ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Захар стоял перед «кучей» — огромной грудой бревен, обложенной дерном, и, задрав голову, сердито смотрел на нее. Куча была высоченная, куда выше их избы на деревне. Дома они с отцом такие стоги сена вили. Нет, пониже все-таки. Да только сено-то само держится, знай притаптывай, когда вилами вскидывают. А тут — бревна. Да и бревна бы еще ничего — сложили, как велено было, а вот землей их потом обсыпать да сразу дерном обкладывать — это потруднее. Нил со Степаном, земляки Захара, как-то приловчились, точно век на этом проклятом заводе угольщиками работали. А Захару никак за ними не угнаться было, хоть его после смерти отца и поставили на работу наравне с мужиками.

Куча уже совсем была готова. Нил и Степан заравнивали ее со своей стороны. Остальные кучи на просеке тоже были готовы. Назавтра велено поджигать. А у Захара, на его стороне, внизу кучи все еще высовывались голые бревна, и земля никак не хотела держаться на них.

Около кучи наготовлены были пласты дерна. Только Захару теперь остались самые худые, неровные, обсохшие. Возьмешь пласт, а он тут же у тебя в руках осыпается, а как на кучу его приткнешь, так земля градом и посыплется — хоть плачь.

Захар тряхнул руками, чтобы высыпать из рукавов комья земли, и сердито плюнул. В ту же минуту кто-то схватил его сзади за ухо.

— Плюешься, вражонок! — прохрипел знакомый голос приказчика. — Завтра обжиг начинать, а у тебя бревна торчат. Вот я тебя самого наместо дерна приконопачу. Будешь плеваться.

Захар дернул белобрысой кудлатой головой, стараясь вырвать ухо, и на глазах у него сверкнули сердитые слезы. Но он молчал и только крепче стискивал зубы.

Приказчик Ковригин, рыжий, с красными, точно обожженными веками, защипнул цепкой длинной рукой Захарово ухо и крутил так, точно хотел оторвать прочь.

Нил и Степан выскочили из-за кучи и со страхом смотрели на приказчика. От ближних куч тоже собирались мужики, оборванные, запуганные, и останавливались поодаль. Полтора года уже как пригнали их на этот завод, а они все не могли обжиться на чужом месте. Работа непривычная, начальство сердитое.

— Велено тебе, Нил, за мальчонкой смотреть, а он у тебя тут ворон считает! — хрипел сиплым голосом приказчик, оборачиваясь к маленькому сутулому мужику с редкой серой бороденкой. — Держи, я ему ожерёлок надену, чтоб не баловался.

Нил нехотя протянул руку, и корявыми пальцами взял Захара за плечо. Правда, и держать-то мальчишку не к чему было. Захар и без того стоял на месте и, не сводя глаз, смотрел на широкий железный ошейник с торчащими от него в четыре стороны длинными железными рогульками.

Приказчик снял ошейник с пояса, раздвинул концы и протянул к шее Захара. Тут только Захар рванулся и сердито крикнул:

— Не дамся!.. Не собака я, чай!.

— Ты чего ж, Нил? — грозно засипел приказчик. — Сам захотел того ж? Держи! Не то обоих выпорю. Стой смирно, щенок, а то, гляди, колодки набью.

Захар исподлобья оглянулся на обступивших его земляков. Мужики стояли, угрюмо потупившись, никто и не пробовал вступиться за него. Нил опять взял Захара за плечо и шепнул в красное, распухшее ухо:

— Молчи, сынок. Худо будет.

Захар стих. Он зажмурил глаза и только вытягивал шею, пока Ковригин надевал на него ошейник, всовывал в пробой замок и поворачивал ключ.

— Живо кончать кучу! — крикнул приказчик, дернув Захара за ошейник. — Завтра с утра обжиг начинать. — А вы чего тут? — вскинулся он на мужиков — Аль собак в ожерелке не видели? Рады от работы отлынивать. Погляжу, как обжиг начнется. Коли лиственниц мне насовали, — запорю до смерти.

Мужики, шаркая лаптями, побежали к своим кучам.

Захар открыл глаза. Прямо перед его носом больше чем на четверть торчала железная рогулька, с боков еще две.

А Ковригин, припадая на одну ногу и размахивая длинными до колен руками, ковылял уже по просеке к другим кучам.

Куч было на просеке штук двадцать, и у каждой стояло по три мужика.

Захар схватился за рогульку и замотал головой. Тяжелый замок стукал его по ключице, железный ошейник тер шею.

Нил смотрел на него и качал головой.

— Думаешь, терпеть стану? — срывающимся голосом пробормотал Захар. — Пес я им, что ли, дался. Сбегу… Нонче же. Ожерёлок лишь сбей.

— Да ты что, Захарка, — зашептал Нил, оглядываясь на Ковригина, — ума решился? Запамятовал отца-то? Тоже в бега ударился… Пристрелили же его в тот раз. И тебе то же будет. Да и с нас, того, шкуру-то спустят… а? Потерпи, сынок, не навек. Дай-ка я за тебя кончу.

Нил отстранил Захара и махнул Степану рукой, чтоб и он помог. Степан подошел ближе. Длинный, тощий, с торчащими веником волосами, он быстро наклонялся к земле, точно пополам переламывался, хватал пласты дерна и подавал Нилу. Нил неторопливыми спорыми движениями прилаживал их на то место кучи, откуда еще высовывались бревна. Захар молча, сердитыми глазами следил, как дерн приставал к куче, точно Нил его клеем приклеивал, а сам то и дело хватался за рогатку, мотая головой, как щенок, на которого в первый раз надели ошейник. Он был зол на Нила. Земляки ведь, с одной деревни, вместе всех барин на завод продал. Кажись, жалел Захара, как у него дорогой матка померла и отца пристрелили. А, небось, как до дела дошло, — трусит. Нет, чтоб сбить ему рогатку. Давно уж Захар задумал сбежать с проклятого завода, а теперь совсем невтерпеж стало. Только бы рогатку сбили — сразу бы ушел.

«Может, Амим поможет?» — подумал он.

Аким работал мастером на Уральском медеплавильном заводе Твердышева, где обжигал уголь Захар с земляками. Когда полтора года назад партию крепостных пригнали из Казанской губернии сюда на завод, Аким взял себе в приемыши сироту Захара. Но сейчас Захар и Акиму не хотел верить.

«Рад еще будет Аким-то. Да нет, верно, и от него толку не добьешься. С хлебов долой. Много ль я заработаю».

Он на всех был зол.

— Вновь ворон считаешь?! — гаркнул опять над его ухом сиплый голос. — Я тебе покажу лодырничать! Всех троих выпорю, как обжиг начнется!

Ковригин осмотрел все кучи вдоль просеки и на обратном пути, возвращаясь с просеки на завод, опять прошел мимо Захаровой кучи.

Когда он стал спускаться под гору, к заводу, Захар оглянулся и погрозил ему вслед кулаком. Нил взглянул на Захара, покачал головой и протяжно вздохнул.

Глава вторая

Как только вдали на заводе ударил колокол, угольщики пошабашили, и Захар, не дожидаясь их, побежал домой. Ему не по пути было с земляками. Мужики жили в деревне Александровской, у больших прудов за плотиною, от просеки сразу влево, не доходя до завода. А Захару надо было на самый завод. Он с Акимом жил в рабочем поселке, где и другие заводские. И какой поселок! — на деревню совсем и не похож. Так, домишки наставлены вроде изб, и ни огорода, ни гумна. Не у всех даже коровы есть, а уж лошадей ни у кого. И хоть бы речка бежала поблизости — всё веселей. А то канал какой-то, досками обшитый, и по обоим его берегам заводские мастерские, — дым от них, копоть, грохот. И мельницы не как у них дома — ветрянки, а тоже на канале. Правда, в соседнем селе была и у них водяная мельница, только разве такая, как здесь: речка маленькая, в ней колесо вертится, а над ним мельница как надо быть, и на ней мельник. А тут мельницы — тоже вроде завода. Большущие, ну как дома большие бревенчатые. Целых две. Одна хоть муку мелет, а другая — бог ее знает, с чего мельницей и называют, — доски пилит.

А самое худое, что и поселок, и мельницы, и заводские мастерские, и управительский дом, и церковь, и канал — все кругом обведено земляным валом, а сверху стеной, высокой, бревенчатой — не перелезть. Выходи, коли надо, в ворота. Ворот трое, в разных концах. И над воротами башни, а в башнях пушки.

Захар дружил со сторожем у ближних ворот, и тот пускал его глядеть пушку. Пушка медная, разные узоры на ней, дуло длинное в окошко выставлено. Только из нее никогда не стреляли.

На ночь все ворота запирают, не выйти с завода. Да и куда выйдешь? — кругом горы, леса. В ночное не поедешь без лошади.

Юркнул Захар в ворота, проскочил скорей мимо сторожа, чтоб тот не заметил рогатки. Хорошо, что Акимова изба была первая от сторожки, Захар сразу же толкнул калитку — и во двор.

Двор у Акима травой порос, некому было разрывать и вытаптывать — нет ни кур, ни свиньи с поросятами, не то что лошади. Только две тропочки протоптаны — к воротам и к сараю, где лежат дрова.

Захар тряхнул головой, схватился за рогульки и вбежал в избу.

Оглянулся — никого.

— Ведь когда колокол был, — заворчал про себя Захар, — а он все не идет. Чай, есть охота.

Захар сел на лавку под окно и хмуро оглядел избу. Сегодня и она ему была не по сердцу. Разве это изба как надо? Одни бревна закоптелые да мох из пазов торчит. Не то, чтобы у них дома на деревне много чище было. Там тоже по-черному изба топилась. А только под праздник бабка все-таки бывало пол вымоет, лавки, окошки — ну и посветлеет. Под окном у них в избе прялка стояла. Посреди избы люлька висела — братишка у него был, незадолго помер. Перед иконой лампадка. Всё веселей. А тут, у Акима, — голым-голо. Один стол в красном углу перед лавкой и светец у стола. На полу мусор. Сразу видно, что без бабы живут, прибрать некому.

Захар встал, взял с шестка лучину, высек огня, зажег и вставил в светец. Посветлей стало.

— И куда это Аким запропал? — ворчал он про себя. — Всегда-то он поздней всех приходит.

Была суббота, и завод затих раньше обычного. Зато поселок ожил. Захар видел в окошко, как в избах замелькали огоньки, а по темнеющей улице толпой повалили рабочие. Ребята выскакивали навстречу, вертелись под ногами у рабочих и получали подзатыльники. Голые пятки быстро стучали по ступенькам крыльца.

Собаки лаяли и подвизгивали, радуясь хозяевам.

Весело там на порядке. А тут сиди один у окна. В заводской церкви зазвонили ко всенощной. Бабы звонко перекликались, торопили мужиков: пора в церковь.

Везде кругом суета.

Только Акимова изба стояла как неживая. Не стал бы и Захар один сидеть, выскочил бы на порядок, хоть к Федьке, что ли. Да разве пойдешь с рогаткой на шее. Со скуки Захар задремал даже, сидя под окном. Аким все не шел.

* * *

Когда прозвонил колокол, подручные Акима сейчас же разбежались по домам. Пошел бы и Аким, но нельзя ему было: мастер он был, — значит, на нем вся забота. Надо сарай на замок запереть, а замок, как назло, куда-то запропастился. Аким совался, как слепой, по темному сараю, а замок все не находился.

Сзади, в глубине сарая, в темноте пыхал жаром не остывший горн.

Огромные мехи, весь день шумно дышавшие кожаной грудью, раздувая огонь в горне, затихли и лежали опавшие, точно отдыхали. Перед горном в больших бревенчатых чанах, врытых в земляной пол сарая и наполненных тоже землей, остывали отлитые в глиняные формы, или опоки, медные шандалы для царского дворца.

Штыковая медь [Штыковая медь — очищенная и отлитая в бруски или штыки (штуки). Горн, где ее опять плавят, и сарай, где идет отливка в формы (опоки), тоже назывались штыковыми. — Здесь и далее примеч. автора] — дорогой товар, и когда в сарае стынут опоки, полные меди, его надо сразу же после работы запирать на замок. Аким знал это хорошо. Да где же взять замок, когда его нет? Шарил, шарил, ну нет и нет. И на гвозде, куда он его вешал, тоже нет.

Он вышел за дверь. На засове, может? Нет, и на засове не висит. Аким остановился у порога и посмотрел вдаль поверх заводской стены. За стеной виднелись лесистые вершины гор. Солнце только что зашло, и черные лапчатые верхушки деревьев так и вырезывались на золотом небе.

Ишь хорошо как! Так бы и глядел все, только за сердце чего-то берет. У него на родине, в Каргополе, такие же горы кругом, и леса на них. На заре бывало рыбу они на Онеге удили, — поглядишь кругом — точь-в-точь, как тут. С той поры, как ушел мальчишкой, так и не бывал там, лет тридцать прошло.

— Ты чего, дьячок, спишь? .. — окликнул Акима, проходя, сверлильный мастер. — Не слышишь — в церкви звонят.

— А что? — спросил Аким, точно проснувшись.

— Да гляди, поп без тебя всенощную служить не будет. Кто ж ему будет кадило раздувать?

Мастер захохотал и пошел дальше.

Аким махнул рукой. Он уже привык, что рабочие называли его дьячком за длинные волосы и за грамотность. На всем заводе один он умел читать.

Он вспомнил про замок, опять вошел в сарай и еще раз пощупал гвоздь, на который он всегда вешал замок. Замка не было.

— Это чего ж штыковой сарай настежь стоит? — раздался снаружи знакомый голос Ковригина. — Ужо скажу Беспалову, что того разиню Наборщикова…

Как раз в это время Аким вышел из дверей сарая.

— Ты чего ж не запираешь? — сердито просипел Ковригин. — Давно дран не был?

— Замка не найти, — коротко ответил Аким, опять поворачиваясь к двери сарая. — Упал, видно. Темно, не видать на земле.

— Да ты чего, дурень долгогривый, смеяться надо мной задумал? — рассердился Ковригин. — Замок на поясе, а он ищет!

Аким схватился за опояску.

— Да сзади, сзади, дубина стоеросовая!

Ковригин сразу налился кровью и захрипел, точно костью подавился. Так он всегда хохотал.

Аким завел руку и нащупал замок, висевший у него на поясе.

— То, видно, Федька дурень, — пробормотал он, снимая замок и всовывая его в пробой.

— Ишь, распустил подручных. Они тебе скоро на плечи сядут, — сказал Ковригин, отдышавшись. — Пришли в ту субботу — выпорем.

Аким промолчал и торопливо зашагал к дому. Ковригин плюнул и махнул рукой. Подходя к своей избе, Аким увидел свет в окне и ускорил шаги.

«Проголодался, поди», — подумал он, ласково усмехнувшись.

Захар все еще дремал у окна, когда Аким переступил порог. Свет от лучины падал на закинутое назад лицо, на железный ошейник и торчащие в обе стороны рогульки.

— Это за что ж тебя, Захар? — проговорил Аким глухим голосом. — Ковригин, что ли? Захар кивнул спросонок и быстро заговорил:

— Ковригин, чорт рыжий. Забил вовсе. А ноне, накось… Да не пес я ему дался. Сбегу.

Аким покачал головой.

— Сбегу, — упрямо повторил Захар. — До дому как ни есть доберусь. Хоть в два месяца, а дойду. — Захар замолчал и искоса просительно поглядел на Акима. — А, дяденька Аким? Замок-то собьешь, а? С ожерёлком-то куда ж? Изловят. Земляки, вишь, не согласны. Пытал я.

Аким сел на лавку, откинул со лба свесившуюся прядь прямых как солома и как солома желтых волос и поглядел на Захара.

— Ни к чему это, — опять сказал он и покачал головой.

— Как ни к чему? — спросил Захар. — В ожерёлке-то не убежишь… Сразу скажут беглый.

— Бежать ни к чему, — сказал Аким.

Захар тряхнул головой и схватился за ошейник.

— Выпороть Ковригин сулился! — крикнул он. — Дожидать, что ли, буду? Как же! Сбегу, и ну! На деревню, к бабке!

— Молод ты, Захар. Ну где тебе бежать? Да одному еще, — заговорил Аким помолчав. — Хуже будет. Знаю я. Хуже, — повторил он так, точно хотел вбить в голову Захара это слово. — Тоже и я, как такой был, как ты, бежать надумал.

Захар уставился на Акима. Больше года жил он у него, и Аким ни разу ничего ему про себя не рассказывал.

Но Аким свесил голову и замолчал.

Захар сел с ним рядом на лавку, подождал немного и дернул его за плечо.

— Ну, дяденька Аким? Поймали тебя, что ль?

— Может, и лучше, кабы поймали, — не поднимая головы, проговорил Аким.

— Чего ж лучше-то, дяденька? А?

Захар опять потряс его за плечо.

— Из одной беды в другую попал.

— Сюда, стало быть, дяденька?

— Ну, чего пристал, Захарка? От своей доли не убежишь. Жалко мне тебя — то и говорю. Сиди лучше.

Захар заерзал на скамейке.

— Да, сиди, — заговорил он. — Тебе-то хорошо. Небось, как на тебя бы ожерёлок-то… небось, взвыл бы…

Аким покачал головой, но ничего не ответил. Он молча встал, достал с полки деревянную чашку с вареной картошкой, две луковицы, жбан квасу и деревянные ложки. Не торопясь нарезал он картошку, накрошил лук, посолил и залил квасом. Потом вздохнул, посмотрел на образ, перекрестился, сел на лавку и сказал:

— Ну-ка, Захар, хлебай..

— Сам ешь, — буркнул Захар, хватаясь за торчащую впереди рогульку. Губы у него задрожали, и он через минуту опять заговорил:

— Думал, жалеешь ты меня, дяденька Аким. Замок ведь лишь сбить. Неужто побоишься?

Аким положил ложку и внимательно посмотрел на Захара.

Не понять тебе, малый. Говорю — потерпи. Хуже будет.

— Заладил — хуже да хуже. А чего хуже?

— Эх ты, Захар! Понятия у тебя нет. То вольный я был, а то холопом стал. К заводу приписали. Заводской я ноне, крепостной. В неволе и жизнь кончать.

Захар замолчал и взял ложку.

Глава третья

Захар никак не мог уснуть. Рогатка не давала ему улечься на лавке. Как ни повернись — все мешает. То в лавку воткнется, так что не вздохнешь, то в руку ткнет. Стал было засыпать Захар, а одна рогулька воткнулась в паз между бревнами и душит, не пускает. Он взвыл. Почудилось — во сне домовой навалился.

Проснулся Захар рано утром, и такая обида его взяла! Никто ему пособить не хочет. Даже дяденька Аким не хочет рогатки сбить. Затвердил одно: хуже да хуже будет. Чего ж хуже? Дорогу сыскал бы. Как не найти дороги, — люди покажут. До бабки бы добрался, — жива еще, верно, старуха. Гнедко у нее тоже остался. Только бы ожерёлок ему сбили. Самому не сбить. А уж он бы добрался.

Захар сел на лавке и посмотрел в окно. Светать начинает. Побежать, что ли, назло в башкирское кочевье? Свои не хотят, — может, башкирцы собьют ожерёлок. Там у него знакомые есть. Қызметь, башкиренок, почтарем ездит.

Захар поглядел на Акима, — спит. Сегодня воскресенье — подольше поспит.

Он тихонько встал, натянул штаны и, как был, босиком, выбрался на крыльцо, постоял немного и пошел. Пусто. Бабы и те не встали еще — из труб дым не идет.

Захар поежился. Хоть и не холодно было, а спозаранок всегда будто пробирает. Только бы заводские ворота не заперты были. Нет, как раз сторож вышел из сторожки, засов отодвигает. Захар схватился за рогатку. Увидит — спрашивать начнет.

Но старик-сторож с желтой бородой широко зевнул, покряхтел, перекрестил беззубый рот и повернулся спиной к Захару.

Захар быстро прошмыгнул мимо него и бегом пустился через пустырь к лесу, да не к просеке, а поправей, через молодой лес. Тут раньше, сказывали, дремучий бор был. Его вырубили, когда завод строили, лет тридцать назад. С тех пор от него такие пни остались, что двоим еле обхватить.

И новый лес высокий вырос по памяти только его молодым называют. Березы уже желтеть начали — осень. Свежо в лесу, темно и так тихо, что слышно, как под босой ногой сухой сучок треснет.

Захар бежал быстрее и быстрее, хотя дорога поднималась все время в гору и на спине у него уже давно взмокла рубаха. Он вышел на полянку. Теперь недалеко, только бы подняться на перевал, а оттуда уж и кочевье видно.

Вдруг на другом конце полянки показался человек, точно из-под земли вырос, — не слышно было, как и подошел.

Захар остановился. Бродяга, должно быть. Летом много их тут проходит. Из Сибири в Россию пробираются через Урал. Только этот не такой, как другие. Идет — на одну ногу припадает и руками на ходу взмахивает, точно птица крыльями.

— Здорово, молодец, — протянул певучий смешливый голос. — Ты чего ж это ногами ходишь?

Захар выпучил глаза и перевел дух.

— А то как же? — пискнул он вдруг сорвавшимся голосом.

— А вот коли я ногами хожу, так у меня нога и подкована. А тебе, вишь, голову подковали, шипы врозь торчат. Тебе, стало быть, на голове и скакать.

Захар посмотрел на прохожего. Из-под короткой штанины у того торчала вместо ноги деревяшка с железной подковой. Холодный пот выступил на лбу у Захара.

«Неужто лесовик?»

— С Воскресенского завода ты, видать, — протянул…