые взяли с собой своих любимых американских лошадей. Я как раз из их числа. Я сижу верхом на темно-коричневом жеребце с черными ногами и мордой, как высохший папоротник. Это наполовину арабская лошадь, и у нее прекрасные пропорции. Моего жеребца зовут Моро, эту испанскую кличку дал ему плантатор из Луизианы, у которого я его купил; что значит эта кличка, так и не знаю. Я принял эту кличку, и он на нее отзывается. Моро силен, быстр и красив. Многие спутники высоко оценили его достоинства и предлагали хорошую цену, но меня она не искушала, потому что Моро хорошо служил мне. Мой пес Альп, сенбернар по породе, которого я купил у швейцарского эмигранта в Сент-Луисе, тоже служит мне, и я к нему привязался.

Обратившись к своим записным книжкам, я обнаруживаю, что мы неделями ехали по прерии без всяких происшествий. Для меня сама окружающая местность была интересна; не могу вспомнить более поразительной картины, чем длинный караван фургонов, этих «кораблей прерий», растянувшийся по равнине или поднимающийся по мягкому склону; белые крыши фургонов выделяются на фоне зеленой поверхности земли. Живописную картину представляет и наш лагерь по ночам, в коррале фургонов, с привязанными вокруг лошадьми. Местность тоже была для меня новой и поражала меня своеобразием. Вдоль ручьев рощи высоких тополей, чьи подобные колоннам стволы поддерживают огромные кроны из серебристых листьев. Эти рощи, встречаясь на удалении, образуют своего рода стены, отделяя одну часть прерии от другой, так что кажется, будто мы едем по просторным полям, окруженным гигантскими изгородями.

Мы пересекли много рек, некоторые переходили вброд, на других, более глубоких и быстрых, переправляли фургоны на плотах. Изредка видели оленей и антилоп, и наши охотники застрелили несколько животных; но до земли бизонов мы еще не дошли. Однажды мы на день остановились в лесистой низине, где было много травы и чистая вода. Время от времени приходилось останавливаться, чтобы починить сломанное дышло или ось или вытащить фургон, застрявший в болоте.

На этом участке пути у меня не было никаких неприятностей. Помощники из Миссури оказались хорошими работниками, они помогали друг другу, так что из-за каждого небольшого случая не приходилось делать отчаянные усилия.

Трава высокая и сочная, наши мулы и быки не худели, а с каждым днем поправлялись. Моро приобрел отличную форму; я кормил его кукурузой, которую вез в фургоне.

Приближаясь к Арканзасу, мы видели конных индейцев, исчезавших среди холмов. Эти были индейцы племени павни; в течение нескольких дней группы этих смуглых воинов сопровождали караван. Но они знали нашу силу и держались на большом расстоянии от наших длинных ружей.

Мне каждый день приносил что-нибудь новое: либо в инцидентах путешествия, либо в особенностях природы.

Годе, который был по очереди и путешественником, и охотником, и канадским траппером, во время наших разговоров учил меня жизни в прериях и помог стать весьма уважаемой фигурой среди моих новых товарищей. Сент-Врейн, чьи щедрость и великодушие вызвали мое доверие, также не жалел усилий, чтобы облегчить мне путь. Дневные поездки и удивительные рассказы у костра по ночам привели к тому, что я заразился романтикой новой жизни. Я подхватил лихорадку прерий.

Так со смехом сказали мне товарищи. Вначале я их не понял. Но впоследствии мне стало ясно, о чем они говорили. Лихорадка прерий! Да. Я заболел этой необычной болезнью. И она быстро овладевала мной. Мечты о доме оставили меня; а с ними и многие молодые и глупые амбиции. Ушли, умерли в сердце соблазны большого города, воспоминания о мягких глазах и шелковых прядях, впечатления от любовных эмоций, врагов счастья человека; все это умерло, словно никогда и не было, словно я никогда ничего такого не испытывал.

Я стал сильней – физически и интеллектуально. Я испытывал подъем духа, сильней и энергичней становилось тело. Раньше я никогда такого не испытывал. Я наслаждался действиями. Кровь как будто стала теплей и быстрей бежала по жилам; мне казалось, что я вижу дальше; я мог смотреть на солнце, не отводя взгляда.

Упивался ли я божественной сутью жизни, оказавшись в этом обширном пустом пространстве?

Кто может ответить на этот вопрос?

Лихорадка прерий; я чувствую ее и сейчас! Я записываю эти воспоминания, и руки мои тянутся к поводу, ноги стремятся сжать бока моей благородной лошади и снова бродить по зеленым волнам моря прерий!

Глава четвертая
Верхом на бизоне

Мы были в пути уже около двух недель, когда достигли поворота на Арканзас примерно в шести милях от гор Плам Баттс[2]. Здесь мы расположили фургоны корралем[3] и разбили лагерь.

До сих мы почти не встречали бизонов; только одиноких быков или двух-трех, всегда очень пугливых и настороженных. Был сезон течки, но нам не попалось ни одно стадо этих обезумевших от любви животных.

– Вон там! – воскликнул Сент-Врейн. – Свежий горб на ужин!

Мы посмотрели на северо-запад, куда показал наш друг. Вдоль небольшого возвышения на низком плато линию горизонта прерывали пять темных предметов. Одного взгляда было достаточно: это бизоны.

Когда заговорил Сент-Врейн, мы снимали седла. Снова со щелканьем застегнулись пряжки, опустились стремена, мы снова сели верхом и поскакали.

Нас было человек десять; одни, как я, хотели только поохотиться и развлечься, у других в глазах было «мясо».

В этот день переход был небольшим, лошади еще свежие, и за несколько минут три мили, отделявшие нас от добычи, сократились до одной. Но тут нам не повезло. Некоторые из нас, новички, как и я, не прислушались к совету и продолжали скакать вперед, и ветер донес наш запах до бизонов. Когда оставалась миля, один из бизонов поднял волосатую переднюю часть тела, ударил о землю копытами, покатился по земле, снова встал и на всей скорости побежал; остальные последовали за ним.

Нам оставалось либо отказаться от охоты, либо напрячь лошадей и догонять. Решили догонять, и мы поскакали вперед. И неожиданно перед нами появилось что-то вроде стены из глины высотой в шесть футов. Это была как бы ступенька между двумя пологими участками, и она уходила направо и налево,…