Jack London

THE PEOPLE OF THE ABYSS

Перевод с английского Татьяны Шушлебиной

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Владимира Гусакова

Лондон Дж.

Люди Бездны / Джек Лондон ; пер. с англ. Т. Шушлебиной. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (Азбука-классика).

ISBN 978-5-389-25393-3

16+

Джек Лондон, признанный классик американской и мировой литературы, прославился прежде всего как автор романов и повестей об увлекательных и опасных путешествиях, о сильных, благородных и целеустремленных людях. Он никогда не был мечтателем в башне из слоновой кости и еще в ранней юности узнал, что такое борьба за выживание. В его судьбе были и изматывающий фабричный труд, и «пиратские» приключения, и «золотая лихорадка». Сама жизнь подарила ему сюжеты и образы героев, позволила рассказать о том, насколько непредсказуемы могут быть повороты судьбы. В 1903 году он опубликовал книгу «Люди Бездны», в кото­рой описал лондонское «дно» и его обитателей. Летом 1902 го­да он отправился в кварталы Ист-Энда, чтобы собственными глазами увидеть жизнь тех, кто оказался за чертой бедности, кто вынужден выбиваться из сил, надеясь не умереть от го­лода и нищеты. Обобщая опыт, полученный в этом путешествии, Джек Лондон задается вопросом о жизнеспособности цивилизации, создающей всевозможные новые блага, но не облегчающей участь простого человека.

© Т. А. Шушлебина, перевод, 2024

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа
«Азбука-Аттикус», 2024
Издательство Азбука®

ГОВОРЯТ ПЕРВОСВЯЩЕННИКИ
И ПРАВИТЕЛИ

Джеймс Расселл Лоуэлл

Предисловие

События, описанные в этой книге, произошли со мной летом 1902 года. Я отправился исследовать лондонское «дно» с тем умонастроением, которое в большой мере присуще ученому. Я хотел увидеть все собственными глазами, нежели полагаться на россказни тех, кто там не бывал, или даже на слова тех, кто видел «дно» до меня. Более того, я решил пользоваться довольно простым критерием, чтобы судить о жизни на «дне». То, что способствовало долголетию, физическому и духов­ному здоровью, я готов был счесть хорошим; плохим же — все то, что сокращает жизнь, приносит боль, уродует и калечит.

Читателям вскоре станет ясно, что видел я больше плохого. Однако не следует забывать, что я пишу о так называемых «благополучных временах» в Англии. Увиденные мной голод и бездом­ность составляли ту безысходную нищету, которую­ не изжить даже в периоды изобилия и процветания.

За тем летом пришла суровая зима. Огромные толпы безработных устраивали иногда до дюжины демонстраций в одно и то же время и ежеднев­но проходили по улицам Лондона, требуя хлеба. Мистер Джастин Маккарти, писавший в январе 1903-го для нью-йоркской «Индепендент», кратко обрисовал ситуацию в следующих словах:

«Работные дома не вмещают толпы голодающих, которые ежедневно и еженощно просят еды и ночлега у их дверей. Благотворительные учреждения исчерпали свои возможности пополнения запасов продовольствия для терпящих нужду обитателей чердаков и подвалов лондонских закоулков и подворотен. Отделения Армии Спасения в разных частях Лондона еженощно осаждают массы безработных и голодных, которым невозможно предоставить ни ночлега, ни каких-либо средств к существованию».

Многие утверждали, будто бы я слишком мрачно смотрю на происходящее в Англии. И должен сказать в свое оправдание, что я оптимист из оптимистов. Но человечество в моих глазах — это не столько политические формации, сколько отдельные люди. Общество развивается, в то время как политические машины распадаются на куски и становятся грудой хлама. Англичанам же, мужчинам и женщинам, их здоровью и счастью, я предре­каю большое и многообещающее будущее, а политическим механизмам, которые в настоящее время так плохо ими управляют, — место на свалке.

Джек Лондон

Пьемонт, Калифорния

Глава I

Нисхождение

— Вы же сами понимаете, что не можете на это пойти, — говорили друзья, к которым я обращался­ за помощью, собираясь погрузиться на дно лондон­ского Ист-Энда. — Лучше поищите провожато­го в полиции, — добавляли они по размышлении, силясь понять, что движет этим сумасшедшим, у которого рекомендации явно были лучше, чем мозги.­

— Но я не собираюсь обращаться в полицию, — возражал я. — Я просто хочу побывать в Ист-Энде и увидеть все своими глазами. Мне нужно знать, как живут там люди, почему они там живут и для чего . Короче говоря, я собираюсь сам пожить там.

— Жить там! — восклицали все в один голос с явным неодобрением на лицах. — Говорят, там есть места, где человеческая жизнь не стоит и ломаного гроша.

— Вот эти-то места я и хочу увидеть, — не сдавался я.

— Но вы же сами знаете, что это невозможно, — следовало неизменное возражение.

— Я не за этим к вам пришел, — резко отвечал я, уязвленный их нежеланием понять. — Я здесь чужой и хочу, чтобы вы рассказали мне все, что знаете об Ист-Энде, ведь мне нужно с чего-то начать.

— Но мы ничего об Ист-Энде не знаем, это где-то там. — И они махали рукой в неопределенном направлении, где порой, очень редко, можно увидеть восходящее солнце.

— Тогда я отправлюсь к «Ку́ку», — объявил я.

— О да, — говорили они с облегчением. — У «Кука» наверняка знают.

О «Кук», о «Томас Кук и сын» — первопроходцы и следопыты, расставившие указатели по всему­ миру, готовые оказать помощь заблудившимся путешественникам; они без колебаний, по первому вашему слову и с легким сердцем отправят вас в самую Черную Африку или в самый запретный Тибет, но дороги в лондонский Ист-Энд, до которого рукой подать от Лудгейт-Серкус, они не знают!

— Но вы же сами понимаете, что это невозможно, — произнес служащий отделения «Томас Кук и сын» в Чипсайде, знающий все о маршрутах и ценах. — Это так... хм... так необычно. Наведите справки в полиции, — глубокомыс­ленно заключил он, поскольку я продолжал настаивать. — Мы не отправляем путешественников в Ист-Энд, таких заявок еще не поступало, и мы ничего не знаем об этом месте.

— Это не важно, — поспешил вставить я, пока меня не вынесло из офиса новой волной его возражений. — Кое-что вы все же в состоянии для меня сделать. Я бы хотел сперва объяснить вам, как собираюсь поступить, чтобы вы могли подтвердить­ мою личность, если возникнут проблемы.

— Ага, понял! Чтобы мы могли опознать ваш труп, если вы будете убиты.

Он произнес это таким бодрым и равнодушным тоном, что я тут же представил себе свой обнаженный и покалеченный труп, распростертый на столе, с которого стекает вода, и терпеливо склонившегося над ним клерка, печально изрекающего, что это и есть тот самый сумасшедший американец, которому понадобилось увидеть Ист-Энд.

— Нет-нет, — ответил я, — только для того, чтобы подтвердить мою личность, если выйдут непри­ятности с бобби [2]. — Последние слова я произнес не без удовольствия: я уже начинал усваивать местный жаргон.

— Этот вопрос должен решаться в главной конторе, — сказал он. — Видите ли, мы ни с чем подоб­ным не сталкивались, — добавил он извиняющимся тоном.

Служащий в главной конторе мялся и жался.

— У нас есть правило, — объяснил он, — не предоставлять никаких сведений о наших клиентах.

— Но в данном случае, — не отступал я, — клиент сам просит сообщить о себе сведения.

Последовала очередная заминка.

— Конечно, — продолжил я, желая его опередить, — мне известно, что вам еще не приходилось сталкиваться ни с чем подобным.

— Именно это я и собирался сказать, — твердо произнес он. — Случай беспрецедентный, и я не думаю, что мы можем что-то для вас сделать.

Тем не менее ушел я с адресом сыщика, который жил в Ист-Энде, потом направился к американскому генеральному консулу. Тут-то наконец я нашел человека, с которым можно было вести деловой разговор. Он не мялся и не жался, не вскидывал бровей, не выказывал недоверия или глубо­кого удивления. Мне потребовалась одна минута, чтобы изложить свой план, к которому он отнесся как к чему-то вполне естественному. Вторую минуту он потратил на то, чтобы узнать, каков мой возраст, рост, вес, и хорошенько меня рассмотреть. Через три минуты мы уже пожимали друг другу руки на прощание, и он провожал меня со словами: «Ладно, Джек, запомню вас и постараюсь не упускать из виду».

Я выдохнул с облегчением. Корабли были сожжены, и теперь ничто не препятствовало мне ринуться в дебри, о которых, похоже, никто и ничего толком не знал. Однако я тут же столкнулся с новым препятствием в лице моего извозчика, благообразного малого с седыми усами, который несколько часов безропотно возил меня по Сити.

— Отвези меня в Ист-Энд, — велел я, усаживаясь на сиденье.

— Куда, сэр? — переспросил он с явным удивлением.

— В Ист-Энд, куда угодно. Трогай.

Экипаж несколько минут бесцельно катил вперед, затем неуверенно остановился. Окошко над моей головой было открыто, и извозчик недоумен­но уставился на меня оттуда.

— Хотел спросить, — сказал он, — а место-то какое?

— В Ист-Энд, — повторил я. — Все равно куда. Просто покатай меня там.

— А адрес не скажете, сэр?

— Слушай! — взревел я. — Вези меня в Ист-Энд, да поживей!

Было ясно, что он не понял, но он исчез в окошке и с ворчанием велел лошади трогаться.

Нигде на лондонских улицах вы не сможете избежать зрелища самой жалкой нищеты; пять минут ходу почти из любой точки, и вы окажетесь в трущобах; но район, куда въезжал мой экипаж, представлял собой сплошные трущобы. Улицы были заполнены новой для меня, совершенно особой породой людей — невысокого роста, с изможденными или одурманенными пьянством лицами. За окном оставались мили кирпичных стен и грязных улиц, и каждый перекресток, каждый проулок­ открывал вид на длинную череду таких же кирпичных бараков и такое же убожество. Тут и там шатались пьяные мужчины и женщины, и воздух наполняли резкие крики и брань. На рынке трясущиеся старики и старухи копались в валявшихся в грязи отбросах, в поисках гнилых картофелин, бобов и прочих овощей, в то время как ребятишки, словно мухи, крутились вокруг кучи гниющих фруктов, засовывая руки по плечи в прокисшую жижу и вытаскивая не до конца еще испорченные плоды, которые проглатывали тут же на месте.

За всю поездку я не встретил ни одного эки­пажа, а мой походил на видение из какого-то иного, лучшего мира, и всю дорогу дети бежали рядом с ним и позади. И повсюду, куда ни обращался­ взгляд, были кирпичные стены, скользкая мостовая и неумолчный гвалт; в первый раз в жизни меня охватил страх перед толпой. Это чувство было похоже на страх перед водной стихией; и это бескрайнее убожество, улица за улицей, напоминало зловонное море, подбирающееся ко мне и грозящее нахлынуть и сомкнуться над моей головой.

— Степни, сэр, станция Степни, — крикнул сверху извозчик.

Я огляделся. Это и правда была железнодорож­ная станция, и он в отчаянии привез меня к единственному знакомому месту в этих дебрях, о котором слышал.

— Ладно, — сказал я.

Пробормотав что-то, он покачал головой с самым жалким видом.

— Я с этими местами незнаком, — наконец проговорил он. — Если вам не на станцию Степни, то уж и не знаю, куда вам нужно.

— Я тебе скажу, куда мне нужно, — ответил я. — Езжай вперед и поглядывай по сторонам, пока не приметишь лавку, где торгуют поношенной одеждой. Когда увидишь такую лавку, доедешь до угла и остановишься, чтобы я сошел.

Я понимал, что его терзают сомнения по поводу платы, но вскоре он натянул поводья и сообщил,­ что к лавке старьевщика нужно немного пройти назад.

— Не желаете ли рассчитаться, сэр? — начал он канючить. — С вас семь шиллингов шесть пенсов.

— Ну конечно, — засмеялся я. — Тогда только я тебя и видел.

— Господи ж ты боже, да это вы испаритесь и не заплатите мне, — возразил он.

Но вокруг кеба уже начала собираться толпа оборванцев, и, вновь рассмеявшись, я направился к старьевщику.

Здесь главная сложность заключалась в том, чтобы продавец показал мне именно старую одеж­ду. После бесплодных попыток навязать мне новые немыслимого вида пиджаки и брюки он стал приносить целые кипы поношенных вещей, напус­тив на себя заговорщический вид и делая загадочные намеки. Он явно хотел дать мне понять, что раскусил меня, и под страхом разоблачения заставить заплатить втридорога. Или влип в неприятности, или крупный преступник из-за океана — вот за кого он меня принял, и в том и в другом случае такой тип искать встречи с полицией не будет.

Но я так рьяно торговался с ним, упирая на вопиющее несоответствие цены и качества, что почти­ развеял его заблуждение, и он принялся изо всех сил уламывать упрямого клиента. В конце концов я выбрал крепкие, хоть и сильно поношенные штаны, потертую куртку с единственной оставшейся пуговицей, пару грубых башмаков, которые, очевидно, служили какому-то углекопу, тонкий кожаный кушак и очень грязную полотняную кепку; однако исподнее и носки были новыми и теплыми: такие, правда, может купить себе любой американ­ский бедолага, оставшийся без работы.

— Должен сказать, сэр, глаз-то у вас алмаз, — произнес старьевщик с притворным восхищением, когда я протянул ему десять шиллингов, после того как мы наконец сошлись в цене. — Провалиться мне на месте, если вы уже не исходили всю Петтикот-лейн вдоль и поперек. Да за эти штаны любой выкатит пять монет, а за башмаки я сам выложил докеру два шиллинга шесть пенсов, так что куртка, кепка и белье достались вам просто даром.

— Сколько ты мне за них дашь? — внезапно спросил я. — Я заплатил тебе десять монет за все и готов продать тебе прямо сейчас за восемь! Ну как, идет?

Но он ухмыльнулся и покачал головой, и хотя сделка для меня была выгодной, я с досадой понял, что для него она оказалась еще удачнее.

Извозчика я застал доверительно беседующим с полицейским, но последний, окинув меня по­дозрительным взглядом и особенно внимательно присмотревшись к узлу у меня под мышкой, повернулся и оставил извозчика кипеть от возмущения в одиночку. Он наотрез отказывался двигаться дальше, пока я не заплатил ему 7 шиллингов и 6 пенсов. А после этого изъявил готовность везти меня хоть на край света, беспрерывно извиняясь за свою настойчивость и объясняя, что в Лондоне ему доводиться встречать всяких подозрительных пассажиров.

Однако довез он меня только до Хайбери-Вейл, в Северном Лондоне, где дожидался мой багаж. Здесь же на следующий день я снял мои ботинки (не без сожаления думая об их легкости и удобстве) и мягкий серый дорожный костюм, да и всю остальную одежду и стал облачаться в обноски ­не­коего неизвестного бедолаги, которому, должно быть, сильно не повезло, если ему пришлось расстаться с этим тряпьем за жалкие гроши, предложенные старьевщиком.

Я зашил золотой соверен (весьма скромную сумму на черный день) в пройму исподней рубаш­ки и натянул ее на себя. Затем сел и прочел сам себе нравоучение о годах обеспеченной жизни, которые сделали мою кожу слишком нежной и чувст­вительной, потому что исподняя рубаха казалась мне грубой и колючей, словно власяница, и я совершенно уверен, что даже самый суровый аскет не подвергал себя большим мучениям, чем я в последующие двадцать четыре часа.

Остальные детали моего костюма надеть было не в пример проще, хотя башмаки, или броуги, доставили мне немало хлопот. Негнущиеся и твердые, они словно были вырезаны из дерева, мне пришлось долго колотить кулаками по их верхней части, прежде чем я смог просунуть в них ноги. Затем, распихав по карманам несколько шиллингов, нож, носовой платок, табак и немного коричневой бумаги для самокруток, я протопал вниз по лестнице и попрощался с моими друзьями, преисполненными самыми дурными предчувствиями. Ко­гда я уже выходил за дверь, консьержка, благообразная женщина средних лет, не смогла сдержать­ улыбки, и ее скривившиеся губы начали размыкаться, пока невольное сочувствие не исторгло из ее горла некие звериные звуки, которые мы имеем обыкновение именовать смехом.

Стоило мне оказаться на улице, как меня пора­зило изменение собственного статуса, вызванное­ новым костюмом. Улетучились подобострастные манеры простых людей, с которыми я общался…