Остров пропавших девушек
Эта книга предназначалась Джейн Миакин.
Теперь она посвящается Фрейе.
Нет ничего более прелестного, чем любовь, утеночек мой.
Пусть твоя жизнь будет наполнена музыкой!
О чудо!
Какое множество прекрасных лиц!
Как род людской красив! И как хорош
Тот новый мир, где есть такие люди! [1]
Уильям Шекспир.
Буря
Пролог
Она не сводит глаз со скал, нависающих над Гротом сирен. Да он шутит. Тут минимум пятьдесят метров в высоту, а каждый дурак знает, что глубина морского утеса не меньше высоты.
— Феликс, здесь же никто не рыбачит.
— Ну да! В этом-то и дело, — удивленно отвечает он. Видя ее фирменный взгляд, он громко хохочет. — Именно поэтому здесь полно омаров, — говорит он ей. — Настоящая золотая жила.
— Но мы же не просто так... — начинает она, но видит выражение его лица и тут же умолкает.
Феликс Марио раскатисто хохочет. Господи, как же он бесит. У него все вызывает смех. Все.
— Боже милостивый, Мерседес! Ты серьезно? Неужели русалок испугалась?
Она чувствует легкий укол раздражения. Этот грот все обходят стороной уже тысячу лет. Кто он такой, чтобы смеяться над легендами и мифами?
— Не дури, — вскидывается она, но смотрит на воду со смутным чувством тревоги.
— Ну же, Мерседес. Ты ведь знаешь, что ты единственная, кто сможет добраться до омаровых ловушек. Ни у кого больше не получится нырнуть так глубоко. Просто закрой глаза и думай, что они стоят двадцатку за штуку.
— Ой, отстань, — говорит она.
День прекрасный, морской бриз настолько ласков, что от волн, накатывающих на золотистые скалы, почти нет пены. Солнце, преодолев зенит, заливает остров светом. Но все равно. За отмелью на глубине будет темно.
Мерседес вновь чувствует укол тревоги. «А что, если эти мифические русалки услышат меня там внизу? Las sirenas. Что, если они появятся со своими мускулистыми хвостами, похожими на морские водоросли волосами и тысячей серебристых зубов и навечно утащат меня с собой на дно?»
— Как глубоко? — с сомнением в голосе спрашивает она.
Феликс пожимает плечами.
— Не больше шести-семи метров, — отвечает он, а затем умолкает на секунду дольше положенного и добавляет: — Может, десять. Верши за что-то зацепились. Я не могу их вытащить, а если отец узнает, что я здесь был, точно убьет.
Она на мгновение задумывается.
— Якорь сможешь опустить? Чтобы мне было за что ухватиться.
— Конечно.
Он легкой поступью идет на нос и бросает якорь в глубину. Трос легко и ровно опускается в метре от шельфа.
Восторг от погружения в воду. Ощущение, которое нельзя сравнить ни с чем другим. Резкая волна холода после солнечного жара. Когда ныряешь головой вперед, тело инстинктивно напрягается, будто при ударе о твердую стену. Затем внезапный изумительный переход в состояние невесомости. «В жизни больше нет ничего, что так напоминало бы полет», — думает она. Работая ластами, она рассекает воду. Мимо ее плеча струится солнечный свет, все больше тускнея в глубине, пока его окончательно не поглощает чернота.
Со дна к ней спиральками поднимаются фосфоресцирующие бусинки. Мерседес испытывает знакомый озноб — тот самый момент, когда зависаешь на грани паники и должен усилием воли загнать ее обратно внутрь. С ней это случается каждый раз, когда она входит в море, потому что вода сама по себе — живое существо.
Она плывет дальше. Старается не думать об акулах.
У Мерседес есть секрет, которым она ни с кем не делится. Затаенное, но страстное желание, чтобы русалки существовали на самом деле. Чтобы однажды она влилась в их ряды и стала чем-то бо́льшим, чем девочкой с уединенного острова, которая умеет надолго задерживать дыхание.
Она перебирает руками якорный трос и работает ногами, погружаясь все глубже и глубже. Небо над головой становится все более тусклым. Свет распадается на слои: ярко-сиреневый у самой поверхности, чуть глубже переливается оттенками голубого на ее загорелой коже, внизу, где теряется трос, приобретает глубокий зеленый цвет и становится черным в бездне, где лежат верши для омаров. Преодолев очередной такой слой, она задерживается, зажимает нос и продувает уши до тех пор, пока из них не исчезает шум и давление не приходит в норму. С ее опытом на это уходит лишь пара секунд.
Мимо стремительно пролетает стайка серебристых рыбок с желтыми полосками на боках. Сотня. А может, и две. Sarpa salpa, она же сарпа. Распространенный вид. Рыбаки всегда выбрасывают ее обратно в море. Ее мясо вызывает галлюцинации, которые могут затянуться не на один день.
Мерседес едва замечает их. Она полностью сосредоточена.
Сердце в груди бьется медленно и ровно, неторопливо качая по организму кровь. За восемь лет тренировок — сначала ею двигало любопытство, затем решимость, а потом, когда Татьяна Мид подарила ей маску и ласты, безудержный восторг — она научилась впадать в состояние медитации на глубине. Для поддержания жизни внизу ей почти не нужен кислород. В тринадцать лет она умеет задерживать дыхание на шесть минут. А к двадцати планирует увеличить это время до девяти.
«Как же мне повезло жить именно сейчас, когда девочкам без всякого скандала можно заходить в воду, — думает она. — Мое место здесь».
Теперь она видит, почему Феликс не может вытащить вершу с омарами. Веревка запуталась в клубке морских ежей и намертво застряла. Она снимает с пояса нож и начинает осторожно их ворошить. Ежи по цепочке передают друг другу информацию о незваном госте и медленно отодвигаются. «Какие странные создания, — думает она, — будто с другой планеты. Как и многое другое здесь внизу».
Из какой-то щели выскальзывает изящный красный осьминог и отплывает в сторону, предварительно окинув ее злобным взглядом.
Может, подплыть снизу?
Давление шумит в ушах, но она ныряет глубже, перебирая руками трос до самого конца, пока не оказывается под скальным выступом. Здесь холодно, вдали от солнца. И темно. Мерседес пробирает дрожь, и она начинает двигаться быстрее.
А вот и препятствие. Огромный клубок торчащих во все стороны игл, намертво заблокировавших веревку. Она берет нож и начинает их снимать. Поддевает каждого ежа кончиком, используя лезвие как рычаг, сбрасывает и вздрагивает каждый раз, когда натыкается на очередную иголку. «Теперь ты у меня в долгу, Феликс Марино», — думает она. Расправляется с колонией изрядных размеров, скинув ежей дальше в глубину. Чувствует, что веревка освободилась.
Какое-то движение. Что-то бледное и раздувшееся.
Мерседес вздрагивает. Неистово брыкается и дергает за веревку.
Нет. Нет. Без паники. Паниковать нельзя. Паника — это смерть.
Остановись, Мерседес. Спокойно.
Что-то надвигается.
Нестерпимое желание скорее подняться на поверхность. Легкие начинают гореть.
Сохраняй спокойствие. Ты обязана сохранять спокойствие.
Мимо проносится еще одна волна, немного сильнее. От нее вода колышется будто под порывом ветра. От бледной раздувшейся массы отделяется что-то, падает вниз и замирает. Стайка крохотных рыбок, напуганная неожиданным движением, уносится прочь, но тут же возвращается, чтобы и дальше лакомиться своей добычей.
Только через какое-то мгновение Мерседес понимает, что перед ней рука. Белая как снег, которого ей никогда не доводилось видеть, ободранная и раздувшаяся от воды. Пальцы указывают в морскую пучину.
Диафрагму сводит судорогой. Из губ вылетает пузырек воздуха.
Проносится еще одна волна, и тело снова шевелится, переворачивается, и Мерседес видит белые выпученные глаза своей сестры Донателлы.
Воскресенье
1
Мерседес
— Мерси!
Мерседес чувствует, как напрягаются ее плечи. Как же ей ненавистно это прозвище. Уже тридцать лет она вынуждена терпеть его, не в состоянии дать сдачи.
— Как ты, Татьяна? — спрашивает она.
— Отлично, моя дорогая. Кроме того, что мне приходится самой заниматься этими дурацкими звонками.
— Бедняжка. А что с Норой?
Звонка от личной помощницы Татьяны она ждала уже не один день. Видимо, молчавший телефон не зря внушал ей дурные предчувствия.
— Уволена, — отвечает Татьяна с особой веселостью в голосе, обычно не предвещающей ничего хорошего, — я избавилась от этой глупой сучки.
— Вот оно что, — произносит Мерседес.
Нора ей нравилась. Ее деятельный американский тон в трубке гарантировал отсутствие хаоса на пороге.
— Как бы то ни было, — говорит Татьяна. Она отправила бывшую подчиненную в мусорную корзину и уверена, что опасаться ей нечего: Нора подписала соглашение о неразглашении. — На тебя, по крайней мере, я точно могу положиться.
— Я бы не была так уверена, — ровным голосом отвечает Мерседес, — откуда тебе знать, вдруг я шпионка?
Татьяна принимает ее слова за шутку. Боже, этот смех. Дребезжащий светский смех — верный признак, что у смеющегося отсутствует чувство юмора. «Мой величайший талант в том, — думает Мерседес, — что меня все недооценивают. Татьяне и в голову не придет, что у меня хватит воображения на предательство».
— Планируешь нас посетить? — спрашивает Мерседес.
В ожидании новостей они уже не один день сидят как на иголках.
— Да! — восклицает Татьяна. — Я ведь потому тебе и звоню! Мы будем во вторник.
Мерседес лихорадочно обдумывает дальнейшие действия. Что нужно сделать. Кого предупредить. На белом диване до сих пор видно пятно от автозагара, оставленное бывшей женой какого-то олигарха и отвратительно похожее на понос. Урсула сомневается, что его когда-либо удастся вывести.
— Отлично! — весело отвечает она.
Интересно, а когда Нора Ниберголл привезла сюда на прошлой неделе компанию бывших жен олигархов, она еще работала на Татьяну? Скорее всего, нет. Все знают, что олигархи — настоящие животные. Очевидно, что с момента ее увольнения уже прошло некоторое время, но Мерседес никто не сообщил.
— Сколько вас будет? — спрашивает Мерседес.
Небрежное «мы», брошенное Татьяной, наполнило ее дурным предчувствием. «Мы» может означать что угодно — как двоих, так и пятнадцатерых. О господи, где-то теперь Нора? Ну почему Татьяна вечно ссорится с теми, кто облегчает жизнь другим? Цветы. Уже поздно заказать белые розы? Но в вазу в холле подойдут только они, только такого цвета. Таковы правила. Даже в середине декабря.
— Не переживай, только я и пара подружек, — произносит Татьяна.
Мерседес вздыхает с облегчением.
— Точнее четыре, — добавляет Татьяна, — но они будут жить вместе в дальних спальнях.
По этой фразе Мерседес понимает все. Значит, речь на самом деле не о подружках.
— А в четверг на яхте прибудет папочка, — продолжает Татьяна, — плюс несколько его друзей. Но эти, думаю, уже на вертолете.
Понятно, значит, важные шишки. Свой вертолет герцог предоставляет только таким, а остальные пусть арендуют сами.
— Замечательно. Забронировать обслуживание лодки?
— Нет, — возражает Татьяна, — не утруждайся. В этом году папочка отложил мальчишник на более поздний срок. Они уезжают в воскресенье утром, сразу после тусовки. Забронируй после его возвращения. Ну что, умираешь уже от восторга? У вас там, наверное, такие вечеринки — событие года.
Ага, как будто нас туда пригласили.
— Да-да, — отвечает Мерседес после паузы, — неделя Святого Иакова — событие всегда знаменательное.
— Так-то оно так, но я про вечеринку, — продолжает Татьяна, — на острове будет не протолкнуться от кинозвезд.
Кинозвезды — наименьшая из проблем.
— Так сколько гостей нам ожидать? — спрашивает Мерседес. — Чтобы я убедилась, что будет готово необходимое количество спален.
— Точно не скажу, — отвечает Татьяна, на мгновение умолкает и по-детски тянет: — Прости-и-и-и.
Мерседес молчит.
— Думаю, трое, — говорит наконец Татьяна, — ну и, разумеется, папочка. Но ты и сама знаешь, какой он. Нужной информации от него не добьешься.
Яблочко от яблони.
— Может, четверо, — продолжает Татьяна, — так что лучше готовьте все на четверых.
— Я подготовлю спальни, — отвечает Мерседес. — По поводу меню распоряжения будут?
— Ой, да. Скажи… этому, как там его…
Мерседес ждет, когда Татьяна объяснит, кого имеет в виду.
— Шеф-повару, — нетерпеливо бросает Татьяна.
— Роберто.
— Точно. Будет небольшая вечеринка в пятницу вечером. Как всегда, посиделки перед мальчишником.
Вот черт. Мерседес прекрасно знает, что это значит. С другой стороны, вся прислуга в доме на этот вечер получит выходной. Тогда получается… нет, не выходит прикинуть количество гостей в уме.
— Так сколько человек? — спрашивает она.
— Да откуда мне знать? — огрызается Татьяна, но тут же берет себя в руки: — Прости меня, дорогая. Я чувствую себя совершенно беспомощной и от этого вся на нервах. Пытаюсь собрать вещи, чтобы завтра улететь в Рим, а рядом даже нет никого, чтобы помочь.
Она на нервах, ага.
— Бедная, — утешает ее Мерседес, быстро записывая в лежащем на столе блокноте все, что удалось запомнить.
Она ни капли не сомневается, что восемь ее нью-йоркских коллег все же помогут Татьяне уложить чемодан. Порой Мерседес задумывается, сколько человек работает на Мэтью Мида, и у нее голова идет кругом. Сколько человек заботится только о том, чтобы в его ванных комнатах не заканчивалась туалетная бумага.
— А в субботу, само собой, мы отправимся к Джанкарло.
Джанкарло. Мерседес никогда не привыкнет к этому небрежному обращению к их герцогу. Всего два поколения назад крестьянам приходилось отворачиваться к стене, когда его предки проезжали по улице.
Весь июль на острове идут приготовления. Герцогу в этом году исполняется семьдесят, и запланированный по этому случаю в замке бал-маскарад — это Главное Событие Года, если верить журналам, которые регулярно бросают под дверь. Виноградники теперь больше напоминают фон для картин маслом, телята на молочной диете нагуляли жирок, а фасады домов в городке Ла Кастеллана сверкают свежей краской. По сведениям журнала «Хелло!», в этом году он своим шиком перещеголял всех конкурентов. Наконец-то стал Новым Капри.
— Хорошо, — говорит Мерседес.
— Ох, Мерси, — продолжает Татьяна, — жду не дождусь, когда мы с тобой встретимся. Нам обязательно надо будет хорошенько посплетничать.
— Я прослежу, чтобы к твоему приезду приготовили ванну, — отвечает Мерседес, — и прохладительный напиток.
В действительности она не собирается дежурить у ванны. Когда прибывают высокопоставленные гости, ей заблаговременно звонят с вертолетной площадки.
— Боже правый, ты сущий ангел, — произносит Татьяна и кладет трубку.
2
Робин
Робин Хэнсон бросается к корме верхней палубы и перегибается через поручень, от тошноты окружающий мир идет кругом. Жадно хватает ртом соленый воздух, закрыв глаза, дожидаясь, пока уймется внутренняя качка.
«Джемма... — звучит в ее голове голос. — Джемма, Джемма, умоляю, пусть у тебя все будет хорошо. Только бы ты была там. Господи, сделай так, чтобы я могла ее отыскать».
На горизонте видна Ла Кастеллана — золотистые скалы на фоне моря лазури. В любое другое время такая поездка была бы настоящим наслаждением — вновь посетить Средиземноморье, тем более новый остров. Но без Джеммы ей теперь все не в радость.
На нее накатывает новая волна тошноты, мучающей ее с тех пор, как пропала дочь. От бездействия становится только хуже. Когда мозг чем-нибудь занят и Робин убеждена, что не сидит без дела, дурнота отступает, но, как только жизнь вынуждает взять паузу и мысли разбредаются в разные стороны, тут же нарастает вновь. По рукам поднимается холод, охватывает плечи, и ее опять тошнит.
Минувший год обернулся для нее сплошным ожиданием.
* * *
Робин почему-то решила, что направляется в место, где деньги сотворили красоту. И что разрекламированная застройка, «превратившая» этот остров в Новый Капри, производилась с оглядкой на Старую Кастеллану. Но не сделала поправку на вкусы богачей. На новой пристани было яблоку негде упасть. Там ряд за рядом стояли огромные белые яхты, похожие друг на друга как близнецы. А на скалах — неотличимые здания стоимостью в сотню миллиардов долларов и обслуживающий их город из стекла и бетона.
На борту, в том месте, где вот-вот должен опуститься трап, уже собралась толпа. Полагая, что стоять под полуденным солнцем с тяжелым рюкзаком на спине глупо, Робин выходит на нос, чтобы понаблюдать за высадкой пассажиров. Тракторные шины по бокам парома врезаются в берег, пружинят и врезаются вновь. Толпа колышется в предвкушении.
— Забавно, не правда ли? — слышится рядом чей-то голос. — Бежим к выходу, будто нас запрут, если мы не поторопимся.
Повернувшись, Робин видит перед собой облокотившегося на поручни мужчину. На губах — приятная улыбка. Немного моложе нее, может, лет тридцати пяти, но в кремовом льняном костюме и панаме выглядит стариком. Кожа человека, повидавшего на своем веку много солнца. Жидкие брови.
Робин кивает с видом полного достоинства, не решив, хочется ли ей разговаривать.
— Отдыхать? — спрашивает он.
Она снова кивает, не желая делиться с первым встречным своими планами. И к тому же не очень доверяя собственному голосу: у нее до сих пор не получается говорить о Джемме без лавины эмоций.
— В первый раз? — задает он следующий вопрос.
— Да, — отвечает она и, так как она британка и не способна на грубость, добавляет: — А вы?
Она с сомнением окидывает его взглядом. Практически полная карикатура на англичанина за границей. Светлые волосы подстрижены аккуратно, но скучно, и весь этот лен... Еще и акцент типичного выпускника частной школы, от которого ее всегда немного коробило, а в душу закрадывалось недоверие. И броги [2]. На солнце плюс двадцать семь, а он напялил броги.
— Нет-нет, — отвечает незнакомец, — в этих краях я уже далеко не впервые.
— Вот как? У вас здесь друзья?
Он качает головой.
— Нет, бизнес. Я виноторговец. Хотя и правда в моей сфере деятельности грани немного размыты, — со смехом добавляет он.
С какой стати она с ним говорит? Будто действительно выбралась отдохнуть и потрепаться.
— Не думала, что на здешнее вино есть спрос.
Услышав это, он откидывает назад голову и опять смеется. Один из тех людей, кому мир кажется ужасно забавным.
— Боже правый, нет! Я не покупаю! Это мерзость, сущая отрава!
— В самом деле? А я слышала, что вполне даже ничего.
Собеседник опять хохочет.
— Для туристов пойдет, надо полагать.
«Демонстрирует принадлежность к высшим слоям общества, — думает Робин. — Не хочет, чтобы я посчитала его простолюдином. Не знаю, почему он вообще со мной разговаривает. Во мне за версту видно жительницу окраины».
Он широким жестом указывает на флотилию роскошных белых яхт, затем на виллы, многоквартирные дома и отели. До чего же богатеи любят белый цвет. Скорее всего, хотят показать, что могут себе позволить сохранять его в незапятнанном виде. В конечном счете большая часть их действий и поступков продиктована стремлением выставить напоказ свои деньги.
— М-м, — тянет она.
— Июль — замечательный для бизнеса месяц, — продолжает он, — ну и, конечно же, в этом году в замке состоится пышное торжество. Завтра прибудет контейнер с моим грузом.
— Как интересно, — вежливо комментирует она.
Он тараторит без умолку:
— Вы забронировали где-нибудь себе номер, да? Здесь все кишит светской прессой, а главный отель уже давно заняли для гостей герцога. Очевидно, журналисты чуть с ума не посходили, пытаясь выкупить номера в местных гостиницах. Так что, если вы заранее не подумали о том, где остановиться, шансов у вас ноль.
Робин согласно кивает. Ей чуть ли не вторую ипотеку пришлось оформить, чтобы заполучить здесь жилье, да и то без отдельной ванной.
— Вот и славно, — отвечает он, — а то эти мостовые явно не предназначены для ночлега.
Двигатель в последний раз вздрагивает и затихает.
Она смотрит на выстроившиеся у пристани яхты. Боже мой, какие же они огромные. Резко контрастируют с рыболовецкими судами — и не потому, что те так уж малы. Просто эти яхты — настоящие плавучие дворцы, безвкусные махины с палубами в три яруса, ничем не отличающиеся друг от друга.
— Будь у меня деньги на яхту, — не совсем впопад говорит Робин, — я бы придала ей облик пиратского корабля. А то они все… — она на миг умолкает, силясь подобрать нужное слово, — однотипные, что ли.
Незнакомец снова смеется.
— Послушайте, сложно переоценить конформизм богатых людей. Им не нужно что-то уникальное. Только то, чего хотят другие. Вот почему музеи больше не могут позволить себе полотна старых мастеров [3].
— Это у них вроде клубного значка.
— Точно.
Двое седовласых мужчин в резиновой обуви устанавливают на причале трап. Толпа вновь приходит в движение и работает локтями, будто собираясь подняться на борт самолета «Райанэйр» [4]. Это не богачи, хотя тут и не Айя Напа [5]. Скорее буржазные читатели путеводителей «Лонли Плэнет», приехавшие на здешние острова исключительно для галочки, чтобы сообщить всем, что побывали тут. Пять лет назад каждый из них стремился на Пантеллерию, но лодки с мигрантами несколько охладили их энтузиазм по отношению к Греции, хотя на званых ужинах в Ислингтоне [6] они об этом и не скажут. Им нравится слегка погружаться в местный колорит, но фекалии в пластиковых пакетах для них уже перебор.
Робин хватает свой рюкзак и пытается закинуть на плечи. В последний раз ей приходилось пользоваться рюкзаком четверть века назад, поэтому сейчас она в полную силу ощущает бег времени.
— Давайте я помогу, — говорит мужчина и поднимает рюкзак, чтобы она могла надеть лямки и застегнуть пряжки.
Он продолжает тараторить, не умолкая ни на секунду:
— Так или иначе, летом сюда стоит приехать. Даже в обычный год на день рождения герцога съезжается много народа. Да и Канны под боком, что, конечно же, очень удобно. Потом, когда начнется сезон охоты на птиц, все поедут в Шотландию. В середине августа в Средиземноморье слишком жарко, они сдают дома в аренду тем, кто не может позволить себе свои…
Понимая, что он не собирается умолкать, Робин направляется к выходу. Он идет за ней, треща на ходу. Из багажа у него только небольшая сумка да портплед. Как же мужчинам везет. Сама она и десяти минут не проживет без какой-нибудь мази или чего-то в этом роде.
Когда они сходят на берег и ноги Робин пытаются привыкнуть к твердой поверхности, мужчина останавливается. Круиз с материка занял восемь часов, и солнце уже давно преодолело зенит. Клиенты прибрежных кафе в тени аляповатых зонтов заканчивают обед, а попутчики с парома выстроились в очередь за свободными столиками.
Он задумчиво смотрит по сторонам и говорит:
— Да, здесь и правда многое изменилось.
Но тут же спускается с небес на землю, смотрит на свои массивные часы — на которые Робин наверняка следовало бы обратить внимание, распознав известную марку, — и щелкает каблуками, демонстрируя комичную выправку то ли военного, то ли жителя Изумрудного города.
— Ладно, — говорит он, — мне пора. Свободного времени — ну ни минуты.
И тут же уходит, больше не сказав ни слова, и Робин остается одна. «Болтун, — думает она. — Хрестоматийный английский болтун. Как хорошо, что мы с ним будем жить в разных гостиницах».
3
Мерседес
Мерседес спускается в деревню по асфальтированному шоссе, которое в ее детстве было козьей тропой. Хотя в те времена и надо было постоянно смотреть под ноги, чтобы не оступиться и чего-нибудь не сломать, но стоило остановиться, как перед тобой открывался головокружительный вид. Справа сверкала лазурь Средиземного моря, по волнам которого носились крохотные кораблики всех цветов радуги. Слева до самых крепостных стен замка простирались аккуратные ряды ярко-зеленых виноградников на выщипанном козами газоне.
Сейчас дорога идеальна, и можно ступать без опаски, но любоваться тут можно разве что пурпурной бугенвиллеей да розоватой белизной цветов упорного каперсника, забравшегося на вершины высоких оштукатуренных, беленых стен. Каждые метров сто чернеют массивные, в высоту стен, ворота, снабженные камерами видеонаблюдения, которые поворачиваются на шарнирах, когда Мерседес проходит мимо.
Раньше здесь гулял ветерок, но теперь июльское солнце отражается слепящей белизной, отчего дорога превращается в жаровню. Конечно, это не имеет значения для владельцев домов. Только прислуге приходится добираться в город без кондиционера.
По дороге масса прохладной голубой воды отстоит от Мерседес самое большее на пятьдесят метров. В молодости они соскальзывали вниз по этим скалам, словно маленькие гекконы, чтобы выкупаться на галечном пляже внизу. Теперь туда ведут высеченные в скале ступеньки, но доступ к пляжам открыт только для тех, кто может позволить себе дом наверху.
Только что причалил паром, и кафе «Ре дель Пеше» [7] гудит от наплыва народа. Больше половины столиков заняты, а витрина с выпечкой практически опустела. Увидев, как Мерседес подходит по горной дороге, мама кивает. Слишком занята, чтобы прерваться. Лоренс уже здесь, сидит за семейным столиком, вертит в руках чашечку капучино. Мерседес машет и переступает порог. Замирает на миг — насладиться потоком воздуха из кондиционера над дверью и улыбается шеф-повару, который в этот момент ставит на стойку две тарелки жареной картошки.
— Jolà, — произносит она, подхватывая их. Проверяет карточку заказа.
Для столика на террасе, конечно. В этот час там сплошные туристы. Внутри кондиционеры гонят приятный прохладный воздух, а они все равно сидят на улице, где вид на доки, парясь, как в сауне, под зонтами от солнца и поглощая картошку.
— Jolà, — отвечает он, — ты сегодня рано.
— Я пришла не работать. Извини. Во вторник приезжает семейство.
— Черт, — отвечает он, — похоже на то, что нынешней ночью нас ждет та еще работенка. — И дергает головой с таким видом, будто туристический сезон оказался для него полнейшим сюрпризом. — Хочешь что-нибудь?
— Кофе со льдом, — отвечает она и выходит с тарелками на улицу. Он тем временем поворачивается к кофемашине.
Картошку заказала пара средних лет в одинаковых соломенных шляпах, по форме напоминающих цветочные горшки, и тонких джинсовых рубашках, будто сошедших со страниц одного и того же каталога. «Англичане», — думает она, ставит перед ними тарелки и говорит:
— Ваш заказ. Что-нибудь еще?
Они отрывают глаза от путеводителя, самодовольно полагая, что весь мир говорит на английском языке.
— Нет, спасибо, — отвечает женщина.
Еще одна привычка северян. Какие же они все самоуверенные. В Ла Кастеллане женщины до сих пор не говорят за своих мужей.
Она берет свой кофе и относит его к служебному столику. Обменивается приветствиями и воздушными поцелуями с виноторговцем.
— Хорошо, что ты приехал сегодня, — говорит Мерседес. — Я знаю, что ты собирался во вторник, но мне только что позвонили. Она будет здесь пораньше. К тому времени нам надо пополнить запасы. Прости, что доставила тебе головную боль.
— Да без проблем, — вежливо отвечает он. — Контейнер еще не отправили из Марселя, так что пара часов у тебя есть. К утру вторника я вполне смогу пополнить ваши запасы.
— Ну слава богу, — отвечает она.
— Как думаешь, что именно вам нужно? — спрашивает он.
— То, что думаю я, не имеет никакого значения, — со смехом отвечает Мерседес.
Лоренс тоже смеется и говорит:
— Это точно. Речь же, по сути, о том, что в этом году разрекламировал «Форбс», не так ли? — Потом вглядывается в экран и бормочет: — Блютус у тебя включен?
Она проверяет телефон.
— Извини.
Включает. Телефоны рядом друг с другом отзываются едва заметной вибрацией. Лоренс улыбается.
— Так что вам понадобится? — спрашивает он.
Мерседес кладет в эспрессо ложечку сахара и помешивает. Пробует на вкус, выливает кофе в стакан со льдом. Глубоко вдыхает запах. На свете больше нет кофе, который обладал бы таким ароматом и так бодрил в жаркий день.
— Точно сказать не могу. У нас заканчивается все белое и почти не осталось розового. На прошлой неделе были русские.
Он чуть приподнимает бровь.
— Может, тогда вам привезти еще и водки?
Она согласно кивает.
— Всю, что есть.
Он берет свой крохотный блокнот с такой же крохотной ручкой, прикрепленной к нему цепочкой, и делает в нем небольшую пометочку.
— На данный момент у меня есть поистине восхитительное «Грюнер Вельтлинер».
— Звучит совсем не по-французски, — отвечает она.
Лоренс закатывает глаза.
— То же самое сказала и твоя мать.
— Я в том смысле, что, может, закажем снова то, что ей точно по вкусу?
Он еще раз закатывает глаза.
— Я пришлю лишнюю бутылку вместе с заказом. Может, ты попробуешь подсунуть ей? — говорит он.
Мерседес опять смеется. Для агента Европола [8] он весьма заинтересован в продаже вина.
— Конечно. Но гарантирую, что она меня даже слушать не станет.
Телефоны опять тихонько жужжат. Мерседес и Лоренс опускают взгляд на экраны, потом снова смотрят друг на друга.
— Прости, — тихо произносит она, — но я всегда сомневаюсь, что то, что я тебе сообщаю, может принести хоть какую-то пользу.
— Конкретного ответа на это у меня нет, — отвечает он, — я и сам мелкая сошка. Но что-то из того, что я передаю дальше по цепочке, может иметь для кого-то определенный интерес. Мне вряд ли когда-нибудь расскажут, разве что это повлияет непосредственно на меня. Но нам не дано знать, какая именно информация о том, кто, где и когда был, может оказаться значимой. Именно по этой причине мы объединяем в одно целое все имеющиеся в наличии ресурсы. А с вашим герцогом, который держит в тайне все, вплоть до данных иммиграционной службы…
Он умолкает на полуслове — в этот момент мать Мерседес подходит к их столику, пряча в карман передника блокнот, и целует дочь.
— Ты сегодня рано, — говорит Ларисса.
— Да. Мам, прости, но я пришла сказать, что вечером не смогу выйти на работу. Звонила Татьяна, она во вторник приезжает.
— А-а, — отвечает Ларисса, опускаясь на стул.
— Прости, — повторяет Мерседес.
Ларисса смиренно пожимает плечами.
— Ничего не поделаешь. Ты уже поела или тебе чего-нибудь принести?
— Хотелось бы, но мне сначала надо сбегать в цветочный магазин, а после подготовить дом к завтрашнему визиту уборщиков. Видела бы ты, в каком состоянии эти дамы на прошлой неделе оставили ванные комнаты. Все ванны в буро-коричневых пятнах. Как потеки масла.
— Фу, — говорит Ларисса.
— К тому же, естественно, она заказала на пятницу местных омаров. Поэтому мне еще надо найти Феликса, а это не…
— Не переживай, все нормально, — перебивает ее Ларисса: в голосе ее дочери пробиваются панические нотки. — Ты ведь готовишься к дню Свят…