Владимир
КОРОЛЕНКО

 

 

Дети подземелья

 

 

 

 

 

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Валерия Гореликова

Короленко В.
Дети подземелья : рассказы и повести / Владимир Короленко. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2023. — (Азбука-классика).

ISBN 978-5-389-24227-2

12+

Владимира Галактионовича Короленко современники называли «совестью эпохи». Его популярность была невероятно велика. Одних привлекала способность писателя к состраданию и любви, других — его оптимизм и вера в то, что человеком руководит стремление к справедливости. «Человек создан для счастья, как птица для полета» — автором этого афоризма был Короленко. Он вошел в историю литературы прежде всего как автор многочисленных повестей и рассказов, составивших своеобразную летопись русской жизни на рубеже XIX–XX веков. Наиболее известные из них представлены в этом сборнике.

© Б. В. Аверин (наследник), статья, 2014
© А. Д. Степанов, примечания, 2014
© Оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016
Издательство АЗБУКА®

 

 

Рассказы, этюды и очерки В. Г. Короленко

 

«Совесть эпохи», «солнце России», «светлый духом» — так говорили о Владимире Галактионовиче Короленко современники. «Он ведь для меня был и остается самым законченным человеком из сотен, мною встреченных, и он для меня идеальный образ русского писателя... Мне горестно знать, что я мало встречался с ним, меньше, чем мог бы. У меня к нему было чувство непоколебимого доверия. Я был дружен со многими литераторами, но ни один из них не мог мне внушить того чувства уважения, которое внушил В[ладимир] Г[алактионович] с первой моей встречи с ним. Он был моим учителем недолго, но он был им, и это моя гордость по сей день», — писал о Короленко Максим Горький [1]. «Я готов поклясться, что Короленко очень хороший человек. Идти не только рядом, но даже за этим парнем — весело», — писал Чехов [2]. Идеальный образ русского писателя и интеллигента видели в Короленко Л. Толстой и Р. Люксембург, А. Луначарский и И. Бунин, Н. Михайловский и В. Вересаев. «О лучшем произведении Короленко едва ли возможны споры, — писал критик А. Горнфельд, многие годы работавший с Короленко, — лучшее его произведение не „Сон Макара“, не „Мороз“, не „Без языка“: лучшее его произведение — он сам, его жизнь, его существо. Лучшее — не потому, что моральное, привлекательное, поучительное, но потому, что самое художественное» [3].

Ответить на вопрос, как, из какого «жизненного состава» складывалась личность писателя и общественного деятеля, к каждому слову которого прислушивалась чуть ли не вся читающая Россия, во многом помогает автобиографическая книга Короленко «История моего современника». В самом начале ее Короленко пишет о своем отце Галактионе Афанасьевиче, занимавшем должность уездного судьи в заштатных провинциальных городках, для которого поистине донкихотская честность была привычной и естественной. Короленко приводит такой случай из его практики.

Галактион Афанасьевич вел процесс о наследстве. Судились богатый помещик, граф, человек с большими связями, и бедная вдова. Граф, вероятно, предложил судье взятку. Галактион Афанасьевич вспылил, застучал палкой, грубо его обругал и выгнал. Благодаря честности судьи процесс выиграла бедная вдова, сразу ставшая одной из богатейших помещиц в губернии. Попытка благодарной вдовы предложить судье деньги также закончилась выдворением ее из дома. Тогда, в отсутствие судьи, она завалила всю его гостиную подарками, среди которых была огромная красивая кукла. «Когда отец пришел из суда, — пишет Короленко, — то в нашей квартире разразилась одна из самых бурных вспышек, какие я только запомню. Он ругал вдову, швырял материи на пол, обвинял мать и успокоился лишь тогда, когда перед подъездом появилась тележка, на которую навалили все подарки и отослали обратно. Но тут вышло неожиданное затруднение. Когда очередь дошла до куклы, то сестра решительно запротестовала, и протест ее принял такой драматический характер, что отец после нескольких попыток все-таки уступил, хотя и с большим неудовольствием. „Через вас я стал-таки взяточником“, — сказал он сердито, уходя в свою комнату» [4].

На протяжении всей своей долгой жизни так же донкихотски честен будет и Короленко.

Казалось бы, пустая формальность: всем политическим ссыльным нужно подписать присягу «на верноподданство» новому императору Александру III. Короленко не может пойти против своей совести, отказывается подписать присягу и расплачивается за это долгими годами страшной якутской ссылки, но никогда не сожалеет об этом решении. Точно так же ни в какой мере Короленко не отвечал за действия российского императора, когда тот выразил несогласие с избранием Горького в академики, но в знак протеста Короленко, как и Чехов, слагает с себя это почетное звание.

А вот один из совсем «незначительных» эпизодов, каких в жизни Короленко было много. Писатель тяжело болен, жить ему остается немногим более двух лет.

Вооруженные бандиты проникли в дом Короленко, где временно хранились два миллиона рублей, собранные общественными организациями для перевозки детей из голодающей Москвы на Украину. И больной шестидесятишестилетний писатель бросается на грабителя и хватает его за руку. «Затем, — вспоминает В. Г. Короленко, — отчетливо помню, что бандит старался повернуть револьвер ко мне, а мне удавалось мешать этому. Раздался еще выстрел, который он направил на меня, но который попал в противоположную сторону в дверь... Отчетливо помню, что у меня не было страха, а был только сильный гнев» [5]. Совместными усилиями самого писателя, его жены и дочери растерявшиеся грабители были обращены в бегство.

Приведенные эпизоды помогают понять определяющую черту личности Короленко. Он не просто стремился сохранить незапятнанными свою совесть и честь с самых ранних лет и до конца своей жизни, он всегда очень остро чувствовал личную ответственность за «общественную неправду». Делом своей чести будет считать Короленко и защиту вотяков, несправедливо обвиненных в убийстве, тем более что в данном случае была брошена тень на моральный облик целого народа (Мултанское дело), и за истязания крестьян в Полтавской губернии, и за волну смертных приговоров, прокатившуюся по России после революции 1905 года.

* * *

В одном из ранних произведений Короленко — в рассказе «В дурном обществе» (1885) — есть такая сцена. Дети играют в жмурки в подземелье. Но вдруг игра прерывается самым неожиданным образом. Внезапно вошедший хозяин и глава этого подземного мира нищий бродяга пан Тыбурций хватает героя рассказа, сына городского судьи, Васю, за ногу: «Сильная рука приподняла меня с полу, и я повис в воздухе вниз головой. Повязка с глаз моих спала».

Нечто подобное будет происходить со многими героями Короленко, только не в прямом, а в переносном смысле. В силу тех или иных обстоятельств персонажи рассказов и очерков писателя часто попадают в такое положение, когда окружающий их мир, люди, события, привычные взгляды и мнения вдруг открываются для них с совершенно иной точки зрения, освещаются непривычным светом, поворачиваются такой своей стороной, о существовании которой они и не подозревали. И тогда «повязка падает с их глаз». Но это значит не только то, что они узнали нечто неизвестное им ранее или увидели то, что было скрыто от них. С этого момента начинается самопознание героев Короленко.

Герой рассказа «В дурном обществе» — мальчик. Но у него уже есть свой жизненный опыт, свои мнения, свои этические принципы, во многом заданные той социальной средой, в которой он вырос и воспитывался. Он, например, хорошо усвоил формулу «нехорошо воровать», и потому нищие, добывающие себе средства на жизнь воровством, вызывают у него чувство презрения и негодования, хотя когда он встречается с ними в городе, то их необычное поведение «интересует и забавляет» его, как забавляло бы балаганное представление.

Случайно узнав, что его новые друзья — Валек и Маруся, к которым он успел искренне привязаться, — принадлежат к «дурному обществу», мальчик испытывает душевное потрясение. Усвоенные им нравственные принципы и правила поведения, оказывается, совсем не являются бесспорными для его новых друзей. Более того, становясь на точку зрения Маруси и Валека, мальчик и сам инстинктивно понимает, что даже такая бесспорная для него истина, как «нехорошо воровать», для его друзей не только не обязательна, но имеет прямо противоположный смысл. И когда Вася вспоминал, например, как его голодная подруга ела ворованное мясо, он, вопреки усвоенным им взглядам, «радовался ее радостью и радостью Валека». Да он и сам теперь совершает неожиданные поступки, справедливость которых смутно осознает, хотя ранее признал бы их аморальными.

Глядя на мир с непривычной точки зрения, Вася откроет много нового и неизвестного, прежде абсолютно недоступного для него. Например, что за балаганным представлением нищих на улице чаще всего скрывается истинная трагедия. Новые друзья, подчеркивает Короленко, кроме того, «указали мне на моего отца с такой стороны, с какой мне никогда не приходило в голову взглянуть на него», и Вася узнает, что отец — один из самых честных людей в городе. «Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений», — говорит о себе рассказчик, что, по мнению Короленко, является предпосылкой «более сложной точки зрения на мир», чем та уверенность в справедливости собственных взглядов и мнений, которая была у него до знакомства с «дурным обществом».

Рассказ Короленко «В дурном обществе» автобиографичен. В частности, в нем описывается город Ровно, где учился в гимназии будущий писатель. Но это автобиографизм внешний. Есть и другой, внутренний, не сводимый к совпадению некоторых реальных черт из детства самого писателя и его героя.

С юных лет жизни Короленко постоянно представлялась возможность увидеть одно и то же явление с нескольких различных социальных, политических, национальных, религиозных точек зрения и тем самым менее всего способствовала формированию у него однозначных, односторонних принципов, взглядов, представлений.

По своему социальному происхождению Короленко дворянин, но, как он пишет в «Истории моего современника», его отец никогда не стремился «восстановить свои потомственно-дворянские права», и дети после его смерти оказались «без всяких реальных связей с дворянской средой, да, кажется, и с какой бы то ни было другой» (V, 15). Много позднее, в 1903 году, характеризуя свое социальное положение, Короленко напишет: «Собственно, я себя скорее причислю к разночинцам: дед и отец чиновники, прадед какой-то казачий писарь. Крепостных у нас никогда не было, земельных владений тоже» (X, 361).

То, что Короленко относит себя к разночинцам, чрезвычайно для него характерно, ибо не только свою социальную ориентацию имеет он здесь в виду. В статье 1909 года о Толстом Короленко отметит, что в произведениях великого писателя «всего устойчивее отразились два полюса крепостной России: деревенский дворянин и деревенский мужик». «Нашего брата, — продолжает Короленко, — горожанина-разночинца, чья жизнь вращается между этими полюсами, великий художник не видит, не хочет знать и не желает с нами считаться» (VIII, 102).

Для Короленко же именно разночинец, в силу своего «междуполярного положения», способен встать на точку зрения крестьянина и с этой новой точки зрения оценить «категории цивилизации» и в то же время осмыслить крестьянскую культуру как бы со стороны, осветив ее светом идеала, выработанного вне данной культуры. Эта позиция исключала для Короленко возможность абсолютизации тех или иных сторон как крестьянской культуры, так и культуры, созданной общественным слоем, находящимся вне «власти земли», и в первую очередь разночинной интеллигенцией. При этом открывался путь для их соотносительной оценки.

Далекими от какой-либо определенности были в детстве для Короленко и национальные проблемы. Его мать — полька, отец — украинец, состоявший на русской государственной службе. Детство свое Короленко провел в Житомире и Ровно — небольших городах юго-западной России, где национальные проблемы стояли особенно остро. Как писал Короленко в «Истории моего современника», в это время свились в один клубок «три национализма (польский, украинский, русский), из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать» (V, 123). Вероятно, поэтому Короленко станет врагом всякого национализма, видя в нем крайнее проявление узости взглядов и одностороннего мышления, а своей родиной назовет русскую литературу, которая «оставила в стороне национальные споры и примирила их в общем лозунге: свобода» (X, 348).

И уж поистине «междуполярным» было положение юного Короленко, когда в 1863 году вспыхнуло Польское восстание. Его мать — целиком на стороне польских повстанцев, отец считает восстание «беззаконным» и принимает участие в судебном следствии по делам восставших.

Совершенно особая ситуация детских лет жизни писателя, связанная двойственностью его социального положения, национальной принадлежности, противоположными политическими влияниями, способствовала формированию у него редкого человеческого таланта, без которого немыслим и талант писателя, — умения встать на точку зрения другого человека и увидеть мир сквозь призму его понятий, принципов, представлений.

Отсюда же происходит и исключительная чуткость Короленко ко всякому проявлению догматизма, односторонности, однолинейности, будь то наивная вера народников в крестьянскую мудрость, идущая, как хорошо знал писатель по собственному жизненному опыту, от искренней, хотя и излишне «головной», «теоретической» любви к народу, или мечты террористов с помощью нескольких героев установить в России социальную справедливость, или надежды «легальных марксистов» на железную историческую необходимость, которая без участия человека осуществит гармонию в человеческом обществе.

Вообще современников поражало в облике Короленко, человека и писателя, сочетание трудносоединимых черт. Необычайная мягкость, доброта, стремление встать на точку зрения другого человека и одновременно твердость, непримиримость взглядов и мнений, решительность поступков, когда честь и совесть писателя требовали однозначных оценок и конкретных действий.

 

Когда появились первые очерки и рассказы Короленко, мнения и оценки, высказанные читателями и критиками, в большинстве своем сразу признавшими, что в русскую литературу вошел еще один крупный талант, также во многом были полярными.

Одних привлекала в произведениях Короленко живая способность их автора к состраданию и любви, умение его все понять, всех простить и оправдать.

Другие же видели прежде всего «возмущенное сердце» писателя, протестующее и негодующее против столь далекого от идеала миропорядка, а главной чертой его героев считали сознательный протест, стремление к свободе и «вольной волюшке».

Обращаясь к российской действительности, Короленко исследует, как идеалы той или иной социальной группы определяют быт, моральные нормы, мироотношение ее представителей, показывает, как трудно поддаются они изменению и как, несмотря на это, все-таки меняются под влиянием общественных сдвигов.

При этом Короленко пользуется традиционным, свойственным целому ряду его произведений социологического характера, приемом, о котором уже частично говорилось в начале статьи. Суть этого приема заключается в том, что он вырывает своего героя из привычной для него социальной среды, члены которой характеризуются устойчивой системой представлений, привычными моральными критериями, и погружает его в среду с иной системой представлений. Причем для Короленко в данном случае важно не простое противопоставление тех или иных взглядов и понятий, а изображение того, как человек, сталкиваясь с иным мировосприятием, начинает «задумываться», а иногда даже приходит к пониманию относительности своих собственных взглядов и мнений, ранее казавшихся ему неоспоримыми.

Так столкнулся сын судьи Вася с представителями чуждого ему «дурного общества». То же самое произошло и с жандармом Гавриловым из написанного в 1880 году в пересыльной тюрьме рассказа «Чудна́я», опубликованного в русской легальной прессе только в 1905 году под названием «Командировка». Волею судьбы Гаврилов встречается с мужественной, самоотверженной девушкой-революционеркой Морозовой. Отношение их друг к другу заранее определено взглядами, привитыми им их социальной средой. Гаврилов, до встречи с революционерами «усердно» служивший в эскадроне, твердо знал, что «начальство зря не накажет», и потому девушка-революционерка для него — преступница, «змееныш», «дворянское отродье». Соответственно и для нее Гаврилов прежде всего «враг», так как одет в жандармскую шинель и состоит на службе у государства, с которым она борется. «Пережить чужую жизнь», встать на точку зрения Гаврилова и увидеть за ненавистным ей жандармским мундиром доброе сердце крестьянина Морозова не способна. И потому так жестоки и несправедливы ее слова, обращенные к Гаврилову: «Простить! вот еще! Никогда не прощу, и не думайте, никогда! Помру скоро... так и знайте: не простила!»

В сознании же Гаврилова, попавшего в среду ссыльных революционеров, происходят пока еще едва заметные, но уже необратимые изменения. Он утрачивает интерес к службе и даже известие о том, что ему не будет присвоено звание унтер-офицера, к которому когда-то он так стремился, принимает теперь с полным равнодушием.

Для того чтобы темный, забитый Макар из рассказа «Сон Макара», опубликованного в 1885 году и сразу принесшего его автору всероссийскую известность, осознал собственное рабство, нужна особая, фантастическая ситуация. Только в своем предсмертном сне, на суде у большого Тойона, когда из уст сына Тойона Макар, может быть впервые, услышит слова добра и сочувствия, он обретет голос и с гневом задаст вопрос, кто же виноват, что он прожил не ту жизнь, для которой, вероятно, рождается на земле человек.

Но, пожалуй, наиболее полное выражение указанный прием находит в очерке «Марусина заимка» (1899). Чрезвычайно сложна «социальная структура», как писал Короленко в «Истории моего современника», воссозданная в этом очерке. Здесь мы встретимся с крестьянами из России и коренными жителями Якутии, выселенными из родных мест, татарами, политическими ссыльными, царскими чиновниками, представителями духовенства и многими другими. У каждого из них свои взгляды, обычаи, этические нормы, традиции, свой социальный опыт.

В романе «Преступление и наказание» Достоевский рисует фантастический сон Раскольникова, где он видит человечество, заразившееся моровой язвой. Следствием этого заболевания было то, что «никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований... Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе» [6].

Сюжет «Марусиной заимки», конечно, не так трагичен, но также движется борьбой каждого с каждым, в которой сталкиваются взгляды, традиции, верования, часто противоположные, но абсолютно истинные, с точки зрения их представителей.

Для русского крестьянина Тимохи смысл и цель человеческого существования — хлебопашество, а для жителя Якутии оно — страшный грех. В то же время образ жизни Тимохи неприемлем для другого героя — Степана, и глухая вражда между ними заканчивается выстрелом и ранением Тимохи. Героиня очерка Маруся вообще настороженно и враждебно относится почти ко всем окружающим ее людям. Татары, выселенные со своих родных мест, вынуждены жить за счет якутов и притесняют их, но и якуты, в свою очередь, под руководством Степана, дают мощный отпор своим притеснителям, и между ними разгорается настоящая война. И даже политические ссыльные далеко не во всем являются единомышленниками. При всем этом, как и во сне Раскольникова, здесь нет правых и виноватых.

В очерке Короленко нет фантастики, он предельно реалистичен и иногда даже напоминает этнографическое исследование. Описанное в нем — не ужасное «заболевание», а обыденное, «нестрашное», ежедневное течение жизни. Точнее, само «заболевание» стало хроническим, привычным, внутренний трагизм его не сразу заметен.

В то же время каждая деталь, каждый образ в «Марусиной заимке» многозначен и даже символичен. Очерк начинается с описания якутских дорог, и кажется, что оно нужно только для того, чтобы ввести «местный колорит». Якутские дороги не похожи на русские, так как в Якутии не пользуются телегами, а ездят только верхом, чаще всего по двое, и утаптываются они только лошадиными копытами. Вот почему две глубокие борозды лежат близко одна к другой посередине такой дороги и рисуются они ясными линиями, а «несколько пар боковых дорожек намечаются все слабее и слабее, теряясь едва заметными линиями в буйной траве». Вместе с тем очерченная схема якутской дороги — это схема «линий жизни» героев очерка.

Маруся и Тимоха — крестьяне, попавшие в Якутию вследствие трагического стечения обстоятельств. Их «колея» или «линия», как говорил бродяга из рассказа Короленко «Убивец», глубока и определилась задолго до того, как мы с ними встречаемся. Главное в жизни для них — это земледельческий труд, и даже попав в Якутию, где обработка земли считалась грехом, они создают здесь «Марусину заимку» — своеобразный земледельческий оазис. Социальный облик Маруси и Тимохи четко определен; мнения, привычки, моральные нормы постоянны, неизменны, и потому их «колеи» одинаково глубоки и «рисуются ясными линиями». Соответственно они и ходят. Маруся — «привычно и ловко ступая... по глубоким и узким огородным межам». Тимоха — уверенно шагая за плугом, по борозде, «лишь иногда возражая кому-то — „н-нет, вр-решь“, — когда какой-либо крепкий, не перегнивший корень стремился выкинуть железо из борозды».

Социальный же облик повествователя и его товарища очерчен с гораздо меньшей конкретностью. Известно, что они ссыльнополитические, вероятно, из интеллигенции. На «Марусину заимку» они попадают, сбившись с проезжей дороги, хотя и «мало заботятся» об этом.

Линия другого героя рассказа, Степана, проходит некоторое время параллельно линии Тимохи и Маруси, хотя его «колея» очень «не глубока». Социальная ориентация его еще менее ясна, мы знаем только, что он с Дона. Степан — натура импульсивная, стихийная, поступки его невозможно предвидеть, и потому ходит он «перескакивая через городьбу и шагая через грядки».

Очерк построен так, что поступки, обычаи, правила поведения действующих лиц все время как бы отражаются в разных «зеркалах». Такими «зеркалами» являются различные социальные и национальные слои и группы. Например, с точки зрения ссыльного интеллигента, ведущего повествование, Маруся и Тимоха могли бы предстать перед нами преимущественно в негативном освещении. Действительно, Тимоха человек недалекий, с крайне узким кругозором, лишенный каких-либо общественных интересов. Есть и что-то рабское в его натуре. На предложения Петра Ивановича, бывшего генеральского сына, а теперь ссыльнопоселенца, работать вместе, как товарищи, Тимоха не соглашается и ставит свои условия: «Ты, выходит, Петра Иванович, хозяин, я работник. Положь жалованье». Да и внешне Тимоха далеко не красив — «похож на Квазимодо», кроме того, и неопрятен — «весь зарос грязью».

Отрицательное отношение к Марусе прежде всего могло бы быть вызвано ее браком «по расчету», — она оставляет удалого красавца Степана и выходит замуж за Тимоху только потому, что Тимоха «крепкий» работник и с ним можно завести семью и обвенчаться церковным браком.

Однако если встать на точку зрения Тимохи и Маруси, как это и делает Короленко, и оценивать их поступки в соответствии с их собственными критериями и моральными нормами, то однозначно отрицательное отношение к ним становится невозможным. Они отстаивают свои принципы с героизмом, бескомпромиссностью и последовательностью, что свидетельствует вообще о величии человеческого духа. Действительно, Маруся совершает брак «по расчету», но этот расчет не есть обычное стремление к выгоде, он необходим ей для осуществления ее идеала, необходим для того, чтобы заново восстановить утраченный в силу стечения обстоятельств свой социальный облик крестьянки, причем в строгом соответствии с теми моральными нормами, которыми определяется для нее этот облик. Точно так же «жадный» Тимоха не пойдет на золотые прииски, где можно заработать большие деньги, и не будет заниматься охотой, с помощью которой он вполне мог бы прокормиться. Он — пахарь и будет пахать землю, героически преодолевая все встающие на его пути препятствия.

«Объективный» подход к изображению своих героев, обязывающий оценивать их, пользуясь теми критериями, которыми руководствуются они сами и которые им заданы социальной средой, как раз и создавал впечатление у критики, что в очерке нет ни правых, ни виноватых, что автор их умеет все понять, оправдать и простить.

В таком «объективном» социологическом подходе была не только сила Короленко, но и его слабость, ощущаемая им самим и выраженная в трагической интонации самого рассказчика, которая иногда вдруг нарушает спокойную, «объективную» манеру повествования. «Я не пловец в этом море, моего места нет в этой борьбе; я здесь не умею ступить ни шагу!» — восклицает рассказчик, убедившийся в том, что в мире нет правых и виноватых, а значит, и активное вмешательство в переустройство этого мира бессмысленно и невозможно.

Об этом свидетельствует и героическое поведение Степана, сплотившего якутов для борьбы с воровскими набегами татар. При всей справедливости борьбы Степана он терпит не «военное», а моральное поражение, ибо понимает, что его вмешательство принесло только вред всем жителям улуса. Сознавая это, он покидает заимку и уходит на золотые прииски.

Однако этот вывод противоречил волевой и активной натуре писателя и публициста, неутомимого искателя истин, могущих быть руководством к действию. Вот почему «объективный» подход к изображению своих героев, позволивший писателю увидеть героизм и величие духа Маруси и Тимохи, не отменял для Короленко и «субъективной» их оценки, то есть оценки с точки зрения идеала, живущего в сознании писателя. И с этой точки зрения Маруся и Тимоха далеко не соответствуют высокому представлению писателя о гармонически развитом человеке.

* * *

В целом ряде своих произведений Короленко обращается к таким малоисследованным явлениям человеческой психики, как интуиция, подсознание, таинственные и неосознанные порывы и влечения, которые вообще указывают на самую тесную связь человека с природой и его далекими предками. Причем именно природа человека во многом определяет его нравственные нормы, и он «инстинктивно», «стихийно» стремится к правде, добру, свободе, свету.

В рассказах 80-х годов эта тема чаще всего звучит как некий парадокс, ибо общественные условия, в которых живут герои Короленко, таковы, что должны были бы заглушить у них всякое стремление к свободе, правде, справедливости. Но в какие бы гибельные условия ни был поставлен человек, подчеркивает Короленко, эти его природные свойства неистребимы, и он вдруг, неожиданно, проявляет их, и часто вопреки разуму и логике.

Таков крестьянин Яшка из одноименного очерка (1881) — человек, живущий «для души», неколебимо отстаивающий свои убеждения, «свой прав-закон». Не желая ни на шаг отступить от своих взглядов, Яшка бросает хозяйство, семью, хотя и твердо убежден, что правды ему «не увидать».

С «неразумными» и «нелогичными» поступками обитателей далекого, затерянного в Сибири уголка знакомит нас Короленко и в рассказе «Убивец» (1882).

Один из героев этого произведения, станционный смотритель Василий Иванович, человек деградировавший, так как за свое вольнодумство спускался медленно, но верно с верхних ступеней общественной лестницы на нижние, рассказывает о недавно назначенном следователе по особым поручениям Проскурове, который пытается бороться с нравами сибирской администрации. В этой борьбе Василий Иванович оказывает всяческое содействие Проскурову, впрочем, как и целый ряд местных жителей, делающих все, чтобы столкнуть с пути честного чиновника «один, другой камешек». Вместе с тем и Василий Иванович, и местные жители заранее уверены в полном провале деятельности Проскурова. Вот если бы новый следователь, считают они, «обходцами ползать умел, величие бы являл, где надо, а где надо — и взяточкой бы не побрезгал», тогда бы его миссия могла быть успешной. «Только... черт возьми! Тогда не было бы сочувствия...» — вдруг, неожиданно для себя, делает парадоксальный вывод «сибирский вольтериянец». Так сталкивается Василий Иванович с «нелогичным» проявлением природы человека, заставляющей его вопреки разуму откликаться на любой честный поступок, даже заведомо безрезультатный.

А в написанном тремя годами позднее рассказе «Соколинец» автор-повествователь, выслушав длинную историю беглого каторжника, до предела насыщенную страшными подробностями каторжного быта, смертельно опасного побега, задает себе вопрос о странном, парадоксальном восприятии им этой истории: «И почему, спрашивал я себя, этот рассказ запечатлевается даже в моем уме — не трудностью пути, не страданиями, даже „не лютою бродяжьей тоской“, а только поэзией вольной воли?» Потому, наверное, что в рассказе беглого каторжника проявилось стихийное и не всегда осознанное стремление человека к свободе. И оно отозвалось в душе писателя глубоким сочувствием: «нелогичность» восприятия услышанной им истории автор объясняет тем «инстинктивным сочувствием» «всякой смелой попытке вырваться из глухих стен на вольную волюшку», которое, по мнению Короленко, обусловлено самой природой человека.

«Нелогичный», «парадоксальный» герой, который не укладывается в теорию подчинения человека среде и обстоятельствам, с самого начала становится одним из персонажей, проходящих через все творчество Короленко.

Повинуясь неясным для него самого влечениям, хотя и ненадолго, но покинет привычный мещанский уклад и своих заказчиков сапожник Андрей Иванович («За иконой», 1887), отличавшийся в своих поступках «быстротой, решительностью и некоторой парадоксальностью» и потому на пути своем за иконой беспощадно обличавший купцов и вообще всех неправедно живущих. Он осмеливается даже, правда с…