Руки Орлака
16+
Maurice Renard
LES MAINS D’ORLAC; LUI? HISTOIRE D’UN MYSTÈRE; LES ENQUÊTES DU COMMISSAIRE JÉRÔME
Перевод с французского Льва Самуйлова
Оформление обложки Татьяны Павловой
Ренар М.
Руки Орлака : романы, рассказы / Морис Ренар ; пер. с фр. Л. Самуйлова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2024. — (The Big Book).
ISBN 978-5-389-27179-1
Морис Ренар — признанный мастер приключенческого и криминального романа, один из ведущих фантастов Франции на рубеже XIX–XX веков, известный также своими мистическими и псевдоготическими произведениями. В настоящее издание вошли самые знаменитые его романы — романтический детектив «Он?», психологический триллер «Руки Орлака» и цикл рассказов о комиссаре Жероме.
«Прекрасная эпоха»! Время чудес, когда связь с потусторонним миром считалась такой же надежной, как железнодорожное расписание, а бурное развитие науки и технологий сопровождалось не менее пышным расцветом мистицизма. Когда трансплантология и столоверчение казались вещами одного порядка и даже самые недалекие злоумышленники, желая замести следы, готовили свои преступления с такой изощренностью, словно полиция уже располагает всеми достижениями криминологии двадцать первого века. Однако у детективов еще не было ничего, кроме знания человеческой натуры, проницательности и умения выстраивать логические цепочки. Оказывается, этого вполне достаточно, чтобы пролить свет на козни злоумышленников.
© Л. С. Самуйлов, перевод, 2024
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2024
Издательство Азбука®
Альфреду Гаме
Введение
Название этой истории пробудит в памяти читателя множество воспоминаний, пусть даже фамилия, которая в ней фигурирует, и является вымышленной.
Если бы фамилия эта была настоящей, она бы напомнила и об артисте, некогда блеснувшем, словно падающая звезда, и о преступной афере, о которой газеты как-то робко и загадочно упомянули, а затем будто сговорились хранить весьма странное молчание.
Словно субмарина, которая плывет под водой, оставив на виду один лишь перископ, эта авантюра прошлась над поверхностью столетия лишь крошечным своим кончиком, который сам по себе кажется нелепым.
Имевший счастье знать ее от начала до конца, удивленный ее необычным и в то же время реальным характером, очарованный двойственной ее природой — хотя мне и не слишком понятно, что в ней следует предпочесть: чудеса или правду, фантастику или ее объяснение, — я уступил желанию описать ее во всех деталях, пусть я и не профессиональный литератор.
Если бы я мог вручить читателю свою визитную карточку, он бы узнал, что меня зовут Гастон Бретёй, живу я в Париже и работаю судебным репортером.
Вихрь этих событий подхватил меня на своем пути лишь по величайшей из случайностей, и менее чем за три минуты меня перенесло от беззаботности к изумлению: я оказался перед самым необычайным трупом, какой когда-либо доводилось видеть смертному.
Эта невероятная история развивалась уже довольно давно, когда я был призван занять среди главных ее персонажей скромное место внимательного статиста, так что о том, как все началось, мне рассказала госпожа Орла́к. Это обстоятельство следует отметить, так как оно объяснит, почему в первых главах главная роль отводится госпоже Орлак и как так вышло, что все повествование будто бы отражается в зеркале ее души, ума и сердца.
Вероятно, я бы избежал этого, будь рассказчиком я сам; возможно, я бы даже начал рассказ с середины, если и не с эпилога, как это делают наши самые опытные романисты, чтобы сразу же нанести решающий удар, но мне не захотелось разрушать неслыханное крещендо страха и любопытства, которое придает «Рукам Орлака» удивительный накал.
И потом, начало здесь тоже отнюдь не банальное.
Часть первая
ЗНАКИ
Глава 1
МОНЖЕРОНСКАЯ КАТАСТРОФА
Для госпожи Орлак эта история началась 16 декабря, в 23 часа 10 минут.
Именно в тот момент по вокзалу компании PLM1 мчался служащий в белой фуражке.
Выскочив из кабинета, он несся к платформам, от которых отправлялись поезда, и кричал на бегу:
— Задержите сорок девятый!
Тогда-то дурные предчувствия госпожи Орлак и переросли в тревогу. Она сразу же поняла, что недомогание, которое она испытывала на протяжении всего дня, именно этим и было вызвано: дурными предчувствиями — ведь им свойственно открывать свою настоящую сущность лишь после того, как они улетучатся, когда факты, пришедшие им на смену, подтвердят человеку, что у него были все причины грустить, беспокоиться, нервничать.
До сих пор Розина Орлак даже не догадывалась, что ее печаль вызвана неким предвидением. Эта смутная меланхолия, необъяснимая легкая тревога, которые охватили ее еще утром, не были для нее чем-то новым. Женщине до мозга костей, блондинке и парижанке, ей порой доводилось видеть все в мрачном свете, словно мимолетная туча на время закрывала собой солнце. Почему — она не знала. Да, в общем-то, и не пыталась узнать. «Все мы такие», — говорила она себе. На следующий день, с рассветом, тучи уже не было и жизнь снова казалась ей залитой солнцем...
Но на сей раз все обстояло иначе! Совершенно иначе! Она поняла это уже потом. Тем более что радость от встречи со Стефеном должна была изгнать из этого дня всех черных бабочек!..
«Что еще за Стефен?» — спросите вы.
Да просто Стефен. Ее любимый муж. Стефен Орлак, знаменитый пианист-виртуоз.
Накануне он давал большой концерт в Ницце. Они не виделись всего двое суток, но Розина всегда отпускала его с сожалением, и дни воссоединения становились настоящими праздниками, когда ее сердце ликовало.
Вот уже добрую четверть часа она ожидала прибытия скорого поезда из Марселя.
Стоило ей выйти из авто, как она начала ловить на себе восхищенные взгляды мужчин, а некоторые из них, дабы последовать за молодой женщиной, приобрели, как и она сама, перронный билет.
Как всегда, Розина Орлак была предметом созерцания и вожделения. Двадцать три года, грациозная и изящная, с кудрями Мелизанды2 и самым интересным лицом, какое только можно увидеть.
Даже завистницы не находили что сказать об этом лице дурного, кроме того что считали глаза слишком большими, а рот — слишком маленьким. Самая сварливая из них заявила, что на нем — глаза великанши и рот карлицы... Впрочем, вся эта критика была тщетной. В действительности же глаза Розины были самыми восхитительными из всех, какие когда-либо расцветали на таком ангельском лице. Они не просто были огромными, словно это дитя было создано прежде всего для созерцания, — но и, с особым очарованием, светились умом и сообразительностью, нежностью и чистотой. Однако стоило Розине обратить свой взор на окружающих, как все эти мужчины, разглядывавшие Розину при свете дуговых электрических ламп, тотчас же понимали, что им не удастся потешить свое тщеславие и придется ограничиться исключительно визуальным удовольствием.
Но поскольку в нем они себе не отказывали, то многие по той бледной тени, которая омрачила лицо госпожи Орлак, догадались, что случилось нечто плохое.
Человек в белой фуражке пробежал мимо, а скорого все не было.
Розина почувствовала, что бледнеет до самого сердца. Ее веки, внезапно отяжелев, начали опускаться. Весь мир заволокло мраком. Она покачнулась. Но никто не подскочил ее поддержать. Всех всполошили слова начальника вокзала:
— Задержите сорок девятый!
Этого человека никто не знал, но по нему было видно, что он сам не свой, да и по лицу его можно было понять, что случилось нечто ужасное.
Его уже окружили, пошли следом за ним, со всех сторон подбегали новые люди. Розина, вся дрожа, тоже присоединилась к этой группе, спрашивая, как и остальные:
— Что случилось? В чем дело?
Глядя прямо перед собой, начальник вокзала продолжал идти вперед.
Удостоверившись в том, что сорок девятый не отправился, он сказал наконец мрачным тоном:
— Второй скорый столкнулся под Монжероном со встречным...
Какая-то женщина начала медленно оседать на перрон.
— Есть жертвы? — спросил кто-то сдавленным голосом.
— Возможно...
Кто-то застонал. Начальника вокзала забросали вопросами.
Не став дожидаться, Розина направилась к выходу, пробилась сквозь толпу еще не знающих ни о чем встречающих, стоявшую по ту сторону барьера, и кинулась к автомобилю:
— Феликс! В Монжерон! Скорее!.. Поезд, на котором ехал мсье, потерпел крушение...
Она задыхалась.
— А где это — Монжерон? — спросил шофер.
— Вот этого я не знаю. Знаю только, что не очень далеко. Где-то на линии, разумеется. Следуйте вдоль линии PLM.
— Следуйте вдоль линии, следуйте вдоль линии... — бормотал шофер, качая головой, но запускать двигатель не спешил.
Из здания вокзала уже выбегали люди. Какой-то господин, прилично одетый, задержался у машины:
— Вы не туда едете, не в Монжерон? Я кое-кого ждал, как и вы. Дорогу я знаю, могу показать...
— О мадам, возьмите и меня тоже!
Их было человек семь или восемь.
— Садитесь, садитесь, — сказала Розина. — Но поскорее! Ох боже ты мой!
Небольшой лимузин набился битком. По улице, подзывая водителей, бегали мужчины и женщины. Автомобиль сорвался с места.
Прижатая к дверце, Розина молча слушала, как ее случайные попутчики обмениваются мнениями. От этих незнакомцев исходили самые разные запахи. На владелицу авто они уже почти не обращали внимания.
— Начальник вокзала сказал, что выслали вспомогательные поезда, которые заберут выживших.
— А он не говорил, сколько народу погибло?
— Как по мне, так уж лучше побывать там самому; если мой сын ранен...
— Фактически все мы смертны... — говорил какой-то дородный папаша. — Но ладно я... Так там моя невестка... Должна была вернуться лишь завтра... Как подумаю, что...
Кругом стояла кромешная тьма. Холод пробирал до костей. Автомобиль уже выехал из Парижа и теперь несся по прямой дороге, бросая перед собой искусственный бело-лунный свет фар. Сидевший рядом с водителем господин, который знал, где находится Монжерон, приподнимал воротник пальто. Пожилая женщина, тоже расположившаяся спереди, судорожно цеплялась костлявой рукой за масленку.
Машина остановилась перед указателем, а затем набрала ход. Каждый то и дело бросал взгляд на стрелку спидометра. Их организмы вырабатывали какую-то неведомую внутреннюю энергию, которая, как все втайне надеялись, могла как-то помочь двигателю и, соответственно, повысить скорость.
Однако же Розина пыталась восстановить в себе Розину, преисполненную хладнокровия. Она думала: «Быть может, он не поехал этим поездом... Быть может, поехал, но только лишь ранен... А если он ранен, это сущий пустяк...»
Но, несмотря на все ее усилия, из головы у нее не шла другая мысль — мысль, которая неотступно преследовала и всех ее попутчиков.
Дородный папаша, у которого в поезде ехала невестка, зашевелился, еще сильнее вдавив Розину в дверцу, и промолвил:
— Подъезжаем.
Впереди, в рыжеватых отблесках пламени, поднимался вверх дым от полыхавшего пожара.
Катастрофа произошла не так далеко от Парижа, минутах в сорока езды от вокзала.
Кордоны оцепления еще не были выставлены, так что Розина смогла свободно подойти к железнодорожному полотну. Вышагивая на каблуках в стиле Людовика XV3, она то и дело оступалась в темноте, натыкаясь на камни и затвердевшие от мороза кочки, цепляясь за кусты и вырванные комья земли. Она дрожала от холода и думала, что потеряет сознание от зловещего шума катастрофы.
Даже в темноте можно было различить, что кругом царит невообразимый хаос. Уродливые формы складывались в очертания груд железа. То тут, то там тусклыми желтыми звездочками перемещались фонари. Было видно даже, как мерцают, неистово раскачиваясь на ветру, светильники в самом поезде. И повсюду бегали люди...
Огонь отражался от медных касок. В отблесках пламени, которое тушили пожарные, стояли два локомотива — вздыбленные, покореженные, вошедшие один в другой. И за криками, призывами, стонами, плачем, короткими указаниями и растерянными ответами, из которых состоял весь этот страшный адский шум, с ужасом ощущалась глубокая, как смерть, тишина.
Она завопила пронзительным, изменившимся от тревоги голосом:
— Стефен!.. Стефен!.. Стефен!..
Мимо в спешке пронесли носилки — одни, другие, третьи... Во тьме, у разбитых вагонов, суетились люди. Кто-то прокричал:
— Свет! Боже правый, нам нужен свет!
На это другой голос, сухой и властный, ответил:
— Первый из вспомогательных поездов привезет прожектор. Спокойнее, прошу вас.
Розина, обезумев, вертелась вокруг собственной оси, обращаясь ко всем, кто проходил мимо:
— Мсье, помогите, скажите... Я ищу мужа...
Она не говорила: «Стефена Орлака, пианиста», так как слишком долго жила среди простого люда, чтобы не знать, что известное имя не всегда является таковым во всех кругах и что, даже если оно таковым и окажется, не всегда следует его произносить.
Но никто ей не отвечал. Каждый, будучи занятым какой-то своей работой, исполняя насущный долг, казался бесчувственным автоматом, собранным для одной-единственной серии движений.
— Так тут даже факелов нет, что ли? — прокричал кто-то визгливым голосом.
— Пока не нашли! Сейчас разведем огонь... У нас тут повырывало все кабели...
Теперь, когда пожар был потушен, ночь жадно поглотила все ужасы катастрофы. Рассмотреть что-либо можно было лишь с помощью переносных фонарей. Порывшись у себя в муфте, Розина вытащила крошечный электрический фонарик. Она нажала кнопку, и безделушка выдала тоненький, изможденный луч света — вот-вот могла сесть батарейка.
Держа этот холодный «уголек» в вытянутой руке, госпожа Орлак принялась ходить вдоль обломков вагонов, где работали группы спасателей. Кружок красноватого света мало-помалу показал ей ужасающий пудинг, спекшийся из дерева, железа, плоти и всего того, что можно увидеть в кошмарном сне. В результате этого страшного столкновения поездов были исполнены невероятные трюки: вагоны выстроились в четырехэтажные здания, dining-car4 встал вертикально, словно какая-нибудь дымовая труба, а два длинных вагона, врезавшись друг в друга, превратились в один-единственный.
Представить себе критический миг катастрофы, тот громовой удар, который и привел к подобному сплаву, без содрогания не получалось.
Но ужаснее всего было то, что еще одним ингредиентом этого пирога были люди: мертвые, некоторые из них виднелись то тут, то там, раздавленные, расплющенные, разрубленные на куски, порой едва различимые в сжимавшем их спрессованном беспорядке, порой лежащие на земле, на которую они падали, пролетев по воздуху, словно куклы, выброшенные каким-нибудь глупым карапузом; а также живые, те, чьи стоны еще можно было услышать, те, чью агонию под инертной грудой железа еще можно было увидеть, те, что лежали невидимые где-то под обломками, не в состоянии даже пошевелиться в сковавшем их жестком футляре.
— Свет! Да когда же нам наконец дадут свет? И костры! Их разожгут или нет?
Борясь с подступающей слабостью, Розина склонялась над неузнаваемыми останками, рассматривала оторванные руки и ноги, которые выглядывали из этой кучи, словно торчащие из стены гвозди.
Внимание ее привлекла золотая пуговица на манжете, теперь походившей на грязную тряпку, обернутую вокруг бледного запястья. Переступив через чьи-то останки, она подошла ближе.
Это было не то, чего она опасалась...
— Эй, мадам! — произнес кто-то у нее за спиной. — Мне что, еще нужно следить, чтоб никто тут не лазил? Пройдемте со мной.
Какой-то страж порядка уже держал ее под локоть.
— Ох, мсье, мсье! Я ищу своего мужа... Помогите мне, умоляю!
При виде ее больших чистых глаз жандарм тотчас же понял, что совершил ошибку, и отпустил Розину. То не был обычный жандарм.
— Ступайте на станцию, — сказал он ей. — Там сейчас в один зал свозят трупы, а в другой — раненых.
Розина побежала, поддерживая спадавшую с плеч шубу.
«Кто знает? — говорила она себе. — Он ведь такой впечатлительный!.. Быть может, он и вовсе не пострадал, а просто убежал, глупенький, куда-нибудь в поле... С такими-то нервами!..»
В зале ожидания она заметила спасенных пассажиров. (Боже мой! Она об этом даже не подумала! Какой же надо быть дурой!) Тут было множество дам и господ — почти все без головных уборов, — которые шумно переговаривались.
Она произнесла очень громко, стараясь перекрыть этот гул:
— Стефен Орлак?.. Здесь есть Стефен Орлак?..
Наступила тишина. Она повторила вопрос. Разговоры возобновились. Содрогнувшись, она подумала:
«Быть может, вернувшись, я найду телеграмму „Опоздал на поезд... выезжаю следующим... целую...“»
— А раненые? Где они? — спросила она.
— Вон там. В багажном отделении! — на ходу, даже не останавливаясь, ответил тот, к кому она обратилась.
Она вошла. То были трупы.
Лежавшие один за другим, они образовывали по периметру зала отвратительный тротуар, зловещую круговую грядку, удлинявшуюся на одну единицу всякий раз, когда два санитара разгружали свои носилки. Эти трупы были здесь, словно какой-то багаж.
Розина прошлась по залу, иногда приостанавливаясь перед каким-нибудь жалким телом, лишенным всяческих характерных черт... Ах, она еще о них вспомнит, о проведенных в этом зале минутах!..
Стоявший на коленях мужчина рыдал у ног неподвижной, уже начавшей коченеть женщины; Розина узнала в нем того мсье, которому было известно, где находится Монжерон... Но по мере того, как она продвигалась, ее охватывало странное ликование!.. Конечно, тут были, увы, еще не все трупы, но вот раненые...
Раненые лежали в своего рода импровизированной просторной спальне, на матрацах. Врачи, гражданские и военные, и медсестры-волонтеры оказывали им первую помощь. В воздухе уже пахло больницей.
Розина тихонько, украдкой обошла и этот зал, но не нашла Стефена и в нем.
То было уже немалое разочарование.
Нужно было возвращаться на место крушения... Но что она могла в одиночку?
Она заметила врача с тремя нашивками, который вытирал руки, глядя с некоторым испугом в ее большие растерянные глаза.
— Мсье, — отважно сказала она, — вас не затруднит помочь мне разыскать мужа?.. Здесь его нет, а носилки, как я вижу, больше не приносят...
Обведя взглядом раненых, военврач увидел, что санитарного персонала более чем достаточно, и простодушно сказал:
— Пойдемте, мадам!
— Тот, кого мы ищем, — Стефен Орлак, мсье.
Врач бесстрастно кивнул.
Они вышли из здания вокзала.
Холод усиливался, но ночь теперь освещалась факелами, отбрасывавшими красноватые отблески. К несчастью, их зажгли лишь с одной стороны свалки, и именно с той, где Розина уже прошла.
— Другую вот-вот осветит прожектор! — сказал ей какой-то инженер.
Врач подхватил фонарь, и, обойдя бесформенную черную глыбу, в которой факелы перебирали свет и тени, они приступили к осмотру с хвоста разбившегося скорого поезда.
По соседнему пути, осмотрительно сбросив скорость почти до предела, подходил первый вспомогательный поезд.
Последние вагоны практически не пострадали. Они были вполне проходимы — и пусты. Но мрачный хаос следующих вагонов явил взорам искателей крайне обескураживающее зрелище: в них все было деформировано, вырвано, выбито, раздроблено и разодрано.
— Сюда! Сюда! — тяжело дыша, попросила Розина.
Фонарь высветил клочок клетчатой ткани.
— Похоже на его пиджак... на по́лу его пиджака...
Она потянула — появился карман. Покопавшись в кармане, обнаружила носовой платок.
— «С. О.» Его инициалы! Это он. Ох, мсье! Ох!..
Своими маленькими ручками в замшевых перчатках она вцепилась в занозистые доски и потянула столь резко, что задела фонарь, который упал и погас.
— А вот зажигалку я с собой не взял, — с сожалением произнес врач.
— Зажжете его позднее, — сказала она. — Не будем терять времени...
Клочок ткани был единственным, что указывало на наличие заваленного мусором тела. Карман Стефена выглядывал из-под груды планок и реек, которые, должно быть, осыпались с потолка вагона. Розина и ее помощник принялись откапывать погребенного.
Работали в полной темноте. Врач был весьма крепкий мужчина.
— Позвольте мне самому, — сказал он. — Думаю, так будет быстрее...
Он наклонился, уперся... Раздался треск, и, словно треск этот приводил в действие некий загадочный механизм, в тот же миг резкий, ослепительный свет, похожий на солнечный луч, озарил интерьер вагона: включился направленный на них прожектор вспомогательного поезда.
Розина попятилась.
Из-под обломков показалось неподвижное тело стоявшего на ногах человека, который не был Стефеном и вообще больше походил на привидение. Одетый в ослепительно-белый костюм, он смотрел своими трупными глазами прямо на Розину. Его ярко-рыжие волосы слегка вились, на белом мраморе его лица, словно два погасших изумруда, тускло мерцали подернутые смертью зеленые зрачки. Небольшая раздвоенная бородка, приподнятые усы и брови придавали ему сходство с Мефистофелем. Он был прямой как палка. Обе его руки украшали перстни с аметистами. И руки его были раскинуты в стороны, словно он не желал, чтобы кто-либо прикасался к спутнику, которого он прикрывал.
Кто был этот спутник? На сей раз — именно Стефен.
Вдоль путей проходила прибывшая со вспомогательным поездом группа рабочих и санитаров с носилками. Розина и врач подозвали последних, и труп незнакомца тотчас же унесли. Относительно того, можно ли так же поступить со Стефеном, сначала возникли сомнения.
Он тоже каким-то чудом удержался на ногах, лишь немного осел. Правое бедро было неестественно выгнуто. Поддерживаемый под мышкой какой-то железякой, с выкрученными руками и причудливо повернутой головой, он походил на приготовившегося к перевоплощению человека-змею. Глаза его были закрыты, из многочисленных ран сочилась кровь.
— Осторожно! Потихоньку! — командовал врач подхватившими несчастное тело санитарами.
Розина, ни жива ни мертва, едва осмелилась до него дотронуться. Ошеломленная, она пребывала в полной прострации.
Стефена уложили на носилки.
— Он жив, мадам, — сказал доктор.
Усилием воли Розина взяла себя в руки.
— Что делать?.. — пробормотала она.
Залитые светом, ее огромные голубые глаза растерянно блуждали по искореженным стенам вагона.
Но вот прожектор направили в другую сторону. Доктор, сидевший на корточках в полутьме, крайне осторожно ощупывал раненого. Весь в крови с головы до ног, несчастный Стефен дышал так, как обычно храпят, — короткими поспешными выдохами, от которых у него раздувались ноздри. Обе его руки и правая нога болтались, словно плети. За левым ухом зияла страшная рана, в которой темные волосы смачивались, будто губка.
Сдвинув свое кепи на затылок, доктор нахмурил брови.
— Его следовало бы немедленно перевезти в город, — сказал он.
— У меня тут неподалеку машина.
— Слава богу! Но нужно спешить... Эй! Санитары!.. Тащите носилки! Тут человек на грани жизни и смерти!
Доктор возглавил небольшую процессию. Спотыкаясь на каждом шагу, Розина следовала за носилками...
Но внезапно она распрямилась в ужасе галлюцинации.
За носилками шла не одна она. Тот незнакомый мертвец тоже шел за ними. Она видела, как он, бесшумно пятясь, скользит между ней и ее мужем, окоченевший и с распростертыми руками, словно чтобы дать всем понять, что Стефен принадлежит ему. Вот только свою ослепительную белизну мертвец уже утратил: теперь между Стефеном и Розиной пыталась встать черная фигура.
Тряхнув головой, молодая женщина заставила себя прийти в чувство. Ускорив шаг, дрожа от неподдельного страха и рискуя войти в контакт с неведомой субстанцией, она протянула к мертвецу трепещущую руку.
Глава 2
АС ХИРУРГИИ
Ей пришлось резко остановиться, чтобы не натолкнуться на того из санитаров, который держал носилки за задние ручки.
Виде́ние удержало прежнее расстояние — даже отошло за носилки и теперь темным призраком, очертания которого окаймляло легкое мерцание, держалось чуть дальше.
Призрак! Настоящий призрак в настоящей жизни!
Несмотря на ее отчаяние — отчаяние любящей супруги, — Розина почувствовала сожаление оттого, что не могла вернуться в зал мертвых, чтобы осведомиться о незнакомом путешественнике и узнать, что это был за странный труп, способный раздваиваться на белое и черное.
Эта молодая женщина прочла столько романов и посмотрела столько фильмов, что уже порядком пресытилась романами-фельетонами5 и кино; на страницах книг и на экране она видела такое множество невероятных событий, что готова была к встрече с самыми невероятными феноменами и в жизни. И однако же, к ее испугу примешивалось изумление, и голос доктора вырвал ее из оцепенения, близкого к потере сознания.
Призрак рассеялся — как именно, она не знала. Они были уже у станции, среди машин.
— Где ваше авто? — спросил доктор.
— Вот оно...
От потолочного светильника лимузина исходил резкий свет. С горем пополам они соорудили нечто вроде кушетки и уложили на нее Стефена.
Выглядевший весьма обеспокоенным врач раскрыл свой медицинский саквояж и сделал пациенту подкожную инъекцию в плечо.
Увидев это, Розина сказала:
— Доктор, вы не могли бы оказать мне услугу, за которую я буду признательна вам до конца жизни? Сопроводите нас в Париж! Я так боюсь этого путешествия!.. Мой бедный муж выглядит таким слабым... Как бы в дороге ему не стало хуже...
— Что ж, хорошо. Едем...
— Поехали, Феликс! В Париж!
Мимо уже проносились деревья, напоминавшие скелеты.
— К тому же, — заметил доктор, — я и сам живу в Париже, а в Монжероне мне сегодня больше делать нечего.
Сидя на откидном сиденье, он наблюдал за больным.
До предела изнуренная Розина расположилась на мягком, обитом шелком заднем сиденье. Казалось, ее совершенно покинули силы. Ее прекрасная головка то и дело клонилась к плечу.
— Куда мы едем? — спросил военврач через минуту-другую.
— Но как же... к нам домой... на улицу Гинемера...
— Это невозможно. Вашего мужа нужно отвезти в больницу, к высококлассному практикующему хирургу. У вас есть какие-то предпочтения?
— Предпочтения?..
В то время одно имя гремело в хирургии, как имя Фоша6 гремело в годы войны. Доктор Серраль был асом хирургии. Его известность распространялась на весь земной шар. Каждый слышал про этого гениального француза, завоевавшего восхищение мира своей триумфальной борьбой против самых ужасных последствий разрывов смертоносных снарядов и давно уже продолжавшего в своей клинике на улице Галилея творить чудеса, которые с каждым днем приносили ему все больше и больше славы и признания.
Если бы Розина могла, она бы мобилизовала для ухода за Стефеном самого Господа Бога. За неимением такой возможности, она выбрала Серраля, который все же находился в пределах досягаемости и представлял на земле лучшее из того, что ей требовалось.
— Ладно, — произнес врач с двусмысленной гримасой. — Гений вроде Серраля тут лишним не будет.
Все это было сказано столь горьким тоном, что Розина встревожилась:
— А что... вы в него не верите, доктор?
Ее собеседник лишь пожал плечами:
— Не хотелось бы разрушать ваши иллюзии. Я считаю Серраля настоящим престидижитатором7 скальпеля. Но есть в нем одна сторона, которая мне не нравится. Это его реноме... оно не вполне... корректное, что ли. И потом... потом...
Он с многозначительным видом качал головой.
— Что — потом?
— Не хотелось бы вас обескураживать. Но вот только... Все эти ловкие операции, все эти фокусы, все это, конечно, хорошо... Но я слышал, он проводит опыты... горазд на всякого рода смелые нововведения...
Увы! Если бы Зависть пожелала воплотиться, то лицо этого жалкого военврача, насупившегося от неудач и пожелтевшего от досады, подошло бы для этого идеально!
Розина это заметила, но все же спросила:
— Какие опыты? И что за смелые нововведения?
— Сейчас не время видеть плохую сторону вещей, — ответил завистливый военврач. — Лишь будущее покажет, была ли хирургия Серраля этапом прогресса или же безвыходным тупиком.
— Но разве профессор Серраль не добился неожиданных результатов? Разве операции на голове — не его специальность?
— Да, это его специальность, мадам, и я готов признать, что с этой точки зрения необходимо выбирать меньшее зло, ибо очевидно, что жизнь господина Орлака в опасности как раз таки из-за перелома затылочной кости, хотя, возможно, имеются и какие-то внутренние повреждения, которые в данный момент я диагностировать не могу.
Розина прижала обе руки к сердцу. Она задыхалась и смотрела на Стефена так, словно перед ней была его могила.
Подумать только — этой окровавленной жертвой был ее любимый, ее всё, ее великий человек. Ее малыш!
Раненый выглядел ужасно. Врач щелкнул переключателем верхнего света:
— Не смотрите, мадам. Отдохните. В ближайшие дни вам понадобится весь ваш нервный потенциал. Не волнуйтесь: я держу запястье господина Орлака; если пульс станет слабеть, я тут же начну действовать.
Под урчание мотора Розина размышляла. Теперь она была уже не так уверена в том, что Стефена следует везти именно к Серралю... Но вскоре громкий «голос» его реноме перекрыл все туманные и тенденциозные возражения военврача, и, когда автомобиль въехал в Париж, она сказала Феликсу:
— На улицу Галилея!
В этот час, свободный от пробок, они доехали туда довольно быстро.
Клиника — настоящий белый дворец — была ярко освещена.
Как только Стефена уложили на каталку, военврач откланялся, оставив визитную карточку и сказав несколько ободряющих слов, что немного подняло его в глазах молодой женщины.
Ночной интерн, облаченный в белоснежный халат, сообщил Розине:
— Профессору Серралю уже позвонили. Мэтр будет здесь через пару минут.
Эти слова стали для Розины бальзамом. Она так опасалась, что этого принца науки может не оказаться в городе или же что он согласится осмотреть Стефена лишь утром! Но он здесь! И сейчас приедет! Он! Как же ей повезло, что он, этот ученый с мировым именем, сейчас в Париже и готов прийти на помощь!
Медсестра провела Розину в изысканный, но в то же время простой белоснежный холл, казавшийся вырезанным в айсбергах.
Столь же ледяная медсестра объяснила, что Стефена отвезли в смотровой кабинет, и поинтересовалась, не нужно ли чего-нибудь самой мадам Орлак.
Послышался приглушенный гул мотора, затем кто-то быстро прошел по вестибюлю, и перед Розиной предстал Серраль, этот новый калиф на час.
Он был высокий, стройный, спортивного сложения, с торсом атлета и поразительно чистым и холодным лицом статуи.
Без лишнего обмена любезностями, выказывая скорее здравомыслие, нежели сострадание, он спросил, о какого именно рода происшествии идет речь, задал несколько быстрых, четких, хорошо продуманных вопросов и назвал Розину «милочкой».
Все это происходило, пока он снимал пиджак, оголял мускулистые руки и надевал блузу без рукавов, которую поднесла другая медсестра, словно священническое облачение.
Когда он вышел, стенные часы пробили пять утра. За окнами все еще стояла кромешная тьма.
Камердинер принес и поставил на геридон8 маленькую бутылку «Поммери».
Оставшись одна, Розина — как, похоже, то и было предписано ей Серралем — выпила бокал шампанского, затем опустилась в чрезвычайно удобное ковшеобразное кресло из белого сафьяна, и царящая кругом тишина показалась ей почти оглушающей.
Что ей сейчас сообщат? Где-то, в глубинах этого храма, один из жрецов разума, склонившись над зияющими ранами, читал по ним, как прорицатели Античности, будущее. Вот-вот эта белая дверь откроется перед провозвестником грядущих времен, глашатаем жизни или смерти...
Ах! Эта дверь! Розина не могла отвести от нее взгляда. Ослепительная створка была для нее вратами в пространство, уходящее в бесконечную даль...
И вдруг, прямо на пороге этой двери, отчетливо выделяясь на белом фоне, обрисовалась темная фигура, застывшая с разведенными в стороны руками в непоколебимой и строгой позе.
Призрак с места катастрофы нарушил ее уединение. Он был здесь.
Это была не иллюзия, не мираж, а вполне реальная тень, очерченная пылающей каймой, — некое существо, внезапно материализовавшееся из тайны. Ему не хватало лишь движений и слов. Но какое движение могло бы быть более выразительным, чем этот застывший жест, и какие слова могли бы более четко выразить это волеизъявление: «Прохода нет!»
Розина вскочила на ноги. От волнения и беспокойства ее ладони словно покрылись корочкой льда.
Но тут дверь открылась, и в том месте, где только что стоял черный призрак, возник белый сверхчеловек.
Он отнес замешательство мадам Орлак на счет вполне объяснимой нервозности ожидания и постарался тут же ее успокоить.
— Милочка, — сказал он ей, — еще не все потеряно. Могло быть и хуже. Но у нас многочисленные переломы, а именно — правой ноги, обеих рук, головы (избавлю вас от медицинских терминов). Через пару минут проведем операцию, а завтра утром — еще одну, от которой все и будет зависеть.
— А имеются какие-нибудь внутренние повреждения? — пробормотала Розина.
— Нет, и перелом черепа — единственное, что меня беспокоит. Должен, впрочем, сказать, что я преисполнен надежды и, если в ближайшие сутки не произойдет кровоизлияния в мозг, раненого можно будет считать спасенным.
Вестник не провозгласил ни жизни, ни смерти, но он принес надежду, и этого оказалось достаточно для того, чтобы Розина благословила его — этого пионера знаний, человека прогресса, человека дня завтрашнего, живущего среди нас сегодня!
Он добавил:
— Желаете, чтобы вам приготовили здесь комнату?
Розина с радостью согласилась. Она чувствовала себя легкой, словно вес ее и в самом деле уменьшился. Только теперь она подумала о том, чтобы взглянуть на себя в зеркало.
Ее платье и меха превратились в лохмотья; разодранные туфли напоминали о хождении среди обломков. Ее красивое лицо было уставшим, бледным, запачканным грязью, пылью и кровью.
Стефена уже перевезли в операционную. Розине сказали, что она сможет увидеть его лишь днем, поэтому она решила съездить домой — успокоить слуг, привести себя в порядок и переодеться, — а затем вернуться в клинику со всем необходимым для пребывания там в течение какого-то времени.
Уже начинало светать.
На протяжении всего пути с улицы Галилея до улицы Гинемера мадам Орлак не покидала мысль о призраке.
Теперь, когда все стало более-менее ясно, теперь, когда в ней пела надежда и нервы ее чуть расслабились, этот фантом терял добрую часть своей реалистичности. Она упрекала себя за то, что не обернулась, не присмотрелась к нему в те два его появления. Это человеческое пятно, это мрачное привидение, возможно, было всего лишь отбрасываемой кем-то тенью... Да и осознавала ли она, что делала этой ночью? В полной ли мере владела собой?..
Но черты трупа запечатлелись в ее памяти. Проживи она даже сто лет, монжеронский Мефисто продолжил бы являться к ней в фантазиях, как некоторые персонажи романа, театра или кино.
И таким было настроение Розины, что — то ли в шутку, то ли всерьез — она нарекла призрака мелодраматичным именем, назвав его Спектрофелесом!
О сила молодости, надежды, рассвета и шампанского! По прибытии на улицу Гинемера она вдруг поймала себя на том, что улыбается.
В прихожей ее встречали трое слуг: Александр, его жена Эстер и Сесиль, дородная кухарка.
Они бодрствовали всю ночь.
Найдя в их преданности дополнительное утешение, Розина обрисовала им ситуацию в чересчур оптимистичных тонах и, отказавшись от их услуг, отправила их наслаждаться целительным сном. Что они и поспешили сделать.
Розина прошла в столовую.
Приготовленный к возвращению Стефена ужин так и остался стоять на столе. Цветы, два прибора нагоняли тоску; да и вся обезлюдевшая квартира на рассвете бесцветного дня имела совсем не романтический вид.
Все в ней говорило об отсутствующем Стефене. «Негативы» Стефена сидели во всех креслах, стояли, облокотившись на мраморную полку, у всех каминов — да вообще повсюду! Пустой home был густо населен не-Стефенами.
Он, этот home, являл собой роскошную убогость наших наисовременнейших интерьеров, и следует признать, это прискорбно содействовало тому, чтобы одинокая душа чувствовала себя в нем еще более покинутой.
Но Розина не собиралась снова впадать в пессимизм. Чтобы отвлечься от печальных мыслей, она начала набирать ванну и, когда вода в ней стала достаточно теплой, решительно, словно он и был источником этой меланхолии, повернула кран горячей воды вправо.
Примерно через час она уже сидела за небольшим письменным столом эпохи Директории.
Она только что положила в конверт пять стофранковых банкнот и визитную карточку с «выражением всей своей признательности» и теперь писала на конверте имя военврача.
Но тут в дверь дважды позвонили.
Едва ли слуги уже встали. Нужно было идти открывать самой.
— Четверть девятого. Должно быть, принесли почту.
Она открыла.
Некий джентльмен приветствовал ее непринужденным поклоном, слегка удивленный тем, что вместо слуги видит столь прелестную женщину, и любезнейшим тоном спросил:
— Могу я увидеть мсье Стефена Орлака, мадам?
Со светской улыбкой он произнес это последнее слово как «малам».
— Он... Его сейчас нет, мсье.
— О! Тогда прошу меня извинить, малам. Просто мсье Стефен Орлак просил меня зайти этим утром, как можно раньше. По его словам, он должен был вернуться ночью... Еще раз извините, малам, я загляну позже.
— Но с кем имею честь...
— Я — представитель компании «Восток»...
— Вот как!.. Вынуждена признаться, я о такой даже и не слышала...
— Я пришел по поводу страховки...
— Страховки...
— Страховки на руки мсье Стефена Орлака.
— На руки...
Розина сделалась белой как снег. Ей показалось, что все вокруг зашаталось, закачалось, наклонилось, паркетный пол прихожей накренился под ее ногами, словно палуба корабля в бурю.
Руки Орлака!..
Глава 3
ГОСПОДИН ОРЛАК-ОТЕЦ, СПИРИТ
— Я напишу вам, мсье. Спас…