ОДЕТТА ТУЛЬМОНД
Спокойно, Одетта, спокойно.
Она была такая живая, нетерпеливая, восторженная, что казалось, будто она взлетает, отрываясь от брюссельских тротуаров, ускользая из коридора фасадов, минуя крыши, чтобы присоединиться к голубям в небе. Тот, кто видел ее легкий силуэт, когда она спускалась с горы Искусств, ощущал, что в этой женщине с перышком, украшающим завитки волос, есть что-то птичье...
Она увидит его! Взаправду... Приблизится к нему... быть может, коснется, если он протянет руку...
Спокойно, Одетта, спокойно.
Хоть ей уже перевалило за сорок, ее сердце билось так же учащенно, как у девочки-подростка. На каждом пешеходном переходе, что заставлял ее дожидаться на тротуаре разрешающего сигнала, по ее бедрам пробегало покалывание, а щиколотки стремились взмыть ввысь, ей хотелось просто перепрыгнуть через ряды автомобилей.
Она дошла до книжного магазина, там вытянулась очередь, какие бывают только по особым случаям; ей сказали, что придется потерпеть минут сорок пять, прежде чем удастся предстать перед ним.
Из воздвигнутой в магазине пирамиды экземпляров, прекрасной, как рождественская елка, она взяла его новую книгу и завязала разговор с соседками. И все они являлись читательницами Бальтазара Бальзана, но ни одна не была столь прилежной, дотошной и страстной, как Одетта.
— Да ведь я прочла у него все-все, и мне все нравится, — говорила она смущенно, будто оправдываясь за свою осведомленность.
Обнаружив, что знает автора и его творчество лучше, чем другие, она ощутила громадную гордость. Потому что была скромного происхождения, потому что днем работала продавщицей, а по вечерам мастерила украшения из перьев, потому что знала, что не слишком образованна, потому что приехала на автобусе из Шарлеруа, заброшенного шахтерского городка, ей было не так уж неприятно, находясь здесь, среди столичных жительниц, обнаружить свое превосходство, превосходство истинного фаната.
В центре магазина, возвышаясь на помосте, Бальтазар Бальзан подписывал свои книги, пребывая в добром расположении духа, освещенный прожекторами, как на тех многочисленных телепередачах, куда его приглашали. После издания двенадцати романов — и стольких же триумфов — он уже не сознавал, нравится ему раздавать автографы или нет: с одной стороны, это утомляло его, поскольку сие занятие было повторяющимся и монотонным, с другой — он ценил встречи со своими читателями. Между тем подступившая усталость пробудила в нем аппетит к общению; он продолжал подписывать книги более по привычке, чем действительно желая этого, находя подобные моменты писательской карьеры затруднительными, поскольку было уже не столь необходимо лично способствовать продаже своих книг, но он все же опасался спада. Эти опасения касались и качества... В конечном счете, быть может, он со своим последним опусом вплотную приблизился к созданию «лишней книги», той, что не представляет собой чего-либо особенного, не является более необходимой, чем прочие. Но данную минуту ему не хотелось омрачать сомнениями, которые он испытывал по поводу каждой своей публикации.
Поверх незнакомых лиц он заметил красивую женщину, метиску, одетую в красновато-коричневый с золотистым отливом шелковый костюм, которая прохаживалась в одиночестве взад и вперед. Хотя она была поглощена телефонным разговором, но время от времени бросала на писателя игривые взгляды.
— Кто это? — спросил он у ответственного за мероприятие.
— Эта дама — ваш пресс-секретарь по Бельгии. Хотите, я вас познакомлю?
— Пожалуйста.
Обрадованный возможностью на несколько секунд прервать цепочку автографов, он задержал протянутую ему руку.
— Мне предстоит в течение нескольких дней заниматься вами, — прошептала несколько смущенная Флоранс.
— Весьма рассчитываю на это, — откликнулся он подчеркнуто пылко.
Пальцы молодой женщины поощряюще дрогнули в ответ на нажим его ладони, в зрачках промелькнула искорка согласия, Бальзан понял, что победил: ночь в отеле он проведет не в одиночестве.
Повеселевший, уже готовый к сексуальным битвам, он повернулся к следующей читательнице с людоедской улыбкой и спросил с вибрацией в голосе:
— Итак, мадам, чем могу служить?
Одетта была так удивлена мужественной энергией этого обращения, что мгновенно утратила дар речи.
— Мм... мм... мм...
Она была не в силах выдавить хотя бы слово.
Бальтазар Бальзан смотрел на нее и в то же время сквозь, с профессиональной любезностью.
— У вас есть при себе книга?
Одетта стояла неподвижно, прижимая к груди экземпляр «Молчания равнины».
— Хотите, я подпишу вам свою последнюю книгу?
Ценой колоссального усилия ей удалось изобразить положительную реакцию.
Он протянул руку, чтобы взять книгу; неверно истолковав его движение, Одетта отступила, наткнувшись на стоявшую сзади даму. Осознав свою ошибку, она резким жестом выбросила вперед руку с книгой, едва не угодив в писательский лоб.
— На чье имя писать?
— ...
— Это для вас?
Одетта кивком подтвердила.
— Как вас зовут?
— ...
— Ваше имя?
Одетта — была не была! — открыла рот и прошептала, сглотнув слюну:
— ...детт!
— Простите?
— ...детт!
— Детт1?
Чувствуя себя все более несчастной, на грани обморока она попыталась сквозь перекрытое горло в последний раз произнести свое имя:
— ...детт!
Несколько часов спустя, в меркнущем свете, уступавшем темноте, что вздымалась от земли к небу, Одетта сидела на скамейке, не решаясь отправиться в Шарлеруа. Повергнутая в уныние, она все читала и перечитывала титульную страницу, где ее любимый автор начертал: «Для Детт».
Ну вот, она умудрилась провалить единственную встречу с писателем своей мечты, теперь собственные дети будут смеяться над ней... И окажутся правы. Неужто найдется другая женщина ее возраста, которая не в состоянии внятно назвать собственные имя и фамилию?
Но, едва поднявшись в автобус, она тотчас забыла об этом инциденте и весь обратный путь витала в облаках, так как первая же фраза новой книги Бальтазара Бальзана озарила ее светом и перенесла в другой мир, стерев все огорчения, стыд, болтовню соседок и шум машин, затмив грустный индустриальный пейзаж Шарлеруа. Благодаря книге она воспарила над всем этим.
По возвращении она на цыпочках — чтобы никого не разбудить, а точнее, чтобы избежать расспросов о своем полном банкротстве — пробралась к себе, опустилась на кровать, уселась, подложив подушки, напротив прикрепленного к стене панорамного постера, изображавшего влюбленных у моря на закате дня. Она не могла оторваться от книги и, лишь дочитав роман до конца, погасила лампу у изголовья.
Что касается Бальтазара Бальзана, то он провел ночь в куда более плотских утехах. Прекрасная Флоранс беспрепятственно раскрыла свои объятия, и перед этой темнокожей Венерой с ее совершенным телом ему пришлось выложиться, чтобы выказать себя хорошим любовником; усилия потребовали немалого пыла, он ощутил, что член его тоже притомился; все это начинало тревожить его, и он уже задавал себе вопрос, вдруг это сказываются возрастные изменения.
В полночь Флоранс пожелала включить телевизор, чтобы посмотреть популярную передачу, посвященную литературе, где должны были расхваливать его книгу. Бальтазар вряд ли стал бы ее смотреть, если бы не представившаяся возможность насладиться восстанавливающим силы перемирием.
На экране появилась физиономия грозного литературного критика Олафа Пимса, и уж не знаю, какой инстинкт подсказал Бальтазару, что на него готовится нападение.
За красными стеклышками своих очков — очков матадора, приготовившегося наиграться с быком перед тем, как прикончить его, — критик напустил на себя скучающий вид, иными словами — он явно испытывал отвращение.
— Меня попросили включить в сегодняшний обзор последнюю книгу Бальтазара Бальзана. Что ж. Если бы это оказалось правдой, если бы можно было быть уверенным, что это действительно его последняя книга, тогда это была бы хорошая новость! Дело в том, что я ошеломлен. С литературной точки зрения книга просто катастрофа. Тут все наводит уныние: сюжет, персонажи, стиль... Все настолько плохо, неизменно плохо, одинаково плохо, что превратить это в своеобразное представление почти гениальный ход. Если бы можно было умереть от скуки, то вчера я бы умер.
Бальтазар Бальзан в номере отеля, голый, с полотенцем на бедрах, приоткрыв рот, присутствовал на трансляции собственных похорон. Рядом, на постели, смущенная Флоранс дрыгалась, как червяк, силящийся выползти на поверхность.
Олаф Пимс преспокойно продолжал избиение.
— Тем более неловко говорить об этом, поскольку мне случалось встречаться с Бальтазаром Бальзаном, человек он любезный, вежливый, чистоплотный, с несколько нелепой внешностью преподавателя физкультуры, с которым все же можно общаться, — словом, человек, с которым жена разводится без скандала. — С легкой улыбкой Олаф Пимс развернулся к камере и продолжил, словно внезапно узрев напротив Бальтазара Бальзана: — Если вы столь сильно тяготеете к готовым клише, господин Бальзан, не стоит называть это романом, это словарь, да, словарь готовых выражений, словарь бессодержательных мыслей. А пока... вот чего заслуживает ваша книга... в мусорную корзину ее, и поскорее!
Разодрав экземпляр книги, который держал в руке, Олаф Пимс презрительно его отбросил за спину. Бальтазар воспринял этот жест как апперкот.
В студии ведущий программы, шокированный подобной грубостью, спросил:
— Однако как вы объясните его успех?
— Бедные души — они тоже имеют право на своих героев. Консьержки, кассирши и прочие парикмахерши, собирательницы ярмарочных куколок или сумеречных фото в его лице, несомненно, обрели идеального писателя.
Флоранс выключила телевизор и повернулась к Бальтазару. Будь она поопытнее как пресс-секретарь, то в подобных обстоятельствах ей следовало бы возразить: послушай, это озлобленный тип, для которого непереносим твой успех; он читает книги, и ему мерещится, будто ты клеишься к читателям; как следствие, он видит демагогию там, где царит естественность; заподозрив, что за виртуозностью письма кроется коммерческая уловка, этот критик принимает твое стремление быть интересным людям за маркетинговый ход; более того, он подписывает собственный приговор, воспринимая публику как недостойное сборище недоумков; такое общественное презрение просто ошеломляет. Но юная Флоранс проявила бесчувственность; наделенная посредственным умом, она путала злобу и критическое чутье, для нее обедня была закончена.
Бальтазар в этот вечер впал в депрессивную фазу, и произошло это вовсе не случайно — он чувствовал на себе презрительный и разочарованный взгляд молодой женщины. Агрессивных комментариев в свой адрес он выслушал немало, но с жалостью столкнулся впервые. Он вдруг ощутил себя старым, конченым, нелепым.
После этой ночи Одетта трижды перечитала «Молчание равнины» и решила, что это одна из лучших книг Бальтазара Бальзана. Она в конце концов призналась сыну Руди, парикмахеру, что провалила встречу с писателем. О…