Фрагмент книги «Банда лам. На седьмом небе»
— Ох, Петрушка! Сейчас же только семь часов утра! Дай мне ещё немножко поспать, а?
Но тут прямо у его уха раздалось пение, больше похожее на треск или скрип:
— Вот целый год опять прошё-о-о-ол!
И день рожденья твой наста-а-ал!
Тебя всех дольше знаю ЛА-А-АМ,
И всё мы делим попоЛА-А-АМ!
Эйнштейн заморгал, пытаясь стряхнуть с себя сон. Прямо над ним нависло белоснежное пушистое создание. Два больших тёмных глаза с длинными ресницами выжидательно на него смотрели.
— Ну? Что скажешь насчёт деньрожденской песни-каЛАМбура? Я её сама сочинила! — гордо воскликнула Петрушка.
— Я… кхм… предпочёл бы услышать её чуть попозже, — пробормотал Эйнштейн, всё ещё до конца не проснувшись.
Однако уже в следующую секунду остатки сна словно ветром сдуло: на землю прямо возле его передней ноги шлёпнулся смачный плевок.
— Фу! — завопил Эйнштейн и резко подскочил на все четыре копыта.
— Ты хоть представляешь себе, как трудно было её сочинить?! Там ведь даже строчки рифмуются! — возмутилась Петрушка. — А ты совсем-совсем этого не ценишь! Только и знаешь, что брюзжать и придираться. И это в свой-то день рождения!
Последние слова утонули в оглушительном всхлипе.
Эйнштейн ни капельки не сомневался, что подруга плачет не взаправду, а лишь разыгрывает драму, но всё равно почувствовал, как совесть уколола его прямо в мягкий круглый живот, покрытый шелковистой шёрсткой — коричневой в крапинку.
— Прости, Петрушка. Конечно, мне очень нравится твоя песня. Очень-преочень! Там ведь даже строчки рифмуются. Ну почти. — Эйнштейн хорошенько отряхнулся. — Я просто не до конца проснулся, вот и ворчал. А теперь проснулся как следует и ужасно рад.
— Честно? — Петрушка вздохнула.
— Честно-пречестно, — подтвердил Эйнштейн. — Мы же снова друзья, правда?
— Ладно уж, друзья, — смягчилась белоснежная лама.
Вообще-то правильнее сказать «альпака», а не «лама». Она была немного меньше и изящнее Эйнштейна, а её шёрстка — гуще и длиннее. Но семья Зонненша́йн — хозяева Петрушки и Эйнштейна — для простоты называли обоих ламами. Да и сама Петрушка обычно не вдавалась в такие тонкости и лишь изредка вспоминала о том, что она альпака, — тогда, когда ей хотелось похвастаться белоснежной шерстью и подчеркнуть, какая она важная дама.
