Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Посвящается мальчику,
который не выжил,
но будет жить вечно

Тот, кто не смеется

Перескакивая через две ступеньки (а он знал: для того чтобы все было хорошо, нужно перескакивать именно через две ступеньки), Андрей бежал домой. В рюкзаке болтались учебники, тетради, телефон, планшет и прочая ерунда, которой положено быть у каждого, — а если нет, то тебя обязательно запишут в нищеброды. В руке Андрей сжимал что-то важное и совсем неожиданное для мальчишки тринадцати лет. Это был не выбитый зуб обидчика и даже не доставшаяся по счастливой случайности недокуренная сигарета. В ладони Андрея лежала маленькая серебряная сережка в виде замка́, явно женская. Сережка, конечно, не самый занятный в мире предмет, но эта имела как минимум два преимущества: вернуть ее владелице не было уже никакой возможности, кроме того, ее только что вырвали из уха Андрея.

Вообще-то он привык считать этот замок маленькой частью своего тела, так что теперь он мчался домой как будто с собственным отрубленным пальцем, зажатым в кулаке. И то и другое можно вернуть на место, если поспешить.

На мочке запеклась кровь, а в ушах все еще стояли крики тех девятиклассников: «Сын зомбачки, зомбачкин сын». О том, как отплатить школьным гопникам, Андрей подумает потом, сейчас ему важно сережку не потерять, а к этому у него большая склонность. Так уж заведено, Андрей всегда что-нибудь терял: ключи, деньги, зубы, время, домашние задания, мать.

Ему было десять, когда он потерял ее. Серебряная сережка принадлежала ей, а потом ему, мать она, конечно, заменить не могла, но все-таки была ее частью. Иногда, думая об этом, да и обо всех прочих потерях, Андрей приходил к неожиданному выводу: а что, если и не потери это никакие, а кражи? Кто-то необъятный, а потому незаметный и не то чтобы очень добрый просто крадет то, что больше всего нам нужно. А потом наблюдает и смеется. Или не смеется, потому что не умеет.

Со временем можно забыть о каких-то исчезнувших из твоей жизни вещах, но лучше не забывать, лучше вести список потерь. Андрей вел свой уже три года, он и сам толком не понимал зачем, но смутно надеялся, что сможет ткнуть в него носом вора, если когда-нибудь до него дотянется.

Пока Андрей искал ключ от двери на дне рюкзака, листья на деревьях успели опасть, намело снега и вообще прошло лет сто. Позвонить было бы быстрее, но ему хотелось проскочить незамеченным. Быстрее в свою комнату, а там найти шнурок для своей реликвии и — на шею, чтобы точно больше никуда. Проскочить не получилось, из кухни голос Светы:

— Ноги вытирай.

Это полбеды.

— Иди-ка сюда.

Вот теперь полная, округлая беда.

— Иду. — Андрей попытался изобразить вежливость, хотя где-то в другой вселенной уже открывал дверь в комнату и даже булку жевал.

— Ты опять начинаешь?

— Что?

— Звонила Мария Петровна, математика у тебя опять ни к черту.

— Все у меня в порядке с математикой.

— Опять врешь? — Света прищурилась.

— В порядке — это значит «под контролем», а не «хорошо», — с вызовом ответил Андрей. — Почему сразу врешь-то?

— А я тебе скажу почему. — Света начинала беситься. — Если ты умудрялся полгода врать о таком… — она страшно выпучила глаза, явно подразумевая что-то немыслимое, — то уж соврать о математике тебе ничего не стоило!

Андрею захотелось ответить, что хорошую историю не грех и приукрасить, но он сдержался. Ту историю, о которой напомнила Света, назвать хорошей точно нельзя.

— Это было три года назад, мне было десять, — он сделал ударение на «десять», потому что ему казалось глупым винить в чем-то десятилетнего ребенка. Уж по крайней мере, не в том, о чем говорила Света. А во всем остальном — он сам себя повинит.

— Ну мне бы в твоем возрасте ничего такого в голову не пришло!

— Да вам-то откуда знать? Вам же сорок!

Света даже фыркнула от возмущения.

— Поговори мне тут еще.

— Значит, мы закончили? — с надеждой спросил Андрей.

— Нет, не закончили, — Света втянула побольше воздуха, — но говорить мне уже надоело. Отец — профессор, а у тебя одни двойки и тройки. Думаешь, мне приятно постоянно слушать, что ты, мягко говоря, небольшого ума?

— А вам-то что? Я вам не сын.

— И замечательно, Андрюша, что не сын, еще чего не хватало, — Света тяжело вздохнула. — А знаешь что?

— Что?

— Будешь плохо учиться — в армию пойдешь.

— Вот и пойду, — огрызнулся Андрей.

— С ума сошел?! — взвизгнула Света. — Хотя, знаешь, может, такому, как ты, там как раз и место. Вечером с отцом еще поговорю.

— Говорите.

— А мы опять c тобой на вы?

— Мы всегда на вы.

— Много о себе думаешь.

Может, Андрей и много о себе думал и математику не любил, зато любил литературу и знал, что второй раз король женится непременно на какой-нибудь ведьме. Это знание радости не добавляло, но почему-то успокаивало его.

Осторожно положив сережку на письменный стол, он расчесал отросшие светлые волосы рукой. Что теперь? Шнурок или второе ухо колоть? Все-таки ухо, решил Андрей, ухо надежней, снимать не надо, вот она — всегда здесь. Одну-то он уже потерял, осталась только эта — надо беречь.

За него никто не сбережет.

Андрей достал изогнутую иголку из ящика — удачно, что яблоко в школе не съел, сейчас пригодится. А вот спирта нет — протереть нечем. Нужно духи у Светы брать, а она учует, орать начнет. Нюх у нее как у собаки.

Он прокрался в ванную, включил воду, чтобы прыскающего звука не было слышно, а то им можно и мертвеца поднять.

Пахучее облако заполнило маленькое пространство и, кажется, собиралось висеть и вонять здесь вечно. Андрей поискал глазами освежитель воздуха и порадовался тому, что санузел у них совмещенный, а значит, и запахи могут совместиться.

«Ну давай же», — подумал он, глядя, как мельчайшие капли растворяются в воздухе, и теперь уж кто кого: духи Boss или «Альпийская свежесть». Андрей всерьез надеялся, что свежесть возьмет верх.

Направив свет лампы на зеркало, Андрей протер ухо, иголку, подложил половину яблока под мочку, прицелился и ткнул. Игла, немного помедлив, прошла сквозь ухо и звонко воткнулась в яблоко. Выступили слезы, но это ничего. Андрей улыбался, довольный тем, что уха у него два, а значит, сережке снова есть где жить. Закончив с новосельем, он вспомнил, что в яблоко можно не только иголками тыкать. Но съесть не получилось — оказалось гнилое наполовину.

Вечером, как и обещала Света, Андрея ждал разговор с отцом. Он знал, что, женившись второй раз, король ничего больше не решает, это знание не добавляло радости, но почему-то успокаивало.

Кроме всего прочего, Света рассказала отцу, что Андрей опять зачем-то брал ее духи. А они ведь женские!

С выговором по поводу математики и запретных для мальчиков духов Андрей быстро смирился, а вот новость о том, что скоро у него появится младший брат или сестра, была уже лишней для сегодняшнего дня.

И такой послужишь

«Надо было лучше учить математику, да что уж теперь…»

Андрей печально смотрел в запотевшее окно допотопного автобуса. Пахло бензином, пылью и по́том еще одиннадцати парней. Прежняя жизнь мальчика стояла где-то у исчезающих за поворотом цветных пятиэтажек и брызгала ему вслед из флакона чертовыми женскими духами.

«Неужели они так со мной из-за духов? — думал он. — Или все-таки из-за ребенка? Или я правда какой-то не такой и меня нужно исправить?» Было обидно, но не сильно. «Наказать ведь меня все-таки есть за что, — думал Андрей. — Правда, ни отец, ни Света об этом не знают и наказывают за что-то свое — непонятное».

— А с каких пор у нас мелких таких берут? — Коренастый рыжий парень плюхнулся на сиденье рядом с Андреем, спортивную сумку он бросил себе под ноги, толкнув ее носком ботинка под соседнее кресло. — Тебе сколько лет-то, пацан, — двенадцать?

Андрей отвернулся от окна и посмотрел на соседа. На вид тому было двадцать — двадцать пять. На лбу уже были морщины.

— Мне четырнадцать, — сердито ответил он.

— Врешь?

— Да нет, с чего бы? — ответил Андрей.

— Ну ты же, типо, ребенок еще! — продолжал недоумевать рыжий. — Ты это, сирота, что ли?

— Нет.

— Хм, а что тебя родаки от армейки не отмазали? Меня вот пытались, но я сам решил пойти.

— А меня мать как раз сюда и отправила. То есть мачеха, а не мать. Но по закону — это без разницы, — безразлично ответил Андрей.

— Ни хрена себе, — присвистнул рыжий, — ну ладно, не буду приставать, дела семейные.

— Семейные, — повторил Андрей это странное слово и снова отвернулся к окну. Там мелькали хромые собаки, чьи-то дачи и планы на жизнь.

Автобус свернул на грунтовку, и теперь вдоль дороги тянулись только лысые деревья, продрогшие и одинокие. На одном из них сидела ворона и угрожающе каркала. Как будто говорила: не пересекайте это поле, дальше пути нет, дальше — мое цар-р-р-рство.

Водитель наконец додумался включить радио, и из динамиков полетел жуткий и какой-то неправдоподобный бабий вой:

В какую дорогу ты отправляешься?

Перелетной малой птиченькой

В какую даль собираешься?

Где кудри свои оставишь?

Наволочка твоя полиняет,

Невеста замуж повыходит,

Одежку братья донашивать станут!

— Эй, водила! Переключи! — закричали все парни разом.

— Это ж надо жуть такую в эфир пустить!

— «Дорожное»!…