Кто же ты, Зина?

— Пено, — сказал проводник. — Торопитесь, поезд стоит одну минуту.

Из окна вагона маленький город показался островом, так крепко обняли его огромные голубоватые озера.

Я прыгнул на мягкий, залитый мазутом песок насыпи. И сразу меня обступила пропахшая свежей стружкой тишина.

Город был игрушечный — деревянные тротуары, резные ставни, коньки на крышах… Дул крепкий, пряный ветер с озер.

Я снял комнату в доме у самого озера. Отдыхающих было мало — все ехали дальше, на Селигер.

Ежедневный путь мой на озеро Вселуг лежал через городскую площадь-звезду. Истоптанные, серые лучи-дороги собирал, как в кулак, огромный монумент с двумя башенками традиционных солдатских могил по бокам. Мраморная девушка, прославившая город, была мне хорошо знакома с детства, и не задерживала внимания. Я проходил мимо.

Обычно площадь была пустынная — экскурсантов привозили позже. И не проспи я в одно прекрасное утро, мой отдых благополучно пришел бы к концу, а пыльная площадь-звезда заняла бы в воспоминаниях совсем мало места, так обычна была она для маленького провинциального городка.

* * *

Пестрая толпа экскурсантов стояла на моем пути. Их было немного. Пожилые, степенные агрономы и бухгалтеры калининских колхозов, несколько скромных девушек в пестрых платьицах, два заметно подвыпивших парня.

Мужчина с выправкой массовика-затейника, пренебрегая паузами, пересказывал содержание романа Бирюкова «Чайка».

Бухгалтеры слушали с вежливой скукой. Ребята о чем-то таинственно шептались с шофером автобуса, поглядывая на облупленную палатку с надписью «Вино». Девушки подошли поближе и положили к подножию памятника-гиганта охапки васильков, оставив без внимания скромные белые башенки.

Автобус скрылся в клубах пыли. Площадь опустела. Желание рассмотреть поближе маленькие памятники родилось внезапно и было вызвано скорее духом противоречия, чем глубокой заинтересованностью. Они были сделаны из мрамора точно так же, как были сделаны из дерева десятки, сотни, тысячи их братьев, раскиданных на бескрайних просторах от Волги до Эльбы. «Солдатам и офицерам, павшим при освобождении Пено» — было написано на башенке справа, а на левой: «Комсомольцам-разведчикам Володе Павлову и Зине, зверски замученным гитлеровскими захватчиками». Вот и все. Я пошел к выходу. Но что-то мне мешало, что-то на левой башенке было не так.

«Володе Павлову, Зине… А почему без фамилии?

Я вернулся. Так и есть. На памятнике была всего лишь одна фамилия.

Вечером я постучался к хозяйке.

— Заходи, сынок, чайку небось?

— Да нет, спасибо, я хотел вас спросить кое о чем.

— О чем же?

— Вы, Надежда Сергеевна, во время войны здесь были?

— А где же? Здесь, под немцами.

— Что это за памятник у вас на площади?

— А ты разве не знаешь? Лизе нашей Чайкиной…

— Да нет, я не о том, рядом — «Володе Павлову и Зине».

— Володя-то наш, пенский, а вот девушка нездешняя. Не знаю, что и сказать тебе. Мы ее и не знали никто. Даже партизаны. Так и похоронили бесфамильно. А ты зайди к отцу Павлова. Он здесь недалеко живет.

Почти до света я просидел на бревнах. Сидел и курил. Сон не шел. Неужели в Калининской области, в тридцати часах езды от Москвы, мне удастся найти неизвестную героиню? Это было почти невероятно. Ведь через этот сквер на площади ежедневно проходят десятки туристов. Почему же никто до сих пор не обратил внимания на этот обелиск?

* * *

В доме остро пахнет высохшими травами. Пучки Иван-чая, чабреца, шалфея разбросаны на подоконниках, развешаны по углам.

— Вот видите, — говорит мне Иван Сергеевич Павлов, — народной медициной увлекаюсь. Время свободное есть. — Пальцы его, почерневшие, узловатые, мнут сухую траву, растирают какой-то желтоватый цветок, осыпают клеенку мелкой, словно махорочной, крошкой.

— Девушку эту, Зину, — Павлов встает, и сразу же горница становится такой тесной, как кабина лифта, — видел я однажды. Не желаете?.. — Иван Сергеевич протягивает мне кисет с крупным, как дробь, самосадом. — Не могу папиросы курить, нет в них вкуса настоящего. Скручиваем по цигарке.

— Коротким было наше знакомство. Видел я ее зимой, в январе сорок второго. Сразу после Нового года. Я вам расскажу, конечно. Только, если старуха придет, о другом говорить будем. Плачет она до сих пор…

Он подходит к окну, долго смотрит на узкую, сжатую заборами улочку. Наконец он поворачивается ко мне.

— Когда немцы пришли, у нас здесь комендатуру сделали. Комендантом Регеля, обер-лейтенанта, поставили. Толстый, рыхлый такой был, с усами. Сметану жрал по утрам. Ему специально трех лучших коров из колхоза привели. Я связным был у партизан. Меня здесь оставили вроде как резидента. Кустарничал потихоньку, с…