Vikram Seth
A SUITABLE BOY
Copyright © 1993 by Vikram Seth
All rights reserved

Перевод с английского
Елены Калявиной (части 1–5),
Екатерины Романовой (части 6–9),
Андрея Олеара (стихи)

Оформление обложки Вадима Пожидаева

Во внутреннем оформлении книги использованы материалы
© SHUTTERSTOCK/FOTODOM/ANTALOGYA

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Сет В.
Достойный жених. Кн. 1 : роман / Викрам Сет ; пер. с англ. Е. Калявиной, Е. Романовой. — М. : Иностранка, Азбука-Аттикус, 2023. — (Большой роман).

ISBN 978-5-389-24437-5

16+

Современный классик Викрам Сет — настоящий гражданин мира. Родился в Индии, учился в Оксфорде, а также в Стэнфордском университете в Калифорнии, где вместо диссертации по экономике написал свой первый роман «Золотые Ворота» об американских яппи — и это был роман в стихах; более того, от начала до конца написанный онегинской строфой. А через много лет работы вышел и «Достойный жених» — «эпопея, многофигурная, как романы Диккенса или Троллопа, и необъятная, как сама Индия» (San Francisco Chronicle), рекордная по многим показателям: самый длинный в истории английской литературы роман, какой удавалось опубликовать одним томом; переводы на три десятка языков и всемирный тираж, достигший 26 миллионов экземпляров.

Действие происходит в вымышленном городе Брахмпур на берегу Ганга вскоре после обретения Индией независимости; госпожа Рупа Мера, выдав замуж старшую дочь Савиту, пытается найти достойного жениха для младшей дочери, студентки Латы, — а та, как девушка современная, имеет свое мнение на этот счет и склонна слушать не старших, а собственное сердце...

В 2020 году первый канал Би-би-си выпустил по роману мини-сериал, известный по-русски как «Подходящий жених»; постановщиком выступила Мира Наир («Ярмарка тщеславия», «Нью-Йорк, я люблю тебя»), а сценарий написал прославленный Эндрю Дэвис («Отверженные», «Война и мир», «Возвращение в Брайдсхед», «Нортенгерское аббатство», «Разум и чувства»).

© Е. Ю. Калявина, перевод, 2023
© Е. И. Романова, перевод, 2023
© А. М. Олеар, перевод стихов, 2023
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023
Издательство Иностранка®

Викрам Сет — лучший писатель своего поколения, а «Достойный жених» — не просто один из длиннейших романов за всю историю английской литературы, но и один из прекраснейших. Не пожалейте на него времени — и обретете друга на всю жизнь.

The Times

 

«Достойный жених» — это гимн жизни и любви, виртуозно исполненный на фоне только что получившей независимость Индии. Всем своим величием, безупречной достоверностью роман обязан не столько архивным исследованиям, сколько богатству воображения, инстинктивному знанию человеческого сердца, способного и к жестокости, и к доброте.

Observer

 

Необъятный и населенный множеством персонажей один другого обаятельнее, «Достойный жених» — это долгое, сладостное, бессонное паломничество к самой жизни. Роман Сета заслуживает того, чтобы вдохновить миллионы долгих счастливых браков и достойных читателей. Привольно раскинувшись на полторы тысячи страниц, книга озаряет Индию подобно солнцу и согревает ее своими ностальгическими лучами. Невозможно представить читателя, который останется равнодушным.

Guardian

 

Феномен, уникум, чудо классического повествования в современной оболочке… Трудно поверить, что Викрам Сет — это один человек: с авторитетностью и всезнанием целого комитета он пишет об индийской политике, медицине и юриспруденции, о психологии толпы, обычаях городских и деревенских, одежде, кухне, сельском хозяйстве, погребальных обрядах, крикете и даже о тончайших нюансах производства обуви.

Evening Standard

 

Викрам Сет вдохновлялся великими романами девятнадцатого века — «Война и мир», «Грозовой перевал», «Ярмарка тщеславия», — и «Достойный жених» не уступает им по глубине и охвату. Это поистине грандиозный труд.

Sunday Times

 

Скажем спасибо мистеру Сету за это широкоформатное полотно, воскрешающее в нашей памяти тот период, когда целый уклад жизни подошел к концу.

The Hindu

 

Роман монументальный и в то же время негромкий… Викрам Сет создал удивительнейший из гибридов — скромный шедевр.

Times Literary Supplement

 

В этой безмерно радующей читателя книге разворачивается неторопливая панорама полностью достоверной Индии. Каждая деталь хорошо знакома — и в то же время заново прорисована выдающимся художником.

Hindustan Times

Проза невероятного масштаба и достоверности.

Sunday Telegraph

 

Отдайтесь на волю этого странного, чарующего мира и приготовьтесь унестись на крыльях истории. Никто другой из современных авторов не способен подарить читателям столько удовольствия.

Washington Post Book World

 

Безумно разнообразный, неизменно увлекательный, смешной и грустный одновременно — этот роман оборачивается самым настоящим путешествием в Индию.

Atlantic Monthly

 

Викрам Сет внушает читателю не просто восторг, а благоговейный трепет. Как будто слушаешь ра́гу в исполнении непревзойденного мастера.

New York Review of Books

 

Эпопея, многофигурная, как романы Диккенса или Троллопа, и необъятная, как сама Индия.

San Francisco Chronicle

 

Своим западным читателям Сет предлагает кусок жизни настолько толстый и многослойный, насколько вообще способен вписаться в полторы тысячи страниц, с бесконечным разнообразием любовно выписанных деталей.

New York Times Book Review

 

Роман окутывает вас тихими чарами, и вот вы уже не просто читаете эту книгу, не в силах оторваться, — вы ею дышите.

Newsweek

 

Редчайшая птица — литературный шедевр, в то же время приятный для чтения и без лишних претензий.

USA Today

 

Захватывающий роман, сторицей оправдывающий читательские ожидания.

Los Angeles Times

 

Яркая панорама Индии в середине века, населенная удивительными персонажами — теперь они останутся с вами навсегда, как старые друзья.

People

 

Огромный, да что там — исчерпывающий роман, который открывает удивительные глубины, а также бездну юмора и фантазии.

Chicago Tribune

 

 

 

Посвящается
папе, маме и светлой памяти Аммы

Слова благодарности

Итог: я всем обязан... Музам —

за твердость их и доброту;
семье, которой был в обузу, —
терпела, хоть невмоготу;
законодателям покойным,
чьи речи крал я, недостойный;
и тем, кому на мозг всем весом
давил я, обуянный бесом;
душе моей немой, что честно
лишь этим вымыслом жила;
тебе, читатель, чьи дела
с моими связаны столь тесно.
Не дрогнет пусть твоя рука
достать монет из кошелька! [1]

 

 

Часть первая

1.1

— Ты тоже выйдешь замуж за того, кого я тебе выберу, — твердо заявила госпожа Рупа Мера своей младшей дочери.

Лата мысленно ускользнула из-под материнского ига, разглядывая ярко освещенную фонарями лужайку в саду поместья Прем-Нивас, где собрались свадебные гости.

— Угу, — промычала она, чем еще сильнее рассердила мать.

— Никаких «угу», юная леди, слыхала я эти твои «угу» и не собираюсь их терпеть. Я действительно знаю, что для тебя лучше. И сделаю все, что от меня зависит. Как ты думаешь, легко ли мне устроить достойную судьбу всем четверым своим детям, да еще и без Его помощи?

Нос у нее покраснел при мысли о муже, который, без сомнения, разделял с нею нынешнюю радость, взирая на них откуда-то с горних высей. Конечно, госпожа Рупа Мера верила в реинкарнацию, но в минуты исключительного наплыва чувств она воображала, что покойный Рагубир Мера по-прежнему обитает в том привычном облике, в каком она знала его при жизни: крепкий, жизнелюбивый мужчина чуть за сорок. Таким он был еще до того, как в самый разгар Второй мировой изнурительный труд довел его до сердечного приступа. «Восемь лет прошло, уже восемь лет», — с горечью подумала госпожа Рупа Мера.

— Мамочка, ну-ну, не надо плакать, сегодня наша Савита выходит замуж, — сказала Лата, нежно, но не слишком-то участливо обнимая мать за плечи.

— Будь он рядом, я нарядилась бы в шелковое патола-сари [4], которое надевала еще на собственную свадьбу, — вздохнула госпожа Рупа Мера, — но вдове не пристало роскошествовать.

— Ма! — Лату всегда немного раздражала излишняя эмоциональность матери по любому поводу. — Люди же смотрят. Они пришли тебя поздравить, и им покажется странным, что ты плачешь в такой день.

Несколько гостей и в самом деле в эту минуту приветствовали госпожу Рупу Меру — творили намасте [5], улыбались. Сливки брахмпурского общества, как с удовольствием отметила мысленно госпожа Рупа Мера.

— И пусть смотрят! — ответила она с некоторым вызовом, но поспешно промокнула глаза платочком, надушенным одеколоном «4711» [6]. — Пусть думают, что я прослезилась от счастья. Ведь Савита выходит замуж! Все мои заботы и усилия — ради вас, но никто этого не ценит. Я выбрала для Савиты такого чудесного юношу, а все только и делают, что жалуются.

Лата припомнила, что из них четверых — двух братьев и двух сестер, только Савита — кроткая, добросердечная, белокожая красавица, ни разу не пожаловалась, безропотно приняв жениха, которого выбрала для нее мать.

— Какой-то он слишком худой, мам, — ляпнула Лата бездумно.

И это еще было мягко сказано. Ее без пяти минут зять Пран Капур был смугл, долговяз, нескладен и страдал астмой.

— Худой? И что же? Все нынче стремятся стать стройнее. Даже мне пришлось поститься весь день, при моем-то диабете! А уж если Савита слова поперек не сказала, то всем прочим тем более стоит порадоваться за нее. Арун и Варун все никак не успокоятся: как это им не дали выбрать жениха для сестрицы? Пран — достойный, добропорядочный, культурный молодой человек и к тому же кхатри [7].

Никто и не спорил, что тридцатилетний Пран — действительно достойный, культурный и принадлежит к правильной касте. И конечно же, Лате нравился Пран. Как ни странно, она знала его куда лучше, чем ее сестра, — во всяком случае, знакомы они были гораздо дольше. Лата изучала английский язык и литературу в Брахмпурском университете, а Пран Капур был известным тамошним преподавателем. Лата прослушала целый курс его лекций о елизаветинцах [8], в то время как Савита, его невеста, виделась с ним всего час, да и то в присутствии матери.

— К тому же Савита его откормит, — прибавила госпожа Рупа Мера. — Вот зачем ты все пытаешься омрачить мое счастье? И Савита с Праном будут счастливы — вот увидишь. Они будут счастливы, — повторила мать, нажимая на слово «будут». — Благодарю вас! Благодарю вас! — просияла она при виде очередных гостей, подошедших с поздравлениями. — Как чудесно — я мечтала о таком зяте, да еще из прекрасной семьи. Министр-сахиб [9] был к нам очень добр. И Савита так счастлива. Пожалуйста, угощайтесь, кушайте, прошу: нам приготовили вкуснейший гулаб-джамун [10], но из-за диабета я и после церемонии его не попробую. Мне даже гаджак [11] нельзя, а перед ним так трудно устоять, особенно зимой. Но кушайте, кушайте, пожалуйста. А мне надо пойти проверить, что происходит: время, назначенное пандитами [12], приближается, а жениха с невестой что-то не видно!

Она поглядела на Лату и нахмурилась. Да, с младшей дочерью будет не так просто, как со старшей.

— Не забудь, что я тебе сказала, — предостерегла она.

— Угу, — кивнула Лата. — Ма, у тебя платочек торчит из блузки.

— Ох! — спохватилась госпожа Рупа Мера, заталкивая беглеца за ворот. — И скажи Аруну, чтобы он соизволил серьезно относиться к своим обязанностям. А то стоят в углу с этой Минакши и болтают со своим недалеким дружком из Калькутты [13]. Он должен следить, чтобы все гости ели и пили вдоволь и радовались нашему празднику.

«Этой Минакши» была эффектная жена Аруна и ее собственная нелюбимая невестка. За все четыре года, по мнению госпожи Рупы Меры, Минакши совершила всего один стоящий поступок — родила ее любимую внучку Апарну, которая сейчас была тут как тут и тянула бабушку за шелковое сари кофейного цвета, стараясь привлечь ее внимание. Госпожа Рупа Мера пришла в восторг. Поцеловав внучку, она сказала:

— Апарна, держись рядом со своей мамочкой или с Латой-буа [14], иначе потеряешься. Что мы тогда делать будем?

— Можно мне с тобой? — спросила Апарна, которая, как водится, в три года уже имела собственное мнение и собственные предпочтения.

— Солнышко мое, я бы и сама хотела, — сказала госпожа Рупа Мера, — но я должна убедиться, что Савита-буа готова к замужеству. Она уже опаздывает. — Госпожа Рупа Мера снова бросила беспокойный взгляд на золотые часики — самый первый подарок ее мужа, которые за два с половиной десятка лет ни разу не ошиблись ни на секунду.

— Я тоже хочу посмотреть на Савиту-буа! — стояла на своем Апарна.

Госпожа Рупа Мера устало поглядела на Апарну и неопределенно кивнула. Лата подхватила Апарну на руки.

— Когда Савита-буа появится, мы вместе пойдем туда и я подниму тебя повыше, вот так, чтобы тебе было лучше видно. А теперь, может, давай поедим мороженого? Я бы не отказалась.

Апарна затею одобрила, как и большинство Латиных затей. Для мороженого никогда не бывает слишком холодно. Рука об руку трехлетняя и девятнадцатилетняя девочки направились к буфету. По пути на них откуда-то сверху просыпалась горсть розовых лепестков.

— Что хорошо для твоей сестры, хорошо и для тебя, — сказала госпожа Рупа Мера Лате, словно делая контрольный выстрел.

— Мы не можем обе выйти за Прана, — засмеялась Лата.

1.2

Еще одним организатором свадьбы был отец жениха — господин Махеш Капур, который являлся министром по налогам и сборам в штате Пурва-Прадеш. Собственно говоря, свадьба и проходила в его большом кремовом двухэтажном особняке Прем-Нивас, выстроенном в форме буквы «С». Этот фамильный дом располагался в самом тихом и зеленом жилом районе древнего и по большей части перенаселенного города Брахмпура.

Событие оказалось настолько из ряда вон, что весь Брахмпур день-деньской о нем судачил. Отец госпожи Рупы Меры, в доме которого и должна была проходить свадьба, за две недели до празднества ни с того ни с сего взъярился, запер свой дом и исчез. Госпожа Рупа Мера пришла в отчаяние. Тогда вмешался министр-сахиб («Ваша честь — наша честь») и настоял на том, чтобы лично организовать свадьбу. А что до слухов — министр их просто не замечал.

И речи не могло быть о том, чтобы госпожа Рупа Мера оплачивала свадьбу. Министр-сахиб об этом и слышать не желал. Не желал он слышать и о приданом. Он был старым другом и партнером по бриджу отца госпожи Рупы Меры, и ему нравилось то, что он видел в ее дочери Савите (хоть министр вечно забывал имя девушки). Он сочувствовал и помогал в трудной финансовой ситуации, ибо знал, что это такое. Во время борьбы за независимость он несколько лет провел в британских тюрьмах, и некому было позаботиться о его ферме или текстильной мануфактуре. В итоге доход от них был чрезвычайно скуден, и его жена и семья оказались в очень стесненном положении.

Те безрадостные времена, однако, остались лишь в воспоминаниях влиятельного, нетерпеливого, могущественного министра. На дворе начиналась зима 1950-го, и вот уже три года, как Индия обрела независимость. Но свобода для страны не означала свободу для Мана — младшего сына министра. Вот и теперь отец внушал ему:

— Что хорошо для твоего брата, то вполне хорошо и для тебя.

— Да, баоджи [15], — с улыбкой отвечал Ман.

А господин Махеш Капур хмурился. Его младший сын, перенявший от него любовь к красивой одежде, не унаследовал отцовской одержимости тяжко трудиться. Не было у него и никаких признаков честолюбия, достойных упоминания.

— Ты не будешь вечно молодым и красивым прожигателем жизни, — говорил его отец. — Женитьба заставит тебя остепениться и стать серьезнее. Я написал людям в Варанаси и ожидаю наиболее выгодных предложений со дня на день.

О женитьбе Ман думал в самую распоследнюю очередь. Он только что поймал в толпе взгляд своего друга и помахал ему. Гирлянды из сотен цветных фонариков, развешанные по оградам, вдруг вспыхнули все разом, и шелковые сари и украшения на женщинах мерцали и переливались все ярче. Шахнай [16] пронзительно и звонко заиграл со всей виртуозностью и блеском. Ман застыл точно завороженный. Он заметил Лату, пробиравшуюся сквозь толпу гостей. Heвысокая, не так чтобы очень светлокожая, но довольно привлекательная — овальное личико и застенчивый блеск в карих глазах. А с какой нежностью она держит за руку малышку...

— Да, баоджи, — покорно произнес Ман.

— Повтори, о чем я говорил? — потребовал его отец.

— О женитьбе, баоджи.

— И что именно я говорил о женитьбе?

Ман смешался.

— Да ты не слушал? — рассердился Махеш Капур, ему нестерпимо захотелось открутить Ману ухо. — Ты еще хуже, чем нерадивые клерки в Министерстве по налогам и сборам. Конечно, ты ничего не видел и не слышал, ты же махал Фирозу!

Ман глядел пристыженно. Он знал, что думает о нем отец. Ему было так хорошо всего пару мгновений назад, и вот отец взял и разрушил очарование.

— Стало быть, решено, — продолжил отец. — И не говори потом, что я тебя не предупреждал. И не вздумай заставить передумать эту слабовольную женщину — твою мать. Я не хочу, чтобы она ходила за мной и убеждала меня, что ты-де еще не готов брать на себя мужские обязанности.

— Не вздумаю, баоджи, — ответил Ман, дрейфуя по течению событий. Сияние в его глазах слегка померкло.

— Мы выбрали отличного мужа для Вины и прекрасную невесту для Прана, и ты не будешь жаловаться, что мы выбрали тебе невесту.

Ман ничего не ответил. Он размышлял над тем, как заштопать дыру в настроении. У него в комнате была припрятана бутылка скотча, и может быть, им с Фирозом удастся ускользнуть на пару минут до — или даже во время — свадебной церемонии, чтобы сделать глоток-другой. Отец вдруг замолчал, одаривая внезапной улыбкой нескольких доброжелателей, затем снова повернулся к Ману:

— Больше я не стану сегодня впустую тратить на тебя свое время. Бог свидетель — у меня и так дел невпроворот. Что случилось с Праном и этой девушкой, не помню, как ее? Они задерживаются. Им уже пять минут назад следовало появиться в противоположных концах зала и встретиться здесь для джаймалы [17].

— Савита, — подсказал Ман.

— Да-да, — сказал его отец нетерпеливо, — Савита. Твоя суеверная мать начнет паниковать, если они пропустят подходящее расположение звезд. Иди и успокой ее. Ступай! Сделай хоть что-то полезное.

Махеш Капур вернулся к своим обязанностям хозяина. Он нетерпеливо насупил брови и поглядел на одного из церемониальных священников, а тот вяло улыбнулся в ответ. Господин Махеш Капур чудом избежал удара под дых и нокаута в исполнении троицы детишек — отпрысков его деревенской родни, носившихся по саду, словно кони по полю. Не пройдя и десяти шагов, он был немедленно поздравлен профессором литературы (кой мог быть полезен для дальнейшей карьеры Прана), двумя влиятельными членами Законодательного собрания от партии Индийский национальный конгресс (которые могли подсобить ему в нескончаемой борьбе за власть против министра внутренних дел), судьей — последним англичанином, оставшимся в составе Высокого суда Брахмпура после провозглашения Независимости, и своим старым другом навабом-сахибом Байтара, одним из богатейших землевладельцев штата.

1.3

Лата, слышавшая обрывок разговора Мана с отцом, не смогла сдержать улыбку, проходя мимо.

— Вы, я вижу, наслаждаетесь вовсю, — сказал ей по-английски Ман.

Его диалог с отцом происходил на хинди, Лата с матерью разговаривали по-английски. Ман хорошо говорил на обоих языках.

Лата смущенно застыла, как порой с ней случалось в присутствии незнакомцев. Особенно тех, кто улыбался так же смело, как Ман. Что ж, пусть улыбается за двоих.

— Да, — ответила она просто, всего на секунду задержав взгляд на его лице. Апарна дернула ее за руку.

— Ну вот, теперь мы почти семья, — сказал Ман, должно быть почувствовав ее неловкость. — Еще каких-нибудь пять минут — и церемония начнется.

— Да, — согласилась Лата, глядя на него снизу вверх, но уже более уверенно. Она помолчала и нахмурилась. — Мама волнуется, что они не начнут вовремя.

— Наш отец тоже, — сказал Ман.

Лата снова заулыбалась, но, когда Ман поинтересовался почему, она лишь покачала головой.

— Что ж, — подытожил Ман, смахивая розовый лепесток со своего красивого белого ачкана [18], ладно облегающего его стройную фигуру. — Ты ведь не надо мной смеешься?

— Я вообще не смеялась, — ответила Лата.

— Но улыбалась точно.

— Нет, не над тобой, — сказала Лата. — Над собой.

— Это очень загадочно, — сказал Ман, изобразив на добродушном лице крайнее недоумение.

— Боюсь, что так и есть, — сказала Лата, теперь уже смеясь. — Апарна хочет мороженого, и я обязана исполнить ее желание.

— Попробуйте фисташковое, — посоветовал Ман.

Он несколько секунд провожал взглядом ее розовое сари.

«Симпатичная девушка, — снова подумал он. — Розовый, впрочем, не гармонирует с цветом ее кожи. Лучше бы надела темно-зеленый или темно-синий... как у вон той женщины, например». Его внимание переключилось на другой объект созерцания.

Несколько секунд спустя Лата нос к носу столкнулась со своей закадычной подругой Малати, студенткой медфакультета. Они к тому же жили в одной комнате в общежитии. Малати была очень общительной и в разговоре с незнакомцами за словом в карман не лезла. Впрочем, незнакомцы сами зачастую теряли дар речи, едва заглянув в глубину ее зеленых глаз.

— Кто этот кэд, с которым ты сейчас разговаривала? — немедленно спросила она у Латы.

На самом деле это слово не означало ничего плохого, просто на жаргоне студенток Брахмпурского университета любой красивый парень назывался кэдом. Слово происходило от названия шоколада «Кэдбери» [19].

— А, это просто Ман — младший брат Прана.

— Правда? Но он такой симпатяшка, а Пран... ну... он, конечно, не урод, но... знаешь... он слишком уж темнолицый — и невзрачный совсем.

— Может, он темный кэд, — предположила Лата. — Горький, но питательный.

Малати задумалась.

— И к тому же, — продолжила Лата, — как мои тетки напомнили мне уже раз пять за последний час, я тоже не белоснежка и найти мне идеально подходящего мужа просто невозможно.

— Лата, и как ты их только выносишь? — спросила Малати, которая росла без отца или братьев, зато в окружении очень отзывчивых женщин.

— О, они мне нравятся, большинство из них, — сказала Лата. — И если бы не все эти разговоры, то и свадьба для них — не свадьба вовсе. А уж когда они увидят жениха и невесту вместе, то настанет для них золотая пора. Красавица и Чудовище.

— Ну, он и впрямь смахивал на чудовище всякий раз, как я его встречала в университетском городке, — сказала Малати. — На темного жирафа.

— Какая ты жестокая, — сказала Лата, смеясь. — В любом случае Пран очень популярный преподаватель, — продолжала она. — И мне он нравится. Непременно навести меня, когда я перееду из общежития и поселюсь в его доме. А поскольку он станет моим зятем, тебе придется его принять. Пообещай, что постараешься его полюбить, как брата.

— Ни за что, — твердо пообещала Малати. — Он отнимает тебя у меня.

— Он тут ни при чем, Малати, — вздохнула Лата. — Это все мама со своей обостренной бережливостью вешает меня ему на шею.

— Ну, я не понимаю, почему ты должна подчиняться своей маме. Скажи ей, что не переживешь разлуки со мной.

— Я всегда подчиняюсь маме, — ответила Лата. — К тому же кто будет платить за мое место в общежитии? А мне тоже очень хочется пожить какое-то время рядом с Савитой. Но и тебя терять я не согласна. Ты непременно должна нас навестить — ты обязана навещать нас. И если не будешь — грош цена твоей дружбе.

Малати секунду-другую казалась совершенно несчастной, но затем ободрилась вновь.

— А это кто? — спросила она.

Апарна воззрилась на нее строго и бескомпромиссно.

— Моя племяшка Апарна, — представила ее Лата. — Апарна, скажи тете Малати: «Привет!»

— Привет! — сказала Апарна, терпение которой было уже на исходе. — Можно мне фисташковое мороженое? Пожалуйста!

— Конечно, кучук [20], прости, — сказала Лата. — Ну-ка, давайте все вместе пойдем и съедим понемногу.

1.4

Вскоре Лата потеряла из виду Малати, оставшуюся в обществе нескольких друзей из колледжа. Но далеко они с Апарной уйти не успели — были пойманы родителями Апарны.

— Вот ты где, прекрасная маленькая беглянка, — произнесла ослепительная Минакши, запечатлев поцелуй на лбу дочери. — Правда, она прелесть, Арун? Где же ты была, моя милая прогульщица?

— Я ходила искать дади [21], — начала Апарна. — И я ее нашла, но ей было нужно идти в дом из-за Савиты-буа, а мне с ней было нельзя. Тогда мы с Латой-буа пошли кушать мороженое, но не смогли, потому что...

Но Минакши уже не слушала ее и повернулась к Лате.

— Честно говоря, розовый не идет тебе, Латс, — сказала Минакши. — Ему не хватает чего-то... чего-то...

— Je ne sais quoi? [22] — услужливо подсказал друг ее мужа, стоявший рядом.

— Спасибо, — сказала Минакши с таким искусительным обаянием, что молодой человек ненадолго воспарил и сделал вид, что смотрит на звезды. — Нет, розовый — определенно не твой цвет, Латс, — подтвердила Минакши.

Оценивающе разглядывая золовку, она томно, по-кошачьи вытягивала свою длинную смуглую шею. Сама она была одета в зеленое с золотом сари из шелка Варанаси и зеленый чоли [23], обнажавший гораздо бо́льшую часть ее живота, чем брахмпурское общество было достойно или готово узреть.

— О! — только и смогла сказать Лата, внезапно смущаясь. Она знала, что не слишком-то разбирается в нарядах, и решила, что рядом с этой райской птицей выглядит довольно блекло.

— А кто этот парень, с которым ты сейчас разговаривала? — строго спросил Арун, который, в отличие от жены, заметил, что Лата беседовала с Маном.

Двадцатипятилетний Арун был рослым, светлокожим, красивым интеллектуалом-задирой, любившим поставить на место младших сестер и брата, безжалостно мутузя их эго. И с наслаждением неустанно напоминал им, что после смерти отца именно он, фигурально выражаясь, стал для них in loco parentis [24].

— Это Ман, младший брат Прана.

— А-а. — В голосе Аруна сквозило неодобрение.

Арун и Минакши этим утром приехали ночным поездом из Калькутты, где Арун был одним из немногих служащих индийского происхождения в преимущественно «белой» фирме «Бентсен и Прайс». У него не было ни времени, ни желания знакомиться с семьей — или, выражаясь его языком, «кланом» Капура, за которого мать сосватала его сестру. Он неодобрительно посмотрел вокруг. «Как обычно, перестарались во всем», — думал он, глядя на цветные огоньки в изгороди. Неотесанность местных политиков, важно расхаживающих в своих белых шапках, и деревенских родственников Махеша Капура вызывала у него презрение. Ни бригадный генерал Брахмпурского военного округа, ни представители крупных компаний Брахмпура, таких как «Бирма Шелл», «Империал тобакко» и «Колтекс», не были представлены в толпе приглашенных, и этот вопиющий факт в его глазах не компенсировало даже присутствие большей части профессиональной элиты Брахмпура.

— Похож на прохвоста, я бы сказал, — заметил Арун, от которого не укрылось, что Ман невзначай проследовал глазами за Латой, прежде чем отвлекся на что-то еще.

Лата улыбнулась, и ее кроткий братец Варун, следовавший нервной бледной тенью за Аруном и Минакши, тоже улыбнулся, точно сдержанный сообщник. Варун изучал, вернее, пытался изучать математику в Калькуттском университете. И жил он с Аруном и Минакши, в их маленькой квартире на цокольном этаже. Долговязый, неуверенный в себе, добросердечный Варун с вечно бегающим взглядом был тем не менее любимцем Латы. Будучи младше Варуна на целый год, сестра тем не менее всегда его защищала. Пугливый Варун многого боялся — и Аруна, и Минакши, и в некотором роде, пожалуй, даже не по годам развитую Апарну. Его увлечение математикой ограничивалось расчетами вероятностей и формул гандикапов [25] в скачках. Зимой, с ростом увлеченности Варуна во время гоночного сезона, усиливался и гнев его старшего брата. Арун и его обожал обзывать прохвостом.

«Да что ты знаешь о прохвостах, Арун-бхай?» [26] — подумала Лата. Вслух же она сказала:

— Он кажется довольно милым.

— Тетя, которую мы повстречали, назвала его «кэд», — заявила Апарна.

— Прямо так и сказала, родная? — заинтересованно спросила Минакши, — Ну-ка, покажи мне его, Арун.

Но Ман уже исчез из виду.

— В некоторой степени я виню себя, — сказал Арун.

Впрочем, без тени вины в голосе. Арун был просто не способен ни в чем себя винить.

— Я действительно должен был что-то сделать, — продолжил он. — Если бы я не был так занят на работе, я мог бы предотвратить это ужасное фиаско. Но как только ма вбила себе в голову, что этот Капур подходит, отговаривать стало бессмысленно. Спорить с мамой бесполезно — тут же включается фонтан слез.

Тот факт, что доктор Пран Капур преподавал английскую литературу, слегка ослаблял предубеждение Аруна. Но, к вящему сожалению старшего сына госпожи Рупы Меры, едва ли в этой толпе провинциалов найдется хоть один англичанин.

— Какая ужасная безвкусица! — устало сказала Минакши себе, кратко выразив мысли супруга. — Совершенно не похоже на Калькутту. Сокровище мое, у тебя носик чумазый, — добавила она Апарне, присматриваясь к воображаемому пятнышку, чтобы стереть его платком.

— А мне здесь нравится, — отважился возразить Варун, видя, что слова старшего брата уязвили Лату. Он знал, что Лате нравится Брахмпур, хоть это был далеко не мегаполис.

— Замолчи, — грубо отрезал Арун. Он не желал, чтобы низшие оспаривали его суждения.

Варун, борясь с собой, пронзительно посмотрел на него, но затем опустил глаза.

— Не болтай о том, в чем не разбираешься, — добавил Арун.

Варун молча хмурился.

— Ты меня слышал?

— Да, — сказал Варун.

— «Да» — что?

— Да, Арун-бхай, — пробормотал Варун.

Такое стирание в порошок было стандартной платой для Варуна, и Лата не удивилась подобному размену. Но она чувствовала себя ужасно виноватой перед Варуном и страшно злилась на Аруна. Она не могла взять в толк, зачем он так поступает и какое в этом удовольствие. Лата решила, что как только свадьба закончится, при первой же возможности поговорит с Варуном, чтобы помочь, хотя бы поддерживая морально, вынести такие нападки. «Даже если сама я не очень хорошо их переношу», — подумала она и сказала невинно:

— Что ж, Арун-бхай, я полагаю, что уже слишком поздно. Мы все теперь одна большая, дружная семья, и нам придется мириться друг с другом настолько, насколько возможно.

Впрочем, фраза эта была далека от невинности. «Одна большая, дружная семья» — так любили выражаться в семействе Чаттерджи, на что иронически и намекнула Лата. Минакши Мера была Чаттерджи, до того как они с Аруном встретились на коктейльной вечеринке и между ними вспыхнула жаркая, восторженная и изысканная любовь. Через месяц элегантных ухаживаний они поженились, вызвав ужасное потрясение в обоих семействах. Были или не были член Высокого суда Калькутты господин Чаттерджи и его супруга рады принять небенгальца Аруна в качестве первого придатка в круг пятерых своих чад (не считая пса Пусика), и была или не была госпожа Рупа Мера в восторге при мысли о том, что ее первенец, свет ее очей, женился на девушке, не принадлежавшей к касте кхатри (да еще такой избалованной снобке, как Минакши), но сам Арун чрезвычайно высоко ценил свою связь с семьей Чаттерджи. У Чаттерджи имелись богатство, положение и огромный дом в Калькутте, где они устраивали грандиозные (но исполненные тончайшего вкуса) вечеринки. И даже если «большая, дружная семья», особенно братья и сестры Минакши, порой надоедала ему своим бесконечным неуемным остроумием и импровизированными рифмованными двустишиями, он принимал это именно потому, что привычки Чаттерджи казались ему неоспоримо светскими. И как же далеки они были от этого провинциального городка, толпы Капуров и этих праздников при свете гирлянд на живой изгороди с гранатовым соком вместо спиртного!

— Что именно ты хочешь этим сказать? — взвился Арун. — Будь папа жив, думаешь, нам пришлось бы родниться с выходцами из подобных семей?

Аруна, похоже, совершенно не волновало, что их могут услышать. Лата покраснела. Но подобная грубая точка зрения имела свои основания. Если бы Рагубир Мера не умер в сорок лет, а продолжил свой стремительный взлет по карьерной лестнице управления железнодорожного транспорта, когда британцы толпами покидали индийскую государственную службу в 1947 году, то он обязательно стал бы членом Железнодорожного совета. Его опыт и блестящие личные качества могли бы даже сделать его председателем. Семье не пришлось бы так тяжко бороться за существование, как приходилось в течение долгих лет и до сих пор, при помощи иссякающих сбережений госпожи Рупы Меры, доброты друзей и, позднее, жалованья ее старшего сына. Ей не пришлось бы продавать изрядную часть своих украшений и даже небольшой домик в Дарджилинге, чтобы обеспечить детям школьное образование, которое она считала крайне необходимым. Несмотря на ее всепроникающую сентиментальность и привязанность к, казалось бы, вечным фамильным ценностям, напоминавшим ей о любимом муже, свойственное ей же чувство жертвенности заставляло материальные ценности стремительно, даже угрожающе, таять и преобразовываться в нематериальные преимущества вроде отличного англоязычного образования в школе-интернате. И таким образом Арун и Варун смогли продолжить обучение в школе Святого Георгия, а Савиту и Лату не забрали из пансиона при монастыре Святой Софии.

Капуры, может, и достойные представители брахмпурского общества, думал Арун, но если бы папа был жив, то все звезды упали бы к ногам семьи Мера. Сам-то он, во всяком случае, победил обстоятельства и преуспел, обзавелся прекрасной родней. Как можно сравнивать брата Прана, этого ловеласа, болтавшего с Латой, который, как слышал Арун, управлял всего-то магазином тканей в Варанаси, — и, скажем, старшего брата Минакши, который учился в Оксфорде, собирался стажироваться в юридической палате Линкольнс-Инн и, кроме того, был публикующимся поэтом?

От размышлений Аруна оторвала дочь, которая грозила немедленно закричать, если не получит мороженого. Она точно знала, что крик (или даже просто его вероятность) творит чудеса с ее родителями. А кроме того, они и сами порой кричали друг на друга и очень часто — на слуг.

У Латы был виноватый вид.

— Извини, это из-за меня, детка, — сказала она Апарне. — Пошли скорее, пока не отвлеклись на что-нибудь еще. Но пообещай, что не станешь плакать и кричать. Со мной это не сработает.

Апарна, которая точно знала, что не сработает, притихла.

Но буквально в ту же минуту разодетый во все белое жених показался с одной стороны дома. Его темное нервное лицо скрывали свисающие гроздья белых цветов. Вся толпа подалась к дверям, из которых должна была появиться невеста, и Апарне, поднятой на руки Латой-буа, ничего не оставалось, как снова повременить и со сладким, и с угрозами.

1.5

Лата невольно подумала, что это все-таки отступление от традиций: Пран не подъехал к воротам на белом коне с маленьким племянником, сидящим перед ним, и свитой, следующей за ним, чтобы встретить невесту. Но в конце концов, Прем-Нивас был домом жениха. И даже если бы он полностью следовал традициям, то Арун, без сомнений, все равно нашел бы в этом повод для насмешек.

Лате было сложно разглядеть преподавателя елизаветинской драмы под этой завесой из тубероз. Он как раз надевал гирлянду из темно-красных роз на шею ее сестры Савиты — и Савита вешала такую же ему на шею. Сестра была такая красивая в своем красно-золотом сари, но казалась довольно подавленной. Лата подумала, что, возможно, она даже плакала. Ее голова была покрыта, а взгляд опущен к земле, как, несомненно, ей велела мать. Даже когда она украшала гирляндой человека, с которым должна провести всю жизнь, ей не положено было смотреть ему прямо в лицо.

Вступительная церемония завершилась. Жених и невеста вместе отправились к возведенной в центре сада небольшой площадке, украшенной охапками белых цветов и открытой для благоприятных звезд. Здесь находились священники, по одному от каждой семьи, госпожа Рупа Мера и родители жениха. Все они сидели вокруг небольшого огня, который станет свидетелем клятв новобрачных.

Брат госпожи Рупы Меры, с которым семья виделась очень редко, днем ранее взял на себя ответственность за церемонию браслетов. Арун злился, что ему не позволили ничем поруководить. После кризиса, вызванного необъяснимыми действиями деда, он предлагал матери перенести свадьбу в Калькутту. Но было слишком поздно, и она не желала даже слышать об этом.

Теперь, когда обмен венками закончился, толпа утратила интерес к свадебной церемонии. Действу предстояло продлиться еще добрый час, так что гости разошлись по лужайкам Прем-Ниваса, болтая между собой. Они смеялись, пожимали руки или прикладывали ладони ко лбу. Они собирались небольшими компаниями, мужчины там, женщины тут. Они грелись у заполненных древесным углем глиняных печей, стратегически расставленных по всему саду, пока их прохладное дыхание, насыщенное пересудами и сплетнями, поднималось в воздух. Они восхищались разноцветными огнями и улыбались фотографу, когда он бормотал по-английски: «Внимание!» Они жадно вдыхали аромат цветов, духов и специй, обсуждая новости о рождениях и смертях, о политике и скандалах, устроившись под ярким тканевым навесом в глубине сада, где ломились яствами столы и где они в изнеможении усаживались на стулья, наполнив свои тарелки. Слуги, одетые кто в белые ливреи, кто в одежду цвета хаки, разносили фруктовый сок, чай, кофе и закуски тем, кто стоял в саду. Самосы [27], качаури [28], ладду [29], гулаб-джамуны, бурфи [30], и гаджак, и мороженое потреблялись и снова пополнялись вместе с пури [31] и шестью видами овощей. Друзья, не видевшие друг друга месяцами, бросались друг к другу с громкими возгласами. Родственники, встречавшиеся только на свадьбах и похоронах, со слезами на глазах обнимались и обменивались последними новостями о десятой воде на киселе. Тетушка Латы из Канпура, пребывающая в ужасе от темного лица жениха, беседовала с тетушкой из Лакхнау о «черненьких внуках Рупы» так, словно те уже существовали, и явно благоволила Апарне, которой, очевидно, суждено стать последней беленькой внученькой Рупы. Тетки хвалили ее даже тогда, когда она уронила ложку с фисташковым мороженым на свою бледно-желтую кашемировую кофточку. Маленькие варвары, детишки из деревенской Рудхии, бегали вокруг и вопили, словно играли в питху [32] у себя на ферме. И хотя праздничные завывания шахная утихли, шум счастливой болтовни поднялся до самых небес, заглушая бессмысленные церемониальные песнопения.

Лата, впрочем, стояла рядом и наблюдала с восхищением и тревогой. Двое голых по пояс священников, один очень толстый, другой худощавый, явно не восприимчивые к холоду, соревновались между собой в том, кто знает более изощренную форму службы. Так что, пока звезды продолжали свой курс по небу, оставляя в неопределенности благоприятное время, непрерывно звучал санскрит. Толстый священник даже попросил родителей жениха повторять что-то за ним. Брови Махеша Капура дрогнули, — казалось, он вот-вот взорвется.

Лата пыталась представить, о чем думает Савита. Как она могла согласиться выйти замуж, совершенно не зная этого мужчину? Какой бы покладистой и добросердечной она ни была, у нее имелись свои взгляды. Лата горячо любила сестру и восхищалась ее великодушием и даже ее терпимостью. Как разительно отличался ровный характер Савиты от ее собственного переменчивого нрава! Савита не была обременена тщеславием и не тревожилась по поводу свежести и красоты, но неужто она не протестовала против того, что Пран так ужасно, немыслимо некрасив? Неужели она действительно сочла, что матери виднее? Было очень сложно вызвать Савиту на разговор, а порой — даже предположить, о чем она думает. С тех пор как Лата пошла в колледж, сестру ей заменяла Малати, с которой они сблизились. И она знала, что Малати ни за что и никогда не согласится выйти замуж вот так, даже если бы все матери мира совместно попытались ее выдать.

Всего через несколько минут Савита пожертвует Прану даже свою фамилию. Она будет уже не Мера, как все они, а Капур. Слава богу, Аруну не пришлось этого делать. Лата попробовала на язык сочетание «Савита Капур», и оно ей не понравилось совершенно.

Дым от костра или, возможно, пыльца от цветов раздражала горло, и Пран стал слегка покашливать, прикрывая рот рукой. Его мать что-то тихо сказала ему. Савита тоже подняла глаза, мельком взглянув на него, как показалось Лате, с нежной заботой. Она и впрямь всегда была той, кто беспокоится о страждущих. Но сейчас в ее взгляде была особая нежность, которая раздражала и смущала Лату. Боже, да ведь Савита видела этого мужчину лишь однажды, всего час! А теперь и он взглянул на нее с ответной нежностью. И это было уже слишком.

Лата напрочь забыла, что совсем недавно защищала Прана в разговоре с Малати, и начала специально подмечать то, что ее раздражало.

Тот же Прем-Нивас — «обитель любви», для начала. Идиотское название для этого дома браков по расчету, сварливо подумала Лата. И к тому же неоправданно высокопарное название. Этот дом словно возомнил себя центром вселенной и чувствовал, что просто обязан сделать об этом философское заявление. И все же, подумала Лата, пока ее взгляд блуждал от одного предмета к другому, этот небольшой огонь, возможно, и был центром вселенной. Ибо здесь он горел, посреди этого благоухающего сада, расположенного в самом сердце Пасанд-Багха, самого приятного района Брахмпура — столицы штата Пурва-Прад…