Я помню музыку Прованса

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Рекомендуем книги по теме

Палома

Анн-Гаэль Юон

Швея с Сардинии

Бьянка Питцорно

Наблюдатель

Франческа Рис

Я должна кое-что тебе сказать

Кароль Фив

На эту книгу меня вдохновил дневник, переданный мне бабушкой в то лето, одно из последних, что мы провели вместе.

Ее память отправилась в далекие края, но я надеюсь, благодаря этой книге бабушка еще поживет в вашей памяти.

Бабуле. С бесконечной нежностью

Забвение — самое искреннее из всех прощений.

Анна Барратен. Шагая по дороге

Танцуйте же, прошу вас,

Под этим ясным небом

На детские забавы мне радостно смотреть.

И пусть не огорчают

Вас бабушкины слезы —

Под слоем льда подснежник

Пробудится весной.

Софи д’Арбувиль. Бабушка

1

Эта история начинается в Провансе, в маленькой деревушке на холмах, окруженной виноградниками и залитой солнцем. По улочкам, между домами, крытыми круглой черепицей, плывет запах горячего хлеба, или душистого кустарника, или моря — смотря откуда дует ветер. На вершине холма стоит розовый домик, увитый глицинией и обсаженный оливковыми деревьями.

Не обращая внимания на жару, которая своим нежным прикосновением уже нагревает камни, Жанина прячется от всех за закрытыми ставнями и пишет. О детстве, о войне, о партизанах. О Провансе, о танцевальных вечерах, о безудержном веселье. О нежности. Перед ней кожаный бювар, толстый дневник, черно-белые фотографии. Вот юноша обнимает за талию улыбающуюся девушку. Ей не больше пятнадцати лет, пухлые щечки, купальник в клетку. Темные волосы прихвачены по бокам скромными заколками. Влюбленные позируют на песке. Красивые и счастливые.

Часы бьют девять. Пора принимать лекарства. От чего все эти разноцветные таблетки? Непонятно. Но Жанина прилежно принимает их — надеется, что врач сочтет ее благоразумной пожилой дамой. И каждый раз будто снова слышит, как он бормочет себе под нос. Старческая деменция. Сперва она улыбнулась шутке. Но врач произнес фразу, полную длинных слов, за такие в скрэббл дают втрое больше очков. Альцгеймер. Нейродегенерация. Необратимая. Жанина пыталась обнаружить в глазах врача надежду. Напрасно. Ушла испуганная, сжимая в руке рецепт. Вечером, читая медицинскую энциклопедию, она поняла: по мнению врача, что-то в ней уже умерло.

Жанина представляет себе свою память как утес, который хотят повалить ветра. Как скалу, которую подтачивает каждая набегающая волна. И вот уже месяц каждое утро, помыв посуду и застелив кровать, Жанина пишет. Усевшись перед портретом обожаемой внучки Джулии. Пишет, чтобы внучка знала, откуда родом. А главное, чтобы пролить свет на тайны, которые терзают саму Жанину. Засвидетельствовать, рассказать, а может, и простить — насколько это вообще возможно. Когда умираешь, больше всего жалко тех, кто остается, ведь часть их жизни уходит вместе с тобой.

Жанина достает из обувной коробки фотографию — как будто участник телеигры «Мотюс»1 вынимает из барабана черный шар и теперь должен пропустить ход. Тревожная музыка и расстроенные лица игроков. Ее отец. Ее черный шар.

Кто-то звонит в дверь. Жанина выглядывает в окно. Люсьена уже входит во двор. Жанина спешно собирает бумаги. Прячет коробку в шкаф и накрывает одеялом.

— Жанина, это я! Я приготовила тебе лазанью. Жанина, ты дома?

Жанина второпях закрывает шкаф и идет на кухню к Люсьене. Из-за больного колена та прихрамывает, но, увидев Жанину, улыбается. Люсьена стареет. Осунувшееся, изможденное лицо, юбка до полу — она словно сгибается под тяжестью лет. И все равно, сгорбленная, морщинистая, для Жанины она остается младшей сестренкой. Люсьена — родной человек. Она заходит два-три раза в неделю перед обедом. Два километра пешком после мессы. Дорога идет в гору, зато для ног полезно. Люсьена приносит пирог с инжиром или рататуй, журналы и лекарства. Обнявшись, они громко целуются, счастливые, что снова вместе. И, как обычно, садятся за стол, покрытый клеенкой. По кухне гуляет солнечный луч. Еще рано — та самая пора, когда женщины урывают свободный часок между утренними и дневными хлопотами.

Уткнувшись в газету, Люсьена изучает гороскоп. Ее жизнь определяют проповеди отца Мариуса, прогнозы погоды и астрологические предсказания. «По крайней мере, когда Люсьена окажется на небе, она там не пропадет», — думает Жанина.

— Ну что, милая Люс? Что там пишут в твоей газете? Умрем мы сегодня или еще подождем?

Люсьена поднимает глаза.

— Смейся! Планеты не врут. Послушай, что про тебя сказано: «Рыбы: неожиданное событие перевернет ваш привычный образ жизни. Настал момент признаться в своих чувствах».

Жанина хохочет.

— Это они про почтальона? Симпатичный паренек, будь я лет на тридцать помоложе, была бы не прочь перевернуть свой образ жизни…

Люсьена поглощена чтением и пропускает шутку мимо ушей. Жанина забирает у нее газету.

— А тебе что посулили? «Скорпион: события прошлого вернутся в вашу жизнь благодаря встрече или письму. Будьте осторожны». Ну и ну! Похоже, почтальону придется попотеть!

Люсьена ворча отнимает газету.

— Хорошие новости от Джулии, — говорит Жанина безо всякого перехода. — Работает над новой книгой. Наша девочка еще себя покажет, помяни мое слово!

— Если она такая же болтушка, как ее бабуля, я не удивлюсь, — бурчит Люсьена, глядя, как за окном падают листья.

Листок абрикосового дерева долго кружится, перед тем как улечься на террасу. Люсьена продолжает серьезным тоном:

— Старики боятся, что зима не наступит. Слишком тепло — плохо для трюфелей. А не будет трюфелей…

Жанина соглашается, скорее по привычке. Когда Люсьена не занята в церкви, она помогает в «Приюте путешественников», скромном гостевом доме у въезда в деревню. Не в сезон туристы здесь редкость.

— Что ж, во всяком случае почтальон никуда не денется! — веселится Жанина.

Она смеется от души. Люсьена — не так охотно. Из кладовки доносится сигнал таймера: стирка закончена. Жанина отодвигает стул, царапая плиточный пол. Медленно выходит из кухни. Люсьена ловко расстилает на столе газету и начинает чистить фасоль.

Жанина достает из стиральной машины ком белья. Несколько пар трусов, сиреневая ночная рубашка, два кухонных полотенца. Она все еще смеется над глупостями Люсьены. Признаться в своих чувствах! Жанина берет корзинку и идет в сад. Там пахнет хвоей, чабрецом и марсельским мылом. На верхушке дерева трещит сорока. Шаг за шагом Жанина поднимается по земляным уступам к бельевой веревке. И вдруг, ни с того ни с сего, у нее подворачивается нога. Жанина теряет равновесие, взмахивает руками. Отяжелевшее тело заваливается набок. Она пытается ухватиться за низкую каменную стенку, за ветки, за что-нибудь. Но этим утром природа бессильна. Жанина падает, ударившись головой о землю. Люсьена находит ее лежащей без сознания посреди выстиранного белья.

2

Три дня. Это все, что у нее есть. Три дня, выпрошенные у редактора с условием оставаться на связи. Джулия заходит на кухню и вздыхает. В доме все на своих местах. Клеенка на деревянном столе, фарфоровые котята, маленький телевизор, кружевные салфетки, купленный у почтальона календарь2. Джулия грустно улыбается. Она скучала по этому дому. «Почему я не приехала раньше?» В ответ — тяжелое молчание.

Несколько дней назад ей передали ключи и записку от отца: «Бабушка упала». В оцепенении она стояла с этим листком в руках перед клеткой с орангутаном в парижском Ботаническом саду. В своем убежище. Именно сюда она приходит, когда не пишется, а в последнее время такое бывает все чаще. Обезьяна разглядывала ее через стекло. В голове у Джулии вдруг прозвучал бабушкин голос: «Открой глаза, моя стрекозка». Несколько часов спустя она прыгнула в поезд.

Джулия ставит на пол чемодан в светлой спальне. Узнает лежащую на лоскутном одеяле подушку с вышивкой, обои в цветочек, на стенах по-прежнему висят ее фотографии, а полки заставлены книгами из серии «Розовая библиотека»3. Ей хотелось бы остановить время. Джулия включает отопление, грызет квадратики забытого в холодильнике шоколада, ненадолго задерживается в гостиной. Ее взгляд скользит по комнате и останавливается на кресле перед телевизором. Она словно видит на подлокотниках следы от бабушкиных рук. Горло сдавило. Она сдерживает слезы. «Только бы не расплакаться. Не сейчас, иначе не остановлюсь». Она берет себя в руки, возвращается в спальню и ложится в постель.

Ее обволакивает приятный запах стирального порошка. Кажется, что бабушка лежит рядом. Джулия так и слышит мерное дыхание, чувствует тепло ее тела. Раньше бабушка каждый вечер клала в постель грелку — и Джулия никогда не мерзла. А сегодня она дрожит от холода и, уже натянув свитер и носки, решает сходить еще за одним одеялом.

В соседней спальне тоже ничего не изменилось. Туалетный столик беленого дерева, войлочные тапочки. Изображения святых, портреты детей. На прикроватной тумбочке — родители Джулии в свадебных нарядах улыбаются фотографу.

В большом платяном шкафу пахнет розой и жасмином. Пальто, меха, платья и вязаные кофточки ждут счастливых времен. Джулия нежно гладит шелковую блузку и думает, как много та повидала на своем веку. Танцевальные вечера, маскарады. Танго, ча-ча-ча и вальсы на три счета. «Эта блузка слышала, как бьется ее сердце», — шепчет Джулия.

Она встает на цыпочки, чтобы достать одеяло. Одеяло падает, и что-то твердое ударяет ее по голове. Джулия чертыхается. На полу валяется выцветшая коробка с именем и телефоном парижского обувщика. Джулия удивляется, увидев на ней свое имя. Наверняка детские фотографии. Снимает крышку. Внутри — толстая тетрадь с фетровой обложкой. Джулия узнает бабушкин почерк. С любопытством открывает дневник и читает первую страницу.

1 апреля 2018.

Моя стрекозка!

Не знаю, когда ты это прочтешь. И не знаю, позволит ли моя несчастная голова довести до конца историю, которую я хочу тебе рассказать. Одно знаю точно: я этого уже не увижу.

Я долго не решалась написать. От застенчивости, стыда и, конечно, от недостатка храбрости. Но пришло время рассказать тебе то, о чем я раньше не осмеливалась говорить. Потому что моя голова прохудилась, воспоминания стираются, а память утекает сквозь пальцы. Потому что — и это самая главная причина — только зная, откуда ты пришел, узнаешь, куда идти.

Я храню свой секрет уже больше семидесяти лет. Если честно, даже не знаю, с чего начать. В моей жизни было столько бурь, потрясений, огорчений, трагедий и смеха! Все это сейчас кажется таким незначительным.

Итак. Я родилась в Сент-Амуре 24 февраля 1929 года под звуки опереточной арии о любви и отваге — и пронесла эту мелодию через всю мою жизнь.

3

Джулия не в состоянии читать дальше и закрывает дневник. От этого признания загорелось лицо, перехватило горло, она задохнулась. Почему бабушка ничего ей не говорила? Ошеломленная Джулия кладет дневник обратно в коробку и садится на кровать.

Я храню свой секрет уже больше семидесяти лет.

Какой секрет? Джулия обводит глазами знакомую обстановку, словно ответ прячется где-то между туалетным столиком и шкафом. Дрожь выводит ее из ступора. Она вновь берет толстый дневник и нежно проводит по нему рукой. Между страницами что-то заложено. Несколько фотографий, вырванный из блокнота листок, конверт, рецепт и даже список покупок. На то, чтобы все это прочитать, уйдет много часов. И что такого нового она узнает?

Смущенная — словно в неподходящий момент подглядывала в замочную скважину — Джулия натягивает рукава свитера на кисти рук и усаживается на замерзшие ступни. Дневник не дает ей покоя. Положить его на место как ни в чем не бывало? Но на коробке написано ее имя. Джулия медленно перечитывает первую страницу. Впитывает каждое слово, растроганная знакомым до боли почерком. Она будто слышит бабушкин голос.

Глаза наполняются слезами, живот сжимается. С горечью, тревогой и чувством вины она пытается вспомнить, на что могла не обратить внимания. Вдруг бабушка скрыла от нее самое главное?

Джулия подходит к комоду с фотографиями. На одной из них — пятнадцатилетняя Жанина с ослепительной улыбкой. Джулия проводит пальцем по ее лицу. Конечно же она знает о бабушке все! Ее страхи, радости, слабости, ее жизнелюбие, разбитые мечты. Знает каждую морщинку на лице, как каждый браслет на своих запястьях. Джулия могла бы слово в слово рассказать все бабушкины истории, слышанные по сто раз. Имена, приключения и даже секреты! Те маленькие тайны, которыми делятся только в женском кругу и которые делают мужчин такими уязвимыми. Жанина часто ей что-то рассказывала, вспоминала прошлое, глядя на деревья в саду. Казалось, будто бабушка видела, как там играет ее сын, слышала, как муж рубит дрова и как одним июльским вечером скорая увозит его тело.

Джулия еле сдерживает рыдания. Знаем ли мы тех, кого любим? Сидя в этой комнате, она вдруг начинает сомневаться во всем. Немного поколебавшись, не в силах противостоять искушению, она лихорадочно переворачивает страницу.

Я появилась на свет в 1929 году в Провансе в узком домике, зажатом между прачечной4 и церковью. Моя мать Генриетта была скромной и набожной женщиной. Мой отец Жозеф — гордым и честолюбивым корсиканцем. На главной площади Сент-Амура он держал скобяную лавку — похожий на кунсткамеру лабиринт, в который мне позволялось входить, держа руки за спиной. Чтобы скоротать время, я гуляла вдоль полок, вполголоса называя по именам все эти чудные вещицы. Кофейник. Дуршлаг. Масляная лампа. Кастрюля. Бриолин. Терка для сыра. Там были даже деревянные санки, каждую зиму вселявшие в меня напрасную надежду. Как я мечтала увидеть покрытые снегом кустарники!

Отец любил свое дело, и в его лавку приходили даже издалека. С клиентками он был галантен, к их детям — внимателен. С его лица не сходила улыбка, даже когда неуклюжие малыши опрокидывали коробки с шурупами и переворачивали все вверх дном на полках. «Хорошего дня, мадам!» — и его губы слегка касаются руки покупательницы. «Милая шляпка!» — и конфетка опускается в карман ребенка.

Поглаживая усы, он окидывал взглядом магазин, как любуется своей империей маршал, объезжая ее с инспекцией. «Каждая вещь на своем месте, каждое место — для определенной вещи», — бормотал он, выравнивая по линейке коробочки с гуталином. Под Рождество он проводил инвентаризацию, склонив лысеющую голову над гроссбухом и цокая языком. А я сидела в углу, затаив дыхание, и молилась, чтобы ему не попалась сломанная кукла, или облезлый оловянный солдатик, или плюшевый мишка с разошедшимся на животе швом. Зря старалась! Каждый год отец клал под елку непроданные испорченные игрушки, из-за них моя комната была похожа на средневековый Двор чудес5.

Отец ругал меня: «Было бы на что жаловаться! Деревенские дети и апельсину радуются!»

Я скрепя сердце молчу. Апельсин гораздо лучше одноглазого медведя.

4

Джулия ставит машину возле белого здания и делает глубокий вдох. В каком состоянии бабушка? Положив руки на руль, Джулия собирается с силами. Она думает об отце. Сейчас он, должно быть, спит. Впервые она злится, что отец устроил свою жизнь по ту сторону океана. Дочери его отчаянно н…