Вступительная статья

Наталии Дровалёвой

 

Спири Й.

Хайди : повесть / Йоханна Спири ; пер. с нем. Т. Набатниковой ; вступ. ст. Н. Дровалёвой ; худож. О. Капустина. – М. : Махаон, Азбука-Аттикус, 2022. – ил. – (Классная классика).

 

ISBN 978-5-389-23746-9

 

0+

 

Йоханна Спири – швейцарская писательница, автор замечательных произведений для детей, самое известное из которых – повесть «Хайди». Увидевшая свет в 1880 году, книга мгновенно стала популярной и впоследствии была переведена более чем на 50 языков. Главная героиня повести – маленькая девочка Хайди – своей искренностью и добродушием завоевала любовь юных читателей. Дети с большим интересом следят за приключениями Хайди, любуются вместе с ней живописными склонами Швейцарских Альп, радуются, мечтают, в общем, с удовольствием проводят время.

 

© Набатникова Т.А., перевод на русский язык, 2022

© Капустина О.Н., иллюстрации, 2022

© Оформление, вступительная статья.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2022

Machaon®

---

«ИСТИННОЕ УТЕШЕНИЕ ДЛЯ ДУШИ – ВНОВЬ ОБРЕСТИ ТО, ЧТО БЫЛО НАМ ДОРОГО»

Йоханна Луиза Спири родилась в живописной сельской местности Хирцель на левом берегу Цюрихского озера. Здесь высокое синее небо смотрело вниз со всех сторон, тут и там выглядывали горные хижины, мимо которых проворные пастухи-козопасы гнали свои стада. Весной на альпийской зелени лучились синевой горечавки, краснели примулы, розовели нежные ладанники, а ветер доносил до лежащих в долине деревенек ароматы высокогорных пастбищ…

Несмотря на простое происхождение, отец девочки Йоханн Якоб Хойссер исполнил свою мечту и стал высококвалифицированным врачом, а мать Мета (позднее – известная поэтесса в немецкоязычном мире) получила хорошее домашнее образование благодаря стараниям своего отца – сельского священника. У Хойссеров было шестеро детей, за которыми присматривали родственники семьи, поэтому Йоханна никогда не чувствовала себя одинокой.

Профессия отца будущей писательницы очень рано познакомила девочку со смертью и страданием. В доме хирурга и врачевателя нервных болезней Хойссера часто жили душевнобольные пациенты, за которыми врачу приходилось наблюдать многие месяцы. И это не говоря о том, что дети могли стать свидетелями хирургических операций, которые тут же проводил отец писательницы. Знала Йоханна и ещё одну сторону жизни. Родители часто навещали бедных, ухаживали за больными и приучали к тому же своих детей – отправляли их в дома самых нуждающихся людей округи в качестве посыльных. Йоханна научилась ценить то, что могло бы казаться самим собой разумеющимся и совершенно обыкновенным, – возможность гулять с братьями и сёстрами по высокогорным пастбищам и заниматься тем, к чему лежит душа. Тем не менее детство, проведённое в Хирцеле, по признанию самой писательницы было для неё самым счастливым временем. Родители девочки позаботились о том, чтобы все их дети получили хорошее образование и ни в чём не нуждались.

После школы и частных уроков по истории, географии, немецкой литературе и черчению, которые ей давал швейцарский поэт и священник Соломон Тоблер, Йоханна продолжила образование в Цюрихе. Здесь, живя у тёти, она обучалась музыке и языкам, после этого изучала французский язык в пансионе для девушек.

В 1852 году Йоханна вышла замуж и переехала в Цюрих. В городе в течение многих лет она тосковала по дому и природе. Отдушиной для неё становились лекции по языкознанию и литературе. В возрасте сорока четырёх лет Спири выпустила своё первое произведение под названием «Листик на могиле Врони» (1871), которое было адресовано взрослым и принесло ей известность. Успех вдохновил писательницу, теперь она стала сочинять истории и для детей.

В августе 1879 года Йоханна гостила у своей подруги, где они много гуляли в окрестностях Майенфельда. Поговаривают, что на одной из прогулок подруг обогнала хорошенькая маленькая девочка, которая и послужила прототипом Хайди. Необычайная красота, открывавшаяся взору писательницы во время этих прогулок, напомнила ей о родных местах и стала декорациями к истории о Хайди. Книга начинается следующими словами: «От приветливой деревни Майенфельд пешеходная дорога по зелёным, лесистым лугам приводит к подножию гор, которые строго и свысока взирают на долину по эту сторону хребта. Очень скоро навстречу пешеходу, вышедшему из деревни, хлынет аромат вересковой степи и крепкий настой горного разнотравья, поскольку тропа круто поднимается вверх и ведёт прямиком в Альпы». Воспоминания о лугах, окружавших дом Хойссеров, воплотились в этих описаниях.

Всего за месяц Спири завершила историю о Хайди. Книга вышла из печати в 1880 году и сразу же стала необычайно популярной. Тётя сиротки Хайди, получив хорошую работу во Франкфурте, решает оставить малышку на попечение дедушки – Дяди Альма. Многие в округе старика побаивались и сторонились, но, когда в доме появилась Хайди, жизнь его стала совсем другой. Изменилась и жизнь девочки: вместе с козопасом Петером она ходила на выгон коз, наблюдала за орлами в небе, любовалась закатами в горах. Однажды в горную хижину вернулась тётя в надежде забрать девочку во Франкфурт в богатую семью, которая искала подружку для своей дочери, сидящей в инвалидной коляске. Жизнь в городе стала для Хайди настоящим испытанием: здесь не было видно звёзд, не было дорогих сердцу людей. Это чувство тоски Хайди по любимым людям, по горам, по звёздному ночному небу и шуму елей передано писательницей очень точно, ведь она сама так когда-то тосковала по дому.

В преклонном возрасте Йоханна Спири всё чаще стремилась туда, где простор напоминал ей о беззаботном детстве: летом она уезжала в горы, а зимой – на Итальянскую Ривьеру. Для неё такие путешествия наряду с сочинением повестей и рассказов (в 1882 году выходит «История Рико», а спустя два года – «Дети Гритли») оставались единственной отдушиной. В своих воспоминаниях писательница возвращалась на луга, по которым она гуляла с братьями и сёстрами, на миг обретая то, что было ей дорого. Образы из детства живо вставали перед её взором, и строчка за строчкой ложились на бумагу…

 

Наталия Дровалёва,

кандидат филологических наук

К Дяде Альму в горы

От приветливой деревни Майенфельд пешеходная дорога по зелёным, лесистым лугам приводит к подножию гор, которые строго и свысока взирают на долину по эту сторону хребта. Очень скоро навстречу пешеходу, вышедшему из деревни, хлынет аромат вересковой степи и крепкий настой горного разнотравья, поскольку тропа круто поднимается вверх и ведёт прямиком в Альпы.

По этой узкой горной тропе поднималась в предгорья ясным июньским утром рослая и крепкая девушка, ведя за руку ребёнка, щёки которого пылали так, что румянец пробивался даже сквозь тёмный загар. И неудивительно: ребёнок, несмотря на жаркое летнее солнце, был так закутан, будто ему предстояло выйти на лютый мороз. С виду девчушка не доросла и до пяти лет; о комплекции её судить было трудно, поскольку на неё надели две, если не три одёжки, а поверх одёжек ещё крест-накрест обвязали большим красным платком, так что она представляла собой бесформенную груду, которую воткнули в два тяжёлых, подбитых гвоздями башмака и заставили карабкаться в гору, пыхтя и полыхая жаром. Они уже с час шагали из долины в гору, когда добрались до деревушки, что располагалась на полпути до горных пастбищ – альма – и так и называлась: Деревушка. Тут идущих стали окликать едва ли не из каждого двора – то из окна, то из дверей, а то с дороги, ведь девушка пришла в своё родное селение. Однако же она нигде не замедлялась, на ходу отвечая на приветствия и вопросы, и не остановилась, пока не дошагала до последнего домика на отшибе. Тут ей крикнули из дверей:

– Постой, Дета! Я с тобой, если ты наверх.

Девушка остановилась на зов; ребёнок тотчас отпустил её руку и уселся на землю.

– Что, Хайди, устала? – спросила провожатая.

– Нет, мне жарко, – ответила девочка.

– Уже скоро придём, потерпи немного. Шагай пошире – и быстрее дойдём, через час уже будем на месте, – подбодрила её спутница.

Тут из дверей вышла широкая женщина добродушного вида и примкнула к идущим в гору. Девочка поднялась с земли и зашагала вслед двум женщинам, которые тотчас завязали оживлённый разговор старых знакомых обо всех жителях Деревушки и окрестных хуторов.

– А куда это ты наладилась с дитём, Дета? – спросила наконец попутчица. – Никак это твоей сестры дитё, сиротка?

– Она самая, – ответила Дета, – я её к Дяде веду, хочу её оставить у него.

– Что, оставить дитё у Дяди Альма? Да ты в своём ли уме, Дета! Как ты можешь? Старик тебя прогонит с твоей задумкой!

– Не прогонит, как-никак он дед и тоже должен что-то сделать для ребёнка, до сих пор ребёнок был на мне, а теперь, скажу уж тебе, Барбель, мне подвернулось место, такое, что упускать нельзя, не хочу его терять из-за ребёнка. Вот пусть теперь дед меня заменит.

– Да был бы он как все, нормальный, кто бы спорил, – с жаром настаивала Барбель, – но ведь ты же его знаешь. Что он будет делать с дитём, да ещё с таким маленьким? Не приживётся она у него. А сама-то ты куда?

– Во Франкфурт, – объявила Дета, – там мне предлагают место, очень хорошее. Господа ещё прошлым летом отдыхали внизу, на курорте, их комната была в моём коридоре, я у них убирала, и они ещё тогда хотели взять меня с собой, но я не могла уйти, а теперь они снова здесь и хотят забрать меня, а я на сей раз и сама хочу уйти, можешь не сомневаться.

– Не хотела бы я оказаться на месте этого дитёнка! – воскликнула Барбель, ограждаясь обеими руками. – Ведь неизвестно, что там с этим стариком! Чужая душа – потёмки. Он ни с кем не хочет знаться, ноги́ его не было в церкви годами, а если и спустится вниз раз в год со своим суковатым посохом, так все от него шарахаются. Бровищи седые на глаза нависают, бородища лопатой, ну что твой язычник или индеец, Господь не приведи столкнуться с таким на пустой дороге.

– А хоть бы и так, – упрямо стояла на своём Дета, – он дед, вот пусть и заботится о внучке. Поди-ка, ничего он ей не сделает, а если что, так отвечать придётся ему, а не мне.

– Хотела бы я знать, – Барбель перешла на пытливый тон, – что же такое на совести у старика, если у него такой тяжёлый взгляд, если он живёт там, на альме, один-одинёшенек и, почитай, никогда не показывается на люди. Говорят-то про него всякое. Но тебе лучше знать – небось слыхала что-нибудь от сестры, а, Дета?

– Слыхала, да не скажу: если до него дойдёт, то мне не поздоровится!

Но Барбель давно разбирало любопытство: какая тайна кроется за поведением Дяди Альма, откуда такой грозный вид, отчего он живёт на высокогорном альпийском лугу совсем один, а если о нём заходит речь, то люди стараются отделаться парой слов, как будто боятся сказать что-нибудь против него, но и за него высказываться не хотят. Барбель не знала также, отчего все в Деревушке зовут его Дядя Альм. Какой же он дядя всей деревне? Но уж коли так, она тоже называла старика не иначе как Дядя. Барбель не так давно вышла в Деревушку замуж, а прежде жила внизу, в Преттигау, поэтому ещё не вполне была знакома со всеми местными делами и особыми личностями Деревушки и её окрестностей. Дета, её добрая знакомая, наоборот, была родом из Деревушки и до недавнего времени жила здесь со своей матерью; но год назад мать умерла, и Дета перебралась вниз, в Бад-Рагац, где имела хороший заработок горничной в большом отеле. Она и в это утро пришла сюда с ребёнком из Рагаца; до Майенфельда им удалось добраться на телеге: их подвёз знакомый по пути.

Барбель не хотела упустить возможность хоть что-то выведать. Она доверительно взяла Дету под руку и сказала:

– От тебя можно хотя бы узнать, верно ли говорят люди и много ли привирают: ты-то, чай, знаешь всю историю. Скажи мне хоть немного, что со стариком и всегда ли он был такой суровый и такой человеконенавистник.

– Всегда ли он был такой, я в точности знать не могу, мне всего-то двадцать шесть, а ему наверняка все семьдесят, так что молодым я его не застала, на это ты напрасно рассчитывала. Но если бы мне быть уверенной, что это не разойдётся потом по всему Преттигау, я могла бы тебе много чего о нём рассказать: моя мать была родом из Домлешга, и он тоже.

– Ах, Дета, ну что ты такое говоришь! – с обидой воскликнула Барбель. – В Преттигау не так уж охочи до сплетен, а я тоже не болтлива, когда надо. Расскажи мне, тебе не придётся об этом жалеть.

– Ну ладно, так и быть, только смотри слово держи! – предупредила Дета. Но для начала оглянулась, далеко ли ребёнок и не услышит ли то, что она собралась рассказать. Но девочки вообще не было видно, она, должно быть, уже давно отстала от своих провожатых, а те за разговором не заметили.

Дета огляделась. Тропинка петляла, но просматривалась вниз чуть ли не до самой Деревушки, и на ней никого не было.

– А, вон она, – воскликнула Барбель, – видишь? – И она показала пальцем далеко в сторону от тропинки. – Карабкается по склону вместе с Петером-козопасом и его козами. А чего это он сегодня так припозднился со своей скотиной? Ну вот и славно, он присмотрит за ребёнком, а ты можешь мне спокойно всё рассказать.

– Петеру совсем не обязательно за ней присматривать, – заметила Дета, – она не так глупа для своих пяти лет, всё видит и понимает, что почём, уж это я за ней примечала. И это ей пойдёт на пользу, ведь у старика больше ничего не осталось, кроме двух коз да горной хижины.

– А раньше было больше? – спросила Барбель.

– У него-то? Ещё бы, имел и побольше, – с горячностью ответила Дета. – Один из лучших крестьянских дворов в Домлешге – вот что он имел. Он был старшим сыном, а всего их было два брата. Младший был тихий и порядочный. А старший не хотел ничего делать, только изображал из себя большого барина, разъезжал по округе и связался с дурными людьми, которых тут никто не знал. Он промотал и проиграл всё имение, а когда это открылось, его отец и мать с горя умерли друг за другом, младший брат, оказавшись ни с чем, пошёл по миру неведомо куда, а сам Дядя, лишившись всего, кроме дурной славы, тоже пропал из виду. Поначалу никто не знал, куда он делся, потом говорили, что он подался в Неаполь в солдаты, потом о нём не было ни слуху ни духу лет двенадцать-пятнадцать. Потом он нежданно-негаданно снова появился в Домлешге с мальчиком-подростком и хотел пристроить его у кого-то из родни. Но перед ним закрывались все двери, и никто не хотел с ним родниться. Очень его это ожесточило. Он сказал, ноги его больше не будет в Домлешге, и подался сюда, в Деревушку, и жил тут с мальчишкой. Жена, видать, была из Граубюндена, там он её встретил, там и потерял. Деньги у него, должно быть, ещё водились, потому что мальчика, Тобиаса, он отдал в обучение ремеслу, и тот стал хорошим плотником и порядочным человеком, уважаемым во всей Деревушке. Но Дяде не доверял никто, и даже поговаривали, что из Неаполя он дезертировал, иначе бы дело для него добром не кончилось, потому что он якобы кого-то там убил – ясное дело, не на войне, как ты понимаешь, а в драке. Мы, однако, родство признали, ведь бабушка моей матери была сестрой его бабушки. Вот мы и звали его Дядя, а поскольку мы, почитай, со всеми в Деревушке хоть в каком-нибудь да родстве, то и все остальные тоже звали его Дядя, а с тех пор, как он поселился на альме, за ним так и закрепилось прозвище Дядя Альм.

– А что же потом стало с Тобиасом? – любопытствовала Барбель.

– Погоди, дойдёт черёд и до него, не могу же я рассказать всё сразу, – окоротила её Дета. – Так вот, Тобиас был в учении на стороне, в Мельсе, а как только выучился, вернулся домой в Деревушку и женился на моей сестре Адельхайд, потому что они всегда нравились друг другу и, когда поженились, тоже ладили между собой. Но продлилось это недолго. Уже через два года на строительстве одного дома на него упала балка и убила его насмерть. А когда его, раздавленного, принесли домой, Адельхайд от ужаса и горя впала в горячку да так больше и не оправилась. Она и раньше-то была не очень крепкой, а иногда у неё бывало такое состояние, что и не скажешь, то ли она спит, то ли бодрствует. Как Тобиаса убило, не прошло и месяца, а мы уж и её похоронили. Во всей округе только и разговоров было, что про их ужасную судьбу, и кто шёпотом, а кто и вслух заводил речь: мол, это наказание Дяде за его безбожную жизнь. Ему и в глаза это говорили, и даже господин пастор взывал к его совести, мол, покайся хотя бы теперь, но тот становился только мрачней и нелюдимей и всё больше замыкался, да и его все стали сторониться. Вот так и получилось, что Дядя поселился на высокогорном альме и больше вообще не спускается вниз, так и живёт с тех пор там, не примирившись ни с людьми, ни с Богом. Малое дитя Адельхайд мы с матерью взяли к себе, ей был всего один годик. Но мать умерла прошлым летом, а мне надо было зарабатывать внизу, в Бад-Рагаце, и я взяла её с собой, а столовалась она у старой Урсулы в Пфефферсердорфе. Я и на зиму осталась в Бад-Рагаце, работы там хватает, ведь я и шью, и латаю, а весной снова приехали господа из Франкфурта, которых я обслуживала прошлый год и которые хотят забрать меня с собой. Послезавтра мы уезжаем, и я должна тебе сказать, от такого места не отказываются.

– И ты хочешь отдать ребёнка старику? Я просто диву даюсь, Дета, чего ты удумала, – укорила её Барбель.

– А ты как хотела? – ответила Дета. – Я со своей стороны сделала для ребёнка всё, что могла, а куда же мне теперь с ним деваться? Не могу же я взять её с собой во Франкфурт, ей всего пять лет. А ты-то, Барбель, куда направляешься? Мы уже полдороги до альма прошли.

– Я как раз и дошла, куда мне надо, – ответила Барбель. – У меня к козопаске дело, она мне шерсть зимой прядёт. Прощай, Дета, удачи тебе!

Дета протянула попутчице руку на прощание и стояла, глядя ей вслед, пока та не дошла до тёмной хижины, что укромно притаилась в углублении горы в нескольких шагах от тропы, хорошо укрытая от горных ветров. Хижина стояла на полдороге к альму, если считать от Деревушки, и вид у неё был такой обветшалый и убогий, что притулиться к горе было для неё спасением, иначе в ветреную пору находиться внутри было бы вдвойне опасно: в ней всё содрогалось и громыхало, двери и окна, а истлевшие балки скрипели и кряхтели. Если бы эта хижина стояла на альме, её бы в такие дни попросту сдуло в долину.

Тут жил Петер-козопас, одиннадцатилетний мальчишка, который каждое утро забирал коз внизу, в Деревушке, и гнал их наверх, на высокогорные пастбища, где они могли до вечера пастись на сочном разнотравье; затем Петер со своими легконогими животными снова сбегáл вниз, издавал в Деревушке пронзительный свист, засунув пальцы в рот, и владельцы приходили на площадь разбирать своих коз. Приходили в основном мальчишки и девчонки, ведь миролюбивых коз никто не боялся, и всё лето напролёт это были единственные минуты, когда Петер мог побыть со своими ровесниками: всё остальное время дня он проводил с козами. Правда, дома у него были мать и слепая бабка, но, поскольку по утрам он вставал очень рано, а возвращался из Деревушки очень поздно, стараясь подольше побыть в компании сверстников, то дома он проводил ровно столько времени, чтобы утром проглотить свой хлеб с молоком, вечером съесть такой же ужин и немедленно заснуть. Его отец, которого тоже звали Петер-козопас, потому что он в свои ранние годы состоял в той же самой профессии, несколько лет назад погиб по несчастью, когда рубил деревья. Его мать, которую хотя и звали Бригиттой, все по привычке называли козопаской, а слепую бабку всяк в округе – и стар и млад – знал только под именем Бабушка.

Дета подождала минут десять, озираясь по сторонам, не покажутся ли где дети с козами, но их нигде не было видно, и она поднялась по тропе немного выше, откуда лучше просматривались все высокогорные луга сверху донизу; отсюда она поглядывала то туда, то сюда с большим нетерпением на лице и в движениях. Между тем дети приближались, сделав большой крюк, потому что Петер знал многие места, где его козам было чего пощипать с кустов и веток; вот он и гнал своё стадо окольными путями. Поначалу дитя с трудом карабкалось за ним по склону, напрягая все силы и пыхтя от жары и неудобства в своих тяжёлых доспехах. Девочка не говорила ни слова, но внимательно смотрела то на Петера, который без малейших усилий прыгал с места на место своими босыми ногами в лёгких штанах, то на коз, которые ещё легче перебирали тонкими, стройными ножками, перескакивая через кусты и камни и взбираясь на крутизну. Тут она уселась на землю, торопливо стянула с себя башмаки и чулки, снова встала, выпуталась из красного платка, расстегнула курточку, быстро стряхнула её с себя и принялась расстёгивать следующую одёжку, ведь тётя Дета, простоты ради, надела на неё воскресную одежду поверх повседневной, чтобы не пришлось нести её в руках. Молниеносно была сброшена и повседневная кофтёнка, и вот уж дитя осталось в нижней юбочке, с наслаждением потягиваясь голыми руками из коротких рукавов рубашки и подставляя их ветру. Потом она уложила все вещи в аккуратную кучку и вприпрыжку пустилась догонять Петера и его коз, чувствуя себя легче всей остальной компании. Петер не обращал внимания на то, что делает отставшая девочка. Но теперь, когда она, раздевшись, догнала его, он весело ухмыльнулся во всё лицо и оглянулся назад, а когда увидел внизу кучку её одежды, то расплылся в улыбке ещё шире, растянув рот от уха до уха, но ничего не сказал. Почувствовав свободу и лёгкость, девочка теперь заговорила с Петером, и он тоже разговорился, отвечая на множество вопросов, ведь ребёнку хотелось знать, сколько здесь коз, куда он с ними идёт и что делает там, куда их пригонит.

 

 

Так дети наконец добрались вместе с козами наверх, до хижины, и предстали перед тётей Детой. Но та, едва завидев всю компанию, возмущённо закричала:

– Хайди, что ты наделала? Что у тебя за вид? Где твоя курточка, где вторая и где платок? А башмаки я тебе купила совсем новые сюда, на гору, и связала тебе новые чулки – где это всё? Ничего нет! Хайди, что такое, куда ты всё подевала?

Девочка спокойно показала под гору:

– Там!

Тётя проследила за её пальцем. И верно, там что-то лежало, а поверх виднелось красное пятно – должно быть, платок.

– Ах ты, горе моё! – в волнении воскликнула тётя. – Что это взбрело тебе в голову, зачем ты всё сняла? Что такое?

– Мне это не нужно, – заявила девочка, не выказывая никакого раскаяния в своём поступке.

– Ах ты, несчастная, неразумная…