Пятая печать

Ференц Шанта

ПЯТАЯ ПЕЧАТЬ

Перевод с венгерского Вячеслава Середы

Москва, 2023

16+

Sánta Ferenc

AZ ÖTÖDIK PECSÉT

Перевод с венгерского Вячеслава Середы

Шанта Ф.

Пятая печать / Ференц Шанта ; пер. с венг. В. Середы. — М.: Синдбад, 2023.

ISBN 978-5-00131-547-6

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Корпус Права»

Ибо, проходя и осматривая ваши святыни, я нашел и жертвенник, на котором написано: «неведомому Богу». Сего-то, Которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам.

Речь апостола Павла в афинском Ареопаге. Деян. 17:23

1

Холод стоял собачий и — что редко бывает — сопровождался густым, почти непроглядным туманом. Зато в трактире было жарко, и хозяин пребывал в добром расположении духа.

— Следующая бутылочка, господа, за счет заведения, — объявил он, поднявшись из-за стола во весь свой огромный рост.

— Мы не прочь, сделайте одолжение, — откликнулся круглоголовый агент по продаже книг, господин Швунг1, как прозвали его в округе. И прозвали не почему-либо, а по той причине, что был он на удивление легок на ногу и заворачивал за угол всегда так стремительно, что не приведи господь оказаться у него на пути. — Это мы с удовольствием, — сказал он и, вытащив из кармана носовой платок, отер взмокший лоб.

— Да вы бы сняли пальто, — взглянул на него столяр, человек необычайно высокий, которому иногда даже говорили: «Вам бы в маляры податься! Не трудно вам при таком росте над верстаком горбатиться?» На что тот обычно отвечал, мол, матушка запродала его в это ремесло за шестьдесят крон, а иначе осталась бы без приданого, куда ему было деваться! Таков был ответ столяра, и никто никогда так и не узнал, о каких шестидесяти кронах и о каком приданом шла речь.

— И то верно, — поднялся книжный агент. — Я даже шарфа не снял!

— Не иначе, домой торопитесь, — заметил Миклош Дюрица, часовых дел мастер, который четыре года назад овдовел и с тех пор, окруженный всеобщим почтением, один воспитывал троих детей. Тем не менее ходил слухи, будто Дюрица этот не одну девичью голову заморочил. Крутил шашни, как выражался трактирщик, с девчонками волнующе юного возраста, причем, добавлял столяр, когда заходила об этом речь, поступал с ними самым подлым образом, как сущий растлитель. Хотя, разумеется, никто представления не имел, что в действительности происходит в крохотной мастерской под теньканье и бой часов.

— Телячьей грудинки достал, вот и спешу домой, — объяснил книготорговец Швунг. — Хотелось бы еще сегодня полакомиться телятинкой…

— И тогда вы наверняка не умрете? — откинувшись на стуле и позвякивая в руке цепочкой брегета, спросил часовых дел мастер.

— Что-что?

— Я спрашиваю: вы тогда не умрете?

— Когда?

— Если еще сегодня налопаетесь грудинки?

Столяр поднял руку:

— Ну а ежели и помрет? Придет час — все там будем…

— Опять вас на философию потянуло, как я погляжу, — заметил книготорговец часовщику. — Никак учинили сегодня очередное свинство?

— Всякий чинит, что умеет.

— Это уж верно, — подхватил трактирщик, водружая бутылку на стол. — Каждому свое. Одному телятинки на ужин подай, а другому, охальнику, цыпочку посвежее. Впрочем, я полагаю, в наше время и телячью грудинку честным путем не достанешь.

— Честным, бесчестным… поди, вы и сами не отказались бы, если б могли достать, — сказал книжный агент, вешая пальто и шарф на вешалку.

— Да кто же откажется? Какой разговор? Пусть первым бросит в вас камень тот…

— На вашем месте, — сказал Дюрица, часовых дел мастер, — я непременно полюбопытствовал бы, прежде чем это есть: а что за мясцо такое?

— Так грудинка, — сказал столяр.

— А какая грудинка? — спросил часовщик.

— Я только что во всеуслышание объявил: грудинка телячья, — ответил книжный агент. — Или вам заложило уши?

Часовщик вскинул брови:

— Вы уверены, что это телятина, а, положим… не человечина?

— Что за гнусности вы несете, — возмутился хозяин трактира. — Приберегите для дома свои извращения.

Столяр поднял бутылку.

— Эх-ма! — воскликнул он изумленно. — Давненько такого не пробовал.

— Вам лишь бы аппетит человеку испортить, — сказал книжный агент. — Я за эту грудинку Цуцора-Фогараши отдал…

— Для меня это пустой звук, представления не имею, что это такое.

— Хотя если рассудить, — покачал головой трактирщик, — в этом мире возможно все. Уж если, вон, из людей мыло варят, то могут и нам что угодно скормить…

Швунг, прищурившись на один глаз, глянул на трактирщика:

— Вы бы думали, прежде чем говорить. До ваших суждений мне дела нет, но все же лучше их при себе держать.

— Да полно вам, нашли на что время тратить, — потянулся к стакану столяр. — Выпьем, коль угощают. Прозит!

Все подняли стаканы.

И за исключением трактирщика до дна осушили их.

— Так кáк вы сказали? — спросил трактирщик. — Какую книгу отдали за это мясо?

— Большой словарь Цуцора-Фогараши…

— Что за штука такая?

— Надо думать, какой-нибудь лексикон, — сказал часовщик, — который слова содержит…

— Ну, раз словарь, то понятно, что он слова содержит, господин разумник, — сказал столяр. — Только не все равно, что это за слова. Не так ли?

— Слова в нем венгерские, — ответил книжный агент, почувствовавший себя в родной стихии, как только заговорили о книгах. И уперся локтями в стол, приготовившись к пространному объяснению. Но тут в поле его зрения попали рыжие патлы часовщика; он быстро отвел взгляд, и в глаза ему бросился большой шишковатый нос столяра. Швунг махнул рукой и сказал только:

— Да разные в нем слова.

И уже отвернулся к хозяину заведения:

— Бела, дружище, у вас замечательное вино, как вам удалось его раздобыть?

— Хороший трактирщик — он завсегда добудет, на то и трактирщик, — сказал часовщик.

— Ну знаете, за такие слова не стоило бы вас этим вином угощать, — ответил хозяин трактира, «дружище Бела». Так фамильярно к нему стали обращаться еще при старом владельце, когда он был здесь простым — хотя всеми любимым и уважаемым — буфетчиком. После кончины хозяина Бела женился на его вдове. Муж из него получился примерный, окрестные обыватели относились к нему уважительно, однако по старой памяти обращались к нему просто по имени, добавляя словечко «дружище», чтобы и голову не ломать, и приличия соблюсти. — Да вы представления не имеете, чего это стоит, чтобы такое вино оказалось в вашем стакане, на какие я должен идти ухищрения!

Компания дружно с ним согласилась.

— Да это ведь просто шутка, дружище Бела, — сказал столяр. — Разве не может ваш завсегдатай позволить себе пошутить…

После чего повернулся к часовщику:

— А вы могли бы подумать, прежде чем так шутить.

— Ну мог бы, и что с того? Разве вы с вашим подзащитным в этом случае не умрете?

Книжный агент скривил губы.

— Оставьте его, господин Ковач… — обратился он к столяру, — ему уже не поможешь.

— Вам тоже, я полагаю, — сказал часовщик.

— Мне тоже! Уж если вы непременно хотите знать, то заявляю вам, чтобы поставить точку: я тоже однажды умру!

— Как это мило, что заявляете… — кивнул Дюрица.

— Да, заявляю. Вы довольны?

— Если вам так угодно, доволен. Кстати, никогда не следует горячиться, это вредит здоровью.

Хозяин трактира, взяв бутылку, продемонстрировал ее компании:

— Я вам так скажу… Вы можете обойти всю округу, и нигде не найдете ничего подобного! Какой трактирщик станет здоровье свое подрывать, чтобы добыть для своих гостей такое вино?!

— Истинная правда! — воскликнул столяр. — Хотел бы я посмотреть на другого такого трактирщика.

— Тут и спорить не о чем, — устроился поудобнее книжный агент. — То же самое я мог бы сказать и о книгах. Иной раз ноги себе до колен сотрешь, чтобы потрафить кому-нибудь из старых клиентов. А доброе вино в наши дни достать потруднее будет, чем книгу! Речь, конечно, о ценной книге — не о слащавой пошлятине или каком-нибудь непотребстве…

Столяр, облокотившись на стол, подался вперед:

— А скажите мне, сударь… только не обессудьте за откровенность, но вы ведь мою натуру знаете, я ни чужих, ни своих недостатков скрывать не стану… Вы вот все о книгах толкуете, это ясно, такое у вас занятие, а только объясните мне, что люди находят в них, в книгах этих?

— Образованный человек таких вопросов не задавал бы, — вмешался трактирщик, сочувственно посмотрев на книготорговца.

— Ну так я, — возразил столяр, — и не числю себя образованным. Я — честный мастеровой и достойный отец семейства.

Швунг взглянул на мясистый нос столяра, отхлебнул из стакана и наконец произнес:

— Слишком долго было бы объяснять это вам, господин Ковач.

— Вы считаете, я такой тупица, что не пойму ваших объяснений?

Часовщик усмехнулся:

— Ну, это как объяснять.

— А вас, — вскипел книжный агент, — тут никто не спрашивал! Но раз уж так хочется поучаствовать, ответьте мне на такой вопрос. Сколько лет вы чините для моей семьи часы?

— Какое отношение это имеет к вашим книгам и к чтению…

— А такое: за эти годы вы могли убедиться — когда в доме ломаются часы, я не пытаюсь в них ковыряться, а отдаю их в починку вам. И пальцем не прикасаюсь к часам, потому что не смыслю в них ни бельмеса.

— Не смыслите, это факт, — сказал часовщик, следя за кружившей над столом мухой.

— Так и я говорю, — согласился книжный агент. — А коли не смыслю, то и не лезу в ваши дела. Помолчите и вы, когда речь заходит о книгах. Или спрашивайте, если что непонятно. Я с удовольствием объясню…

— Если сумеете, — продолжал Дюрица следить за мухой.

— А не сумею — то посоветую вам обратиться к кому-нибудь из более умных моих друзей, так как сам я ответа не знаю.

— Вот видите! С этого и следовало начинать, — опустил часовщик взгляд на стол, а затем пристально посмотрел на Швунга: — С того, что сами ни бельмеса в этом не смыслите.

Трактирщик наполнил стаканы.

— Да он вас подначивает, а вы поддаетесь, господин Кирай, — обратился он к книготорговцу, в который уж раз едва не назвав его Швунгом. — Не обращайте вы на него внимания. Сами знаете — не стоит вступать с ним в полемику. А что до книг, то, по совести говоря, я и сам иногда задумывался: на кой ляд эта прорва бумаги? Кого-нибудь они осчастливили? Лучше станет вам от того, что на них потратитесь? В общем, в моей голове это не укладывается, хотя должен признаться, что в школе я всегда был отличником и даже стихи иногда декламировал пятнадцатого марта…

— А шестого октября2 не декламировали? — спросил часовщик, вновь заметивший на потолке осеннюю муху.

— Нет…

— Тоже ведь подходящий случай.

— Вы и сами не связывайтесь с ним, — сказал книжный агент. — Он вас перебивает, а вы не обращайте внимания, он умолкнет, только когда его черт заберет...

Швунг поднял стакан, приглашая присутствующих выпить — в том числе, разумеется, и часовщика Дюрицу.

— Ну, будем…

Все выпили, после чего Швунг повернулся к столяру:

— Так вы спрашивали, что люди находят в книгах, не так ли?

— Именно так, слово в слово, — ответил Ковач. — Потому как ежели, положим, человек на еду деньги тратит, то это понятно, он с того наглядную пользу имеет, толстеет, к примеру сказать, восстанавливает свои силы или поправляет здоровье. А что сказать, когда у человека и одежки приличной нет, а он на такие вещи тратится?

— Но послушайте, Ковач… как раз их-то и следует уважать! — воздел палец книжный агент.

— Уж простите, но я таких редкостных чудаков уважать не могу.

— Вот те на! Ну кто бы мог подумать?! — воскликнул часовщик Дюрица.

— Может быть, вы и правы, Ковач. Но это если смотреть с вашей колокольни, — ответил книжный агент. — Однако будь вы на моем месте и суди вы с моей точки зрения, то с уверенностью могли бы сказать, как это делаю я, что именно за это можно уважать очень многих наших ближних.

— Вы знаете, в чем правда, господин Кирай? — заговорил трактирщик. — Сколько я ни видал людей, которые день-деньской корпели над книгой, все они умирали раньше других. От чахотки, от позвоночника, так ли, этак ли — все отбрасывали коньки прежде остальных. Но ежели это так — а это именно так, я по опыту знаю, — то на кой ляд мне эти книги? Разве я неправ?

И он повернулся к Дюрице в ожидании непременного одобрения.

— Позвоночнику от этого ничего не сделается, — сказал тот.

— Как не сделается, если сидеть над книгой согнувшись в три погибели?!

Кирай, книжный агент, тронул Белу за локоть:

— Речь совсем не о позвоночнике, дружище Бела! Речь о той возвышенной радости, которую доставляет чтение человеку, его страждущей чуткой натуре, его духу, алчущему культуры и знаний. Чтение — это радость, отдохновение для души, пожелавшей освободиться от мерзости окружающей жизни. Не хочу приводить других примеров, а скажу, если позволите, только о себе. Когда вечером я беру в руки произведение какого-нибудь почтенного и ценимого всеми автора, то чувствую себя так, будто принимаю ванну или стою под приятным душем, где вместо капель воды меня бесконечным потоком орошают слова, падая прямо в сердце и отмывая его от налипшей грязи. И в такие минуты возникает ощущение райского блаженства — как в те времена, когда человек, как мы знаем, еще не ведал зла и душа его была, так сказать, неотъемлема от вселенной. Вот, к примеру сказать, читаете вы о том, как над шелковистым покровом цветущей лужайки грациозно порхают бабочки и на крыльях их беззаботно играет солнечный луч; а поодаль, допустим, с тихим плеском бежит, спотыкаясь о серебристую гальку, ручей, в синем небе, оглашая окрестности своим пением, летают птицы, а в тенистой прохладе леса резвятся косули; и вся эта природа так хороша, так свеж и чист воздух, не то что здесь, среди камня и заводских труб, — словом, в такие минуты глаза ваши закрываются, вы чувствуете себя уже там, на лужайке, и вся эта благодать творится непосредственно вокруг вас… Это, если угодно, и есть то самое блаженство, о котором я говорил…

На какое-то время Кирай умолк, выуживая из внутреннего кармана носовой платок.

А столяр заметил:

— Взять меня, я и так детишек, случается, за город вывожу. Еще бы трамваи по воскресеньям не были так забиты…

— Потому и забиты, — сказал трактирщик, — что все рвутся в конце недели. В воскресенье или в субботу.

— А когда еще я могу выбраться? Я тоже могу только в выходной их вывезти… Вот если бы власти побольше пеклись о транспорте, не приходилось бы никому в такой давке ездить.

— Но все же напомню, — продолжил трактирщик, — что во времена моей молодости трамвай туда вообще не ходил, если вы тоже имеете в виду Хювёшвёльд. Конечная остановка была в Буде на Сенной.

— Собственно, было бы хорошо, чтоб у каждого в горах был участочек. Разумеется, там, где уже и коммуникации есть.

— Да, иначе и смысла никакого, — согласился трактирщик.

Дюрица, часовщик, тронул Кирая за плечо:

— А вот если, допустим, вы съедите на ужин телячью грудинку, вам тоже привидятся эти бабочки и послышится звон ручейка?

— Да, представьте себе! А что?

— Ничего… Что до ванны и душа, вам это не помешало бы… Однако я не пойму: если вам так дороги подобные вещи, почему бы не обменять эту вашу грудинку прямо на бабочек с ручейками, вы ведь добыли ее в обмен на книгу.

— Эх, не послушали вы моего совета, — склонился столяр к хозяину трактира, — не купили участок тот, в Лёринце. А там уже целый город вырос. Природа окрест замечательная! К тому же Лёринц лежит на одной высоте с горой Геллерт.

— Теперь уж поздно, — ответил трактирщик. — Займемся этим после войны.

— Когда? — повернулся к нему Дюрица. — Когда вы этим займетесь, милейший?

— После войны. Чему вы так удивились?

— Да ничему! У вас замечательное чувство юмора.

— Ну если не после, тогда во время, — сказал столяр.

— Городите тут ахинею, — сказал Дюрица. — Радуйтесь, что еще шкура цела. — И он повернулся к Кираю:

— Так вы говорите, все эти бабочки-ручейки непременно явятся вам и после грудинки?

Тот посмотрел на часовщика:

— Нет, вы слышали? Слышали, как я пытался им объяснить, сколь возвышенным и прекрасным занятием является чтение? И о чем же они теперь говорят?

— Ну и что?.. Уж не думаете ли вы прочесть нам на эту тему целую лекцию? Рассказали бы лучше, как собираетесь готовить дома грудинку.

— А… Телячью грудинку… — поднял голову хозяин трактира. — Послушайте-ка меня. Моя жена обычно делает так…

Он поднял стакан, чтобы отхлебнуть вина, прежде чем углубиться в подробности приготовления грудинки, но Дюрица перебил его:

— Позвольте, а чья грудинка — ваша или господина Кирая?

— Господина Кирая, разумеется.

— Тогда будьте любезны — пусть господин Кирай сам и расскажет!

— Пусть рассказывает, могу и помолчать, — с обиженным видом откинулся на спинку стула трактирщик.

— Ну то-то!

Кирай, книжный агент по прозвищу Швунг, смахнул в пригоршню крошки со скатерти.

— Ну, если настаиваете, с удовольствием расскажу, как обычно готовлю я. Только это не означает, что жена нашего друга Белы, которую я искренне уважаю как замечательную хозяйку, не готовит грудинку лучше и гораздо вкусней моего. Ну так вот, все начинается со шпиговки. От нее все зависит!

— Это верно, — хлопнул по столу Ковач и, ища согласия, обратил взгляд на трактирщика, но тот не отозвался.

— В грудинке бывают такие пленочки, соединительная ткань, или как там она называется… Мы ее аккуратненько протыкаем, делаем прорези для начинки…

— Так, в точности так, — закивал столяр.

— Дело ведь не только в самой начинке, но в неменьшей степени в том, каким образом мы будем ее закладывать. А чем будем шпиговать? Жареным салом! Только обжариваем его не до хруста, а до прозрачного состояния. Так вот, этим салом мы грудиночку и шпигуем. Но это еще не все. Теперь следует заложить то, от чего грудинка приобретет изумительный вкус. Как вы думаете, что это? Ну конечно, не знаете! Я и сам научился этому у человека, чей родственник был поваром не у кого-нибудь, а у самих Эстерхази. Можете себе представить, какой кухней он там заведовал… В общем, не догадаетесь все равно: нужно сыром грудинку нашпиговать! Да, сыром, вы не ослышались. На…