Соперница

 

16+

 

Éric-Emmanuel Schmitt
LA RIVALE
Copyright © Éditions Albin Michel — Paris 2023
Published by arrangement
with SAS Lester Literary Agency & Associates

Перевод с французского Галины Соловьевой

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Виктории Манацковой

 

Шмитт Э.-Э.

Соперница : роман / Эрик-Эмманюэль Шмитт ; пер. с фр. Г. Соловьевой. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Азбука-бестселлер).

ISBN 978-5-389-27419-8

«Каллас? Это ненадолго! Вот увидите: скоро о ней уже никто не вспомнит...»

Так утверждает некая Карлотта Берлуми — склочная женщина, у которой к Марии Каллас давние счеты: она уверяет, что некогда и сама блистала на оперной сцене и была самой главной соперницей Каллас. Да, Карлотта вела себя как капризная примадонна, не хотела учиться, не хотела меняться, не хотела оттачивать мастерство, и со временем ее совершенно позабыли даже самые просвещенные поклонники оперы. Но в этом, конечно, тоже виновата Каллас...

Эрик-Эмманюэль Шмитт — популярный во всем мире писатель, драматург, режиссер и кинематографист, член Гонкуровской академии и лауреат престижных премий. Его книги переведены на несколько десятков языков, а во Франции выходят ежегодным суммарным тиражом полмиллиона экземпляров, его пьесы играются на сцене в полусотне стран. Его роман «Оскар и Розовая Дама» изменил жизнь множества читателей — наряду с Библией, «Маленьким принцем» и «Тремя мушкетерами». Но первой любовью Шмитта всегда оставалась музыка — в юности он мечтал стать композитором, — и теперь он, меломан, эрудит, проницательный знаток человеческих душ, рассказывает историю Марии Каллас, чье столетие со дня рождения мир отметил в 2023 году.

Каллас — величайшая оперная звезда, всю свою жизнь посвятившая искусству, которое в итоге ее и погубило. Каллас — легенда, ставшая мифом (в 2024 году аудитория крупнейших мировых кинофестивалей рукоплескала «Марии», байопику, поставленному Пабло Ларраином с Анджелиной Джоли в заглавной роли). Однако «Соперница» — совсем другая история: миф наизнанку, взгляд из зазеркалья, антипортрет глазами женщины, которая Марию Каллас ненавидит, и эту историю о ней, о мире оперы, об интригах и жестокости, скрытых за внешним блеском, Шмитт рассказывает, как умеет только он: обманчиво легко, бесконечно глубоко и не без лукавства.

Впервые на русском!

 

 

 

Войдя в оперный театр, Энцо едва не упал в обморок.

Каждый раз с ним происходило одно и то же. Внутри взрывался шар, наполненный кислородом, раздувая изнутри, расширяя грудную клетку, заставляя ребра раздаться, вписывая их в овал зрительного зала, превращая Энцо в гигантское тело, которое заполняло собой все пространство от партера до люстры, захватывая бельэтаж, ярусы и галерку. В этой всеобъемлющей пустоте он вовсе не ощущал собственной малости — напротив, становился пропорционален залу; альвеолы его легких сплетались с многочисленными ложами и ярусами, кровь смешивалась с бархатным пурпуром кресел, блеск позолоты отзывался эйфорией пробежавших по коже мурашек. Почувствовав себя всесильным великаном, Энцо пошатнулся от нахлынувшего восторга.

Когда-то давно, в Римини, он шел по пляжу, цепляясь за руку деда, и тот вдруг наставительно произнес:

— Над сердцами итальянцев властны только церковь и опера. Одних волнуют витражи собора, других приводит в трепет оперный занавес.

— Дедушка, а ты что предпочитаешь?

— Оперу, мой мальчик, потому что она воплощает страсть, чувство, безмерность, пафос и неистовое безумие. А вот для твоей бабушки превыше всего церковь, молитва, горящая свеча, покаяние. — Дед со вздохом добавил: — Стоит выбрать одно, теряешь другое.

Несколько лет спустя, тоже благодаря деду, который его растил, Энцо открыл для себя оперу. С тех пор он дрожал, вопил и трепетал от восторга, непрестанно слушал и смотрел записи оперных спектаклей, перебирал старые, выцветшие театральные программки и ходил на выступления знаменитых певцов, изредка заглядывавших в их приморский городок. Россини, Беллини, Верди и Пуччини стали для него богами, которым следовало поклоняться; эта новая религия вскоре полностью завладела им, постепенно отдаляя от бабушки с ее Библией и четками. В итоге он отложил в сторону подаренные четки и прибрал к рукам ее старинный театральный бинокль. Его друзья были поглощены футболом, но Энцо волновали только оперные арии. В двадцать лет он покинул Римини и перебрался в Милан, где стал водить группы туристов.

Тем нравился юный гид — худой, сутуловатый, со впалой грудью, взъерошенной шевелюрой и мягкими чертами тонкого бледного лица; лишь очки в черепаховой оправе придавали ему солидность.

Благодаря экскурсиям он мог часто бывать в оперном театре: днем, наскоро показав группе собор и картинную галерею, он знакомил туристов с «Ла Скала», а вечером вновь спешил туда на спектакль. За два года театр не утратил для него очарования: чем чаще он посещал этот храм музыки, тем острее становился его слух, тем лучше он воспринимал любые голоса даже вне сцены, как в то утро, когда занавес был опущен, оркестровая яма пуста, а в тишине шелестели призрачные тени.

— Для любого певца выступление в миланском «Ла Скала» — это посвящение, — заявил Энцо группе французских туристов.

— Это почему же?

Седовласый шестидесятилетний мужчина в очках с захватанными стеклами и бежевых шортах-бермудах с раннего утра засыпал гида вопросами.

Энцо прищурился, задетый за живое. Француз, понятное дело, возмущен тем, что миланская сцена считается более престижной, чем парижская. Но почему бы трехцветному петушку не подивиться тому, что итальянский язык с его четкими гласными и резкими согласными благоприятнее для вокала, чем французский, затененный гнусавыми «н» и «м» и омраченный проглоченным «р»? Юноша гордился тем, что живет на родине бель…