Фрагмент книги «Голубая лагуна»
– Это был тролль, – пробормотал тот же сонный голландский голос.
– Говорю тебе, это был лепрокон, и чего-чего только он не придумывал! Вытащит из кипящего котла капусту и припечет тебе ею лицо; а протянешь к нему руку – глянь, в ней лежит золотой соверен.
– Эх! Когда бы он был здесь! – протянул голос с одной из коек.
– Патрик! – произнес голос с верхнего гамака. – С чего бы ты начал, если бы у тебя оказалось двадцать фунтов в кармане?
– Что толку спрашивать? – отозвался Баттон – На что двадцать фунтов моряку в море, где грог – одна вода, а говядина – одна конина? Дай мне их на суше, и посмотришь, что я с ними сделаю!
– Сдается мне, что продавцу грога не видать бы тебя, как своих ушей, – промолвил голос из Огайо.
– Да уж, конечно, не видать, – огрызнулся Баттон, – Будь проклят грог и тот, кто его продает.
– Легко говорить! – продолжал Огайо, – Клянешь грог на море, когда его негде достать: посади тебя на берег, и нальешься по горло,
– Люблю выпить, – сказал Баттон, – нечего греха таить! Но уж как залью – войдет в меня черт – и таки уходит меня бутылка, в конце-концов.
– Ну, что же, – заметил Огайо, – ведь не уходила же она тебя до сих пор!
– Нет, – отвечал Баттон, – но чему быть, того не миновать!
Глава II. Под звездами
Наверху стояла чудесная ночь, проникнутая величием и красотой звездного света и тропического покоя.
Тихий океан спал, едва всколыхнутый широкой мертвой зыбью, а там, вверху, у огненного свода Млечного Пути, повис Южный Крест, подобный сломанному воздушному змею.
Звезды на небе, звезды в море, миллионы и миллионы звезд; это множество лампад на небесном своде внушало мысль об огромном, многолюдном городе, а между тем, все это живое, пылающее великолепие было безмолвно.
Внизу, в каюте, находились три пассажира корабля; один читал за столом, двое играли на полу.
Сидевший у стола Артур Лестрэндж устремил большие ввалившиеся глаза в книгу. Он явно был в последнем градусе чахотки и прибегнул к длинному морскому путешествию, как к последнему отчаянному средству.
В уголке, баюкая лоскутную куклу и раскачиваясь в такт собственным мыслям, сидела его племянница, восьмилетняя Эммелина Лестрэндж, – маленькое для своих лет, загадочное создание себе на уме, с широко раскрытыми глазами, казалось, заглядывавшими в иной мир.
