2013 год

Дождь с утра зарядил. Его приход не зависит ни от чьего желания. Хотя метеорологи пытаются обосновать все законами физики, но и они выходят рано или поздно со своих метеостанций и мокнут, мокнут под холодными струями…

Физико-метеорологические закономерности лучше пережидать в тепле, а не стоять на автобусной остановке, впитывая влагу всеми порами брезентовой куртки и небритых щек.

От иракского солнца и песчаных бурь кожа у Петра задубела. Хамсин, горячий сухой южный ветер, иногда приносит песок, и этот ветер провожал Петра в дорогу, не позволяя улететь несколько дней. Песок словно все еще скрипел на зубах. В голове и на языке оставалась, как послевкусие, арабская вязь… А Москва встретила дождем.

Под навес остановки набились страждущие автобуса. Вытягивали шею, как черепахи из панциря, когда из-за поворота показывался обнадеживающий свет фар.

Все угрюмо молчали. Только две женщины обсуждали проблемы консервации кабачков и патиссонов. Петру понадобилось усилие, чтобы понять русскую речь. Он очень давно не говорил по-русски ни с кем, кроме как с самим собой.

Женская болтовня о еде вызвала жгучий аппетит. Последнее, что он ел, — цыпленок с красным рисом. Лететь пришлось через Париж, со сменой документов. Самолетная еда в горло не лезла — болтало в полете крепко, зато теперь, на твердой земле, под бодрящим дождем аппетит разгулялся… А дома — никого, и в холодильнике, конечно, пусто.

— А огурцы надо вымочить как следует, чтобы банка не взорвалась, — витийствовала стоявшая за спиной Петра женщина густым, сочным голосом.

Петр сглотнул… Соленые огурцы, селедочка жирная, черный хлеб… Он даже почувствовал запах раздавленного круглого семени кориандра, прилипшего к корочке бородинского хлеба, и сливянки, которую мать привезла из Твери перед его командировкой. Домашнее вино, ароматное, сладкое, настоянное на водке… Петр знал, что в шкафу в бутылке зеленоватого стекла еще оставалось немного. Бутылка старинная — дедово наследство. Тот в нее, правда, чаще водку наливал, и она там не застаивалась.

Половинка бородинского и селедка уже лежали в рюкзаке — Петр купил по дороге эти вожделенные продукты. Теперь на пути к довольно примитивному гурманствованию оказался опаздывающий автобус. Петр было подумывал поймать такси, когда его кто-то робко тронул за рукав куртки:

— Молодой человек, вы уронили…

Из кармана рюкзака выпала пачка сигарет. Последняя из тех, что Петр купил в Багдаде. И эту почти всю скурил, пока пережидал песчаную бурю. Сейчас смятая пачка валялась в луже. Ее, мокрую, надо было бы выбросить в урну, но Петр подобрал и сунул в карман. Мельком взглянул на девушку и буркнул: «Спасибо!» — хотя едва не сказал по-арабски: «Ашкурук».

Отвернувшись от незнакомки, он улыбнулся. Его позабавил вид девушки — словно двойника увидел, только другого пола — такие же брезентовые куртка и рюкзак. Вот до чего доводит пресловутый унисекс! В руке она держала продолговатый брезентовый чехол, напоминающий охотничий, от винтовки. «На кого, интересно, охотилась?» — подумал он наконец узрев автобус.

Девушка ехала по тому же маршруту. Лица ее Петр не разглядел в сумраке на остановке, только бледную щеку и краешек рта — то, что не скрывал капюшон, глубоко надвинутый на глаза. Она ушла в конец салона и смотрела в заднее пыльное, в дождевых потеках окно, демонстрируя свой белый лик собственному отражению в оконном стекле и осенней ненастной улице.

Петр почти сразу забыл о попутчице и снова принялся мечтать о предстоящем позднем ужине и о горячем душе. О, да, о горячем, чтобы от пара запотел весь кафель в ванной снизу доверху, а не только зеркало… А если в купленной селедке обнаружится еще и молока или икра… Но лучше молока! Он потер сладострастно заурчавший живот.

Через три остановки сошел, окунулся в сырой воздух и морось, зашагал по асфальтовой дорожке, черной, со светлыми кляксами налипшей желтой листвы. Впереди кто-то энергично шлепал по лужам, в темноте фигура виднелась смутно. Петру удалось рассмотреть впереди идущего, только когда буквально наткнулся на него, вернее, на нее.

— Что вы за мной идете?! — Та самая девушка с автобусной остановки резко остановилась и посмотрела из-под капюшона с вызовом, выставив бледный острый подбородок.

— Я вообще-то домой… Но, если хотите, могу пойти перед вами. Только и вы уж своим сачком меня по башке не отоварьте ненароком, — под «сачком» он подразумевал продолговатый чехол, который она держала в руке.

Девушка хмыкнула и посторонилась, даже ступила на газон, блестевший от дождевой воды…

Петр прошмыгнул мимо, поборов желание дурашливо гавкнуть, чтобы напугать страдающую подозрительностью неожиданную попутчицу еще сильнее.

Он зашагал бодро, учитывая, что дождь усилился и что червячок, которого следовало заморить, привел приятелей, и они, похоже, устроили в желудке пьяную оргию и завывали дурными голосами, требуя селедки и бородинского хлеба.

Скользнув ключом по домофону, Петр перепрыгнул несколько ступенек до лифта и услышал, как снова звякнул домофон, пропускающий еще кого-то в подъезд.

Обернувшись, он невольно рассмеялся и спросил, придержав дверцу лифта:

— Ну и кто кого преследует? Не удивлюсь, что нам еще и на один и тот же этаж.

Девушка промолчала, но в лифт с ним зайти все-таки решилась. Петр нажал кнопку с цифрой «10», и теперь хихикнула она.

— Не подозревала, что мы соседи. Я вас не знаю.

— Взаимно, — пожал плечами Петр.

Он пропустил даму вперед и, замешкавшись в поисках ключей, услышал растерянное: «Ой!»

— Проблемы? — неохотно, из вежливости, поинтересовался он, пробираясь мимо ее объемного рюкзака к двери своей квартиры.

— Ключи, кажется, посеяла, — испуганно пробормотала она.

— Дверь выбить? — спросил Петр, понимая, что вечер чревоугодия, так и не начавшись, переходит в вечер недоразумений и милосердия.

— Что же я потом буду со сломанной дверью? — девушка откинула капюшон, открыв узкое бледное лицо с тонким, с горбинкой носом, словно бы удивленными темно-синими глазами и прямыми, собранными в хвост, тускло-пшеничными волосами.

Петр поглядел на часы и вздохнул:

— Что-то мне подсказывает, что слесарь сейчас не придет. Завтра с утра вызовете, а переночуете у меня.

— Это неудобно, — она покачала головой.

— Неудобно в коридоре ночевать, — Петр распахнул дверь, почувствовав знакомый запах своей берлоги, пыльный, застоявшийся за долгое время. — Проходите, не ломайтесь. Я есть хочу… Меня Петр зовут. А вас?

— Александра.

— В вашей квартире ведь бабушка какая-то жила? — Он включил свет в коридоре и на кухне.

— Тетя Катя? Она переехала к моей маме, а мне эти апартаменты в безвозмездное пользование передала.

— Везет некоторым. Вы, Александра, мыться первой пойдете?

— Нет. Я так вымокла, что только чаю горячего хочу.

— Тогда хозяйничайте на кухне без стеснения, — Петр бросил рюкзак под письменный стол в единственной комнате.

Ощущение, что песок забил все швы в одежде, застрял в волосах, вызывало раздражение, чесотку и желание побыстрее смыть его с себя.

Петр постоял перед зеркалом, вглядываясь в свое исхудавшее, сильно иссушенное солнцем лицо, только незагорелая кромка на лбу — от гутры [Гутра — белый головной убор. Носят как платок под уккал на юге и западе Ирака и в странах Персидского залива. Уккал — чёрный двойной шнур]. Он сейчас больше чем когда-либо походил на иракца. Если бы не православный крестик, висящий на шнурке на шее. Он надел его перед самым отъездом из Багдада, достав из тайника.

Горячий душ, запах московской воды постепенно снимали усталость физическую, но измотанность душевная еще не скоро пройдет. Водой ее не смоешь… Оставлять в квартире Александру одну Петр не боялся. Перед тем как уйти в ванную, убрал документы и деньги в сейф, вмонтированный в тумбу письменного стола. Там хранилось и наградное оружие. Он не успел сдать его на хранение в оружейку перед отъездом и переживал, что им могут поживиться грабители. Хотя квартира стояла на охране.

Петр вспомнил, что соседку-старушку действительно звали Екатериной Дмитриевной. Однажды ее кошка забралась через балкон к нему в квартиру, сидела в комнате целый день, пока он не вернулся со службы. Кошка нагадила на диване, изорвала на клочки газету и оставила на полировке журнального столика след когтистой лапы, напоминающий нотный стан. Дедуктивный метод подсказал, что кошка соседская.

В ванную из-под двери потянуло ароматом жареной рыбы. Петр знал наверняка, что холодильник пуст. Стало быть, рыбу с собой принесла Александра. Выяснилось, что она ее сама и поймала, а в загадочном чехле лежало не ружье, а складной спиннинг.

— Рыбачка Соня? — подмигнул Петр, принимая тарелку с сочными кусками рыбы из рук новообретенной соседки. — Есть хочу! Но поделиться мне особо нечем. Селедка, бородинский хлеб. Будешь? Была еще водка в холодильнике…

— Только водка и была, — Александра со своей порцией рыбы села за стол напротив, не слишком стесняясь или не показывая виду. — Видимо, вы давно не заглядывали домой.

— Давай на «ты», по-соседски. Водку на брудершафт пить не будем? — Увидев, что девушка покачала головой, решил: — Тогда преломим хлеб. — Он отломил половину от ломтика черного хлеба и протянул ей. — На Ближнем Востоке считалось, что преломление хлеба — это насыщение душ ушедших из нашего мира. Хлеб и воду бессмертной жизни хранит бог Ану.

— Что это за бог такой? — Александра с опаской посмотрела на кусок хлеба в своей руке.

— Это из шумеро-акадской мифологии. Бог неба, правил на небесах. С людьми дел не имел, только со своим братом — богами. Его волновали судьбы Вселенной.

— Любопытно, — сказала она таким тоном, словно ее это на самом деле нисколько не заинтересовало. — По всем признакам, ты с юга. Почти черный от загара, стосковался по черному хлебу и селедке. Не удивлюсь, что у тебя в рюкзаке соленые огурцы.

— Да, кстати, — Петр удалился в комнату, а, вернувшись, плюхнул на стол целлофановый пакет с солеными огурцами. — Ты телепат?

— Элементарное знание жизни, — улыбнулась она снисходительно.

— Везет мне на девиц с опытом. Так и норовят поучать! Еще в школе, помню, одна пигалица… — он вздохнул и махнул рукой. — Не в твой адрес шпилька, не напрягайся. Спасибо за рыбу. Как будто и сам на речке побывал. Тиной пахнет… Надеюсь, это не из Москвы-реки улов?

— Обижаешь! — Александра убрала со стола пустые тарелки. — Между прочим, в Москве-реке даже раки водятся. А ведь они в чистой воде живут.

— Только жрут все подряд, что на дне находят, — Петр скривился.

Саша молча вымыла посуду, недоумевая, как Петр несколько раз избежал прямого ответа, из каких таких далеких странствий вернулся, что настолько изголодался по тем продуктам, которые любят почти все русские. Если обычный отпуск на море, то, уж конечно, не стал бы отмалчиваться или менять тему разговора.

Петр достал из шкафа в комнате постельное белье, положил его на спинку дивана. С грустью посмотрел на свой старый диван. О нем он мечтал не меньше, чем о селедке. А спать придется на короткой тахте на кухне, поставив под ноги табурет.

— Да я тут лягу, — попыталась вежливо воспротивиться Саша. — Я вас и так стеснила.

— Брось! Ложись в комнате.

С антресолей он вытащил спальный мешок, устроился поверх него и сразу уснул. Петр мог спать хоть на земле. Сон его валил богатырский, но отдыха почти не приносил — снилось многое, чередой сменялись, как фильмы, последовательные, логичные и слишком правдоподобные сны.

* * *

Выбритые щеки непривычно холодило. Облаченный в костюм и галстук, Петр топтался около запертого кабинета шефа, прикидывая, почему в таком спешном порядке и так внезапно его выдернули из Ирака. В Багдаде все складывалось как нельзя лучше…

Мимо по коридору буквально пробежал Теймураз Сабиров. Он ухитрился извернуться так, чтобы не встретиться взглядом с Петром, что едва не вошел в стену.

— Куда это ты, Мур?! Старых друзей не замечаешь?

Вместе с Сабировым они учились в ВИИЯ, оба арабисты. Лихо шастали к девчонкам пединститута в общагу. Съели пуд курсантской соли и выпили литры разной бурды на дружеских попойках. Вместе оказались в разведке, посерьезнели, возмужали, встречались редко и уже не предавались неуемному шумному веселью. Если попадали на чей-нибудь день рождения, то неизменно уединялись в самом дальнем углу или на балконе, голова к голове. Им всегда было о чем поговорить. Но не теперь… Сабиров таращился волчьим взглядом из-под черных бровей.

— Ты чего, дружище? — Петр придержал его за рукав.

Теймураз дернул плечом.

— На все готовенькое, да? Не ожидал от тебя, Горюнов!

— Да в чем проблема, объясни толком?! Меня оторвали от дела. «Срочно! Бегом!» Чего за паника такая?

Сабиров чуть смягчился. Знакомо наморщил переносицу, будто тут дурно пахло.

— Пойми, Петька, я готовился довольно долго, мы прорабатывали варианты. — Он подался вперед, чуть не боднув головой Горюнова. — Речь идет об ИГИЛ [ИГИЛ — террористическая организация, запрещенная в РФ] и Сирии.

— Вот, понимаешь, удивил! В регионе, где мы с тобой трудимся, сейчас все время речь идет об ИГИЛ. Ну и при чем тут я? Мне своих проблем в Багдаде хватает.

— Иди к Иванычу. Он все объяснит, — приуныл Сабиров. Его большие черные глаза излучали такое вселенское горе, что Петр почувствовал себя мерзавцем.

Генерал Александров — чуть полноватый, чуть седоватый… В нем всего было по чуть-чуть, а в целом из всех этих «чуть» складывался умный, прозорливый, опытный и жесткий человек.

У него в кабинете всегда пахло кедровыми орешками. Петр не знал, что являлось источником этого запаха, но он его раздражал и неизменно вызывал непонятное волнение.

— По Багдаду и Абу Саиду отпишешься, — указав на стул у стола для совещаний, Александров насупил брови. — Петр Дмитрич, сроки у нас сжатые, на подготовку времени мало, поэтому попрошу быть сосредоточенным. Знаю, что ты давно не отдыхал, но… — Он развел руками. — Аббаса помнишь?

— Которого? — невольно уточнил Петр, хотя сразу понял, что речь идет о том самом Аббасе.

— Ты с ним контактировал в Турции, и поэтому ты сейчас здесь. Когда выяснилось, что он в ИГИЛ, вызвали тебя…

— Как выяснилось?

— Не важно. Факт тот, что Аббас там, в ИГИЛ, и не рядовым боевиком. А твои попытки разузнать что-нибудь в Ираке пока ни к чему не приводят. Так?

— Мне нужно время. Один из вариантов был попасть в ИГИЛ через вербовочную контору в Багдаде. Вы же знаете…

— Мы уже обсуждали это, Петр Дмитрич. Рядовой боец? — Александров поморщился, встал, одернул пиджак. — Нет. — Он прошелся по скрипучему паркету кабинета. — Не то, к чему мы стремимся. Если уж рисковать, то и ставки надо поднимать.

Петр невольно подумал — как бы эти поднятые ставки не стоили ему жизни. И понял, что запах кедровых орешков раздражал его потому, что ассоциировался с неприятностями и проблемами, которыми Горюнова неизменно нагружали в этом кабинете.

— Если судить по твоим отчетам, Аббасу можно доверять. Это объективно?

— Насколько возможно. Старался не быть субъективным, — чуть замешкался с ответом Петр, вспоминая те ощущения от давней командировки в Стамбул.

— У тебя же второй язык турецкий? — словно уловил ход его мыслей Александров. — Так-так. — Он вернулся за письменный стол, открыл папку, лежавшую на столешнице. — В ИГИЛ заинтересованы в русских кадрах, вернее, в русскоязычных. У них далеко идущие планы по поводу России и Средней Азии. Но проблема в том, что Сабиров — это Сабиров, а ты — Горюнов. Он больше подходил. У тебя вроде есть татарские корни?

— Очень глубоко копать придется, — замялся Петр. — Какой-то дедушка или прадедушка. Меня, конечно, можно выдать за волжского татарина, но что если кто-нибудь узнает из тех, кто видел меня в Ираке или в Турции?

— Исключать нельзя, — кивнул Александров. — Ты за араба сойдешь?

— Не уверен. Вряд ли. Правда, в Багдаде я довольно долго. Уже выработался центральный диалект — на нем говорят в столице и ее окрестностях. Но меня, кажется, принимают за марокканца или тунисца. Причем христианина из Северной Африки. А вот в Сирии, скорее всего, примут за багдадца, но это будет до тех пор, пока не встречусь с настоящим багдадцем, который легко выведет меня на чистую воду.

— А за турка? — с робкой надеждой спросил генерал.

— Из меня такой же турок, как и араб. Нужна серьезная легенда. В ИГИЛ много чеченцев и дагестанцев, но и на них я не похож. Хотя чеченцы и дагестанцы меняют свои имена на арабские…

— Лучше все-таки волжский татарин, который довольно долго прожил в Ираке.

— Да, но в Багдаде я под арабским именем живу.

— Однако есть еще кое-что. Надо будет тебя слегка омусульманить для нашего спокойствия. Сделать циркумцизию.

Петр задумался, вспоминая, что это, а вспомнив, покраснел.

— Евгений Иванович, вы так культурно по латыни обрезание называете? Но я же до этого работал в Ираке — и ничего.

— Ты не выдавал себя за мусульманина, тем более радикального, а теперь придется. А что если ранят или просто заподозрят, а ты не будешь соответствовать… Слишком рискованно не учесть эту деталь.

— Хорошенькая «деталь»! — обиженно фыркнул Петр.

— Брось! — поджал губы Александров. — Говорят, это только на пользу во многих отношениях.

— Какие уж тут отношения! Недели на три из седла выбьют, а там, глядишь, привет Дамаск! Никакой личной жизни.

— Петр Дмитрич, давайте ближе к делу, — Александров постучал карандашом по картонной обложке папки, которая лежала перед ним на столе. — Мы готовили для этой задачи совсем другого человека, соответствующего по большинству параметров. Но присутствие там Аббаса сломало все построение. Одно дело засылать Сабирова на деревню дедушке, не имея в ИГИЛ никаких зацепок, и совсем другое — тебя к Аббасу.

— И в чем конкретно будет состоять моя задача? — вздохнул Горюнов.

— В том же, по сути, что и в Ираке. Установить как можно больше россиян в ИГИЛ. Их подлинные имена-фамилии. Это основное. Они ведь придут сюда, как только навоюются и если выживут. Уже приходят, есть прецеденты. Нам удалось обнаружить несколько схронов с оружием и взрывчаткой, предотвратить попытки терактов. Мы еще захлебнемся, когда они полезут назад, обученные, с промытыми мозгами. Первобытные фанатики! — Александров помолчал,…