C. W. Ceram
GÖTTER, GRÄBER UND GELEHRTE
Roman der Archäologie
Copyright © 1949 by Rowohlt Verlag GmbH, Hamburg
Copyright © 1967, 1972, 1999, 2008 by Rowohlt Verlag GmbH,
Reinbek bei Hamburg
All rights reserved

Перевод с немецкого Анатолия Варшавского

Оформление обложки Виктории Манацковой

В оформлении издания использованы
произведения живописи и графики европейских художников
конца XIX — первой четверти XX в.

Издание подготовлено при участии издательства «Азбука».

Церам К.

Боги, гробницы, ученые : Роман археологии / Курт Церам ; пер. с нем. А. Варшавского. — М. : КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2025 : ил.

ISBN 978-5-389-28673-3

16+

Загадки древних цивилизаций, сказочные сокровища царских гробниц, ловушки, опасности и проклятия, подстерегающие дерзких первооткрывателей, рискнувших извлечь из небытия храмы забытых богов... Звучит как тизер к приключенческому фильму. Однако задолго до того, как на широкие экраны вырвались Индиана Джонс и Лара Крофт, археология перестала быть пыльной наукой, интересной только ученым мужам. Произошло это в том числе и благодаря книге, которую вы держите в руках.

Впервые увидев свет в 1949 году, научно-популярный «роман археологии» Курта Церама был переведен более чем на 28 языков и вышел общим тиражом более 10 миллионов экземпляров. Написанная легко и увлекательно, эта книга заразила интересом к истории и археологии не одно поколение школьников Советского Союза и Восточной Европы, соперничая в популярности с романами Жюля Верна и Стивенсона. Потому что реальная история археологических открытий поражает воображение не меньше, чем приключения вымышленных персонажей.

Книга делится на четыре части. «Книга статуй» рассказывает о зарождении археологии в связи с раскопками Помпеев, открытии Трои и Микен, подтвердившем гипотезу Генриха Шлимана о том, что «Илиада» Гомера является достоверным историческим источником. Следующие части посвящены раскрытию тайн древних цивилизаций Египта («Книга пирамид»), Месопотамии («Книга башен») и Мезоамерики («Книга ступеней»).

В оформлении использованы иллюстрации из оригинального издания.

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025
Издательство КоЛибри®

От автора

 

 

 

Я советую начать чтение этой книги не с первых ее страниц. Мне известно, какое ничтожное впечатление производят все заверения автора в том, что он предлагает вниманию читателей чрезвычайно интересный материал. Я рекомендую в первую очередь прочитать «Книгу пирамид». Тогда, я надеюсь, даже самый недоверчивый читатель более благосклонно отнесется к затронутой нами теме и подойдет к книге без предвзятого мнения. После того как будет прочитана эта часть, я попросил бы читателя вернуться к началу. После этого, чтобы лучше разобраться в событиях, даже самых волнующих, можно продолжать чтение книги подряд.

Автор не задавался целью написать научный трактат. В гораздо большей степени речь идет о попытке представить развитие определенной отрасли науки таким образом, чтобы работа исследователей и ученых была видна прежде всего в ее внутреннем напряжении, ее драматических переплетениях, ее человеческих отношениях. При этом, разумеется, нельзя было отказаться от авторских отступлений, точно так же как от размышлений и сопоставлений.

Так была написана книга, которая специалисту-ученому может показаться «ненаучной».

Единственное, что я могу сказать в свое оправдание: именно таковы и были мои намерения. Я исходил из того, что археология — наука, в которой переплелись приключения и трудолюбие, романтические открытия и духовное самоотречение, наука, которая не ограничена рамками той или иной эпохи, той или иной страны, — была погребена в специальной литературе, в научных монографиях и журналах. Как бы высока ни была научная ценность этих публикаций, они ни в коем случае не пригодны в качестве популярного чтения.

Да, как ни странно это звучит, до сих пор было сделано всего лишь три-четыре попытки рассказать об исследованиях прошлого как об увлекательных приключениях. Это странно потому, что вряд ли на свете существуют приключения более захватывающие. Разумеется, если считать, что всякое приключение — это одновременно и подвиг духа.

Несмотря на то что в этой книге я был далек от сугубо научного описательства, я тем не менее чрезвычайно обязан археологии как науке. Да и может ли быть иначе? Ведь моя книга является, по сути дела, гимном этой науке, ее достижениям, ее остроумию и проницательности и прежде всего — археологам, которые в большинстве случаев лишь из скромности (качество, достойное подражания) не сообщали о том, что заслуживало широкой огласки. Имея это в виду, я старался избегать излишних обобщений или акцентов. Книгу эту можно было бы назвать археологическим романом, ибо речь в ней идет прежде всего о романтических, но действительных событиях и биографиях.

Это фактологический роман в самом строгом значении этого слова. Все повествование не просто основано на фактах, приукрашенных фантазией автора. Оно составлено, скомпилировано из фактических данных, к которым не добавлено ни одной, даже мельчайшей, подробности, ни одного, если так можно выразиться, завитка, которого бы не было в документах, относящихся к тому или иному периоду времени.

Тем не менее я убежден, что специалист, которому попадет в руки эта книга, обнаружит в ней те или иные ошибки. Мне кажется, этого невозможно избежать, если предпринимаешь первую попытку спрессовать в одном обзоре материал, относящийся по меньшей мере к четырем специальным областям знания, и я буду только благодарен всем, кто меня поправит.

Афина Лемния. 450–440 гг. до н. э.
Статуя, созданная Фидием, была посвящением жителей острова Лемнос Афинам и стояла в Акрополе.
Не сохранилась, известна по копиям.

Глава 1

Увертюра на классической почве

В 1738 году Мария Амалия Кристина, дочь Августа III Саксонского, покинула дрезденский двор и вышла замуж за короля обеих Сицилий [2] Карла Бурбона. Осматривая обширные залы неаполитанских дворцов и огромные дворцовые парки, живая и влюбленная в искусство королева обратила внимание на статуи и скульптуры, которые были найдены незадолго до последнего извержения Везувия: одни — случайно, другие — по инициативе некоего генерала д’Эльбёфа. Красота статуй привела королеву в восторг, и она попросила своего венценосного супруга разыскать для нее новые.

Со времени последнего сильного извержения Везувия 1737 года, в ходе которого склон горы обнажился, а часть вершины взлетела на воздух, вулкан вот уже полтора года молчал, спокойно возвышаясь под голубым небом Неаполя, и король согласился.

Проще всего было начать раскопки там, где кончил их д’Эльбёф. Король посоветовался с кавалером Рокко Хоакино де Алькубьерре, испанцем по происхождению, который был начальником его технических отрядов, и тот предоставил рабочих, орудия и порох.

Трудностей было много. Требовалось преодолеть пятнадцатиметровый слой твердой как камень лавы. Из колодца шахты, проложенной еще д’Эльбёфом, прорубили ходы, а затем пробурили отверстия для закладки взрывчатки.

И вот наступил момент, когда заступ наткнулся на металл, зазвучавший под его ударами, как колокол. Первой находкой были три обломка гигантских бронзовых коней. И только теперь было сделано то, с чего, собственно, следовало начинать: пригласили специалиста. Надзор за раскопками взял на себя маркиз дон Марчелло Венути — гуманист, хранитель королевской библиотеки.

За первыми находками последовали другие: три мраморные статуи одетых в тоги римлян, расписные колонны и бронзовое туловище коня. К месту раскопок прибыли король с супругой.

Маркиз, спустившись по веревке в раскоп, обнаружил лестницу, архитектура которой позволила ему прийти к определенному выводу о характере всей постройки. Одиннадцатого декабря 1738 года подтвердилась правильность сделанного им заключения: в этот день была обнаружена надпись, из которой следовало, что некий Руфус выстроил на свои собственные средства театр — Theatrum Herculanense.

Так началось открытие погребенного под землей города, ибо там, где был театр, должно было существовать и поселение. В свое время д’Эльбёф, сам того не подозревая — ведь перед ним в окаменевшей лаве открывалось множество других ходов, — попал прямо на сцену театра, буквально заваленную статуями. В том, что такое количество статуй оказалось именно здесь, не было ничего удивительного. Бурлящий поток лавы, сметающий все на своем пути, обрушил на просцениум заднюю стену театра, украшенную множеством скульптур. Так обрели здесь семнадцативековой покой эти каменные тела.

Надпись сообщила и имя города: Геркуланум.

 

Лава, огненно-жидкая масса, поток расплавленных минералов и горных пород, постепенно охлаждаясь, застывает и вновь превращается в камень. Под двадцатиметровой толщей такой застывшей лавы и лежал Геркуланум.

Во время извержения вулкана вместе с пеплом выбрасываются лапилли — небольшие куски пористой лавы — и шлак. Они градом падают на землю, покрывая ее рыхлым слоем, который нетрудно удалить с помощью самых простейших орудий. Под слоем лапилли, на значительно меньшей глубине, чем их собрат по несчастью Геркуланум, были погребены Помпеи.

Как это нередко бывает в истории, да, впрочем, и в жизни, наибольшие трудности приходятся на начало пути, а самый длинный путь частенько принимают за самый короткий. После раскопок, предпринятых д’Эльбёфом, прошло еще 35 лет, прежде чем первый удар лопаты положил начало освобождению Помпеи.

Кавалер Алькубьерре, который по-прежнему возглавлял раскопки, был не удовлетворен своими находками, хотя они и позволили королю Карлу организовать музей, равного которому не было на свете. И вот король и инженер пришли к единому решению: перенести раскопки в другое место, начав на этот раз не вслепую, а там, где, по словам ученых, лежали Помпеи, засыпанные, согласно античным источникам, в тот же день, что и город Геркулеса [3].

 

Дальнейшее напоминало игру, которую дети называют «огонь и вода», но с участием еще одного партнера — плута, который в тот момент, когда рука приближается к запрятанному предмету, кричит вместо «огонь» — «вода». В роли такого путаника выступали алчность, нетерпение, а порой и мстительность.

Раскопки начались 1 апреля 1748 года, и уже 6 апреля была найдена великолепная большая стенная роспись. Девятнадцатого апреля наткнулись на первого мертвеца, вернее, на скелет. Он лежал вытянувшись, а из его рук, застывших в судорожной хватке, выкатилось несколько золотых и серебряных монет.

Но вместо того чтобы продолжать рыть дальше, систематизируя найденное и делая выводы, что позволило бы сэкономить время при дальнейших работах, раскоп был засыпан. О том, что удалось наткнуться на центр Помпеи, никто даже не подозревал. Были начаты новые раскопки в других местах.

Удивляться этому не приходится. Могло ли быть иначе? Ведь в основе интереса королевской четы к этим раскопкам лежал всего-навсего восторг образованных невежд. Да, кстати говоря, у короля и с образованием дела обстояли далеко не блестяще.

Алькубьерре интересовала лишь техническая сторона дела. (Винкельман впоследствии гневно заметил, что Алькубьерре имел такое же отношение к древностям, «какое луна может иметь к ракам».)

Все же остальные участники раскопок были озабочены лишь одной тайной мыслью: не упустить счастливой возможности быстро разбогатеть — вдруг в один прекрасный день под заступом вновь заблестит золото или серебро? Заметим, что из 24 рабочих, занятых 6 апреля на раскопках, 12 были арестантами, а остальные получали нищенскую плату.

Раскопки привели к амфитеатру, но, поскольку здесь не нашли ни статуй, ни золота, ни украшений, перешли опять в другое место. Между тем терпение привело бы к цели.

В районе Геркулесовых ворот наткнулись на виллу, которую совершенно неправомерно — теперь уже никто не помнит, как возникло это заблуждение, — стали считать домом Цицерона. Подобным, взятым, как говорится, с потолка утверждениям еще не раз будет суждено сыграть свою роль в истории археологии, и, надо сказать, не всегда бесплодную.

Стены этой виллы были украшены великолепными фресками. Их вырезали, с них сняли копии, но саму виллу сразу же засы́пали. Мало того, в течение четырех лет весь район близ Чивита (бывшие Помпеи) оставался забытым.

Все внимание привлекли к себе более богатые раскопки в Геркулануме, в ходе которых был найден один из наиболее выдающихся памятников Античности: вилла с библиотекой, которой пользовался философ Филодем [4], известная ныне под названием Villa dei Papiri (Вилла Папирусов).

Наконец в 1754 году вновь обратились к южной части Помпеи, где нашли остатки нескольких могил и развалины античной стены. С этого времени и вплоть до сегодняшнего дня в обоих городах почти непрерывно ведутся раскопки и на свет извлекается одно чудо за другим.

 

Лишь составив точное представление о характере катастрофы, жертвой которой стали эти два города, можно понять и в полной мере вообразить себе, какое воздействие оказало открытие этих городов на век классицизма.

В середине августа 79 года до н. э. появились первые признаки предстоящего извержения Везувия. Впрочем, извержения бывали и раньше. Однако в предобеденные часы 24 августа стало ясно, что на сей раз дело оборачивается настоящей катастрофой.

Со страшным грохотом, подобным сильному раскату грома, разверзлась вершина вулкана. К заоблачным высям поднялся столб дыма, напоминавший по своим очертаниям гигантский кедр. С неба, исчерченного молниями, с шумом и треском обрушился настоящий ливень из камней и пепла, затмивший солнце. Замертво падали на землю птицы, с воплями разбегались во все стороны люди, забивались в норы звери. По улицам неслись потоки воды, невесть откуда взявшейся — с неба ли, из недр ли земли.

Катастрофа разразилась ранним утром обычного солнечного дня. Однако городам суждено было погибнуть по-разному.

Лавина грязи, образовавшейся из пепла, воды и лавы, залила Геркуланум, затопила его улицы и переулки. Поднимаясь, она достигала крыш, затекала в окна и двери, наполняя собой весь город, как вода губку, и в конце концов наглухо замуровала его вместе со всем, что не успело спастись в отчаянном бегстве.

Судьба Помпеи сложилась по-иному. Здесь не было потока грязи, единственным спасением от которого служило, по-видимому, бегство. Здесь все началось с вулканического пепла, который удавалось легко стряхнуть. Однако вскоре стали падать лапилли. Потом — куски пемзы, по нескольку килограммов каждый. Вся опасность создавшейся ситуации прояснялась лишь постепенно.

И когда наконец люди поняли, что им угрожает, было уже слишком поздно. На город опустились серные пары. Они заползали во все щели, проникали под повязки и платки, которыми люди прикрывали лица. Дышать становилось все труднее...

Пытаясь вырваться на волю, глотнуть свежего воздуха, горожане выбегали на улицу. Здесь они попадали под град лапилли и в ужасе возвращались назад. Но стоило им переступить порог дома, как на них обваливался потолок, погребая их под своими обломками.

Некоторым удавалось отсрочить гибель. Они забивались под лестницы и в галереи, проводя там в предсмертном страхе последние полчаса своей жизни. Потом и туда проникали серные пары...

Сорок восемь часов спустя вновь засияло солнце. Однако и Помпеи, и Геркуланум к тому времени уже перестали существовать. В радиусе 18 километров все было разрушено, поля покрылись лавой и пеплом. Пепел занесло даже в Африку, Сирию и Египет. Теперь над Везувием был виден только тонкий столб дыма и снова голубело небо.

Можно себе представить, какое необычайно важное значение имело это событие для сегодняшнего дня, для науки, занимающейся изучением прошлого.

 

Прошло почти семнадцать столетий.

Люди другой культуры, других обычаев, но связанные с жертвами катастрофы кровными узами общечеловеческого родства, взяли заступы и откопали то, что так долго покоилось под землей. Это можно сравнить только с чудом воскрешения.

Ушедшему с головой в свою науку и поэтому свободному от эмоций исследователю подобная катастрофа может представиться удивительной «удачей». «Я затрудняюсь назвать более интересное явление...» — простодушно говорит Гёте о гибели Помпеи.

И в самом деле, что может лучше, чем пепел, сохранить, нет, «законсервировать» — это будет точнее — для последующих поколений исследователей целый город таким, каким он был в своих трудовых буднях?

Город умер не обычной смертью — он не успел отцвести и увянуть. Словно по мановению волшебной палочки, застыл он в расцвете своих сил. И законы времени, законы жизни и смерти утратили свою власть над ним.

До того как начались раскопки, был известен только сам факт гибели двух городов во время извержения Везувия. Теперь это трагическое происшествие постепенно вырисовывалось все яснее. Сообщения о нем античных писателей облекались в плоть и кровь. Все более зримым становился ужасающий размах этой катастрофы и ее внезапность. Будничная жизнь оборвалась настолько стремительно, что поросята остались в очагах, а хлеб — в печах.

 

Какую историю могли бы, например, поведать фрагменты двух скелетов, на ногах которых еще сохранились рабские цепи? Что пережили эти люди, закованные, беспомощные, в те часы, когда кругом все гибло?

Какие муки должна была испытать эта собака, прежде чем околела? Ее нашли под потолком одной из комнат. Прикованная цепью, она поднималась вместе с растущим слоем лапилли, которые проникали в комнату сквозь окна и двери. Поднималась до тех пор, пока наконец не наткнулась на непреодолимую преграду, потолок, тявкнула в последний раз и задохнулась.

Под ударами заступа открывались картины гибели семей, ужасающие людские драмы. Финальную главу известного романа Бульвер-Литтона «Последние дни Помпеи» отнюдь нельзя назвать неправдоподобной.

Некоторых матерей нашли с детьми на руках; пытаясь спасти своих чад, они укрывали их последним куском ткани, но так и погибли вместе.

Иные мужчины и женщины успели схватить свои сокровища и добежать до ворот. Однако здесь их настиг град лапилли, и они погибли, зажав в руках свои драгоценности и деньги.

«Cave canem» («Остерегайся собаки») — гласит мозаичная надпись перед дверью того дома, в котором Бульвер поселил своего Главка. На пороге этого дома погибли две девушки. Они медлили с бегством, пытаясь собрать вещи, а потом бежать было уже поздно.

У Геркулесовых ворот тела погибших лежали чуть ли не вповалку. Груз домашнего скарба, который они тащили, оказался для них непосильным.

В одной из комнат были найдены скелеты женщины и собаки. Внимательное исследование позволило восстановить разыгравшуюся здесь трагедию. В самом деле, почему скелет собаки сохранился полностью, а останки женщины раскиданы по всей комнате? Кто мог их раскидать? Может быть, их растащила собака, в которой под влиянием голода проснулась волчья природа? Возможно, она отсрочила день своей гибели, напав на собственную хозяйку и разодрав ее на куски.

Неподалеку, в другом доме, событиями рокового дня были прерваны поминки. Участники тризны возлежали вокруг стола. Так их и нашли семнадцать столетий спустя. Они оказались участниками собственных похорон.

В одном месте смерть настигла семерых детей, которые играли, ничего не подозревая, в комнате. В другом — тридцать четыре человека и с ними козу — она, очевидно, пыталась, отчаянно звеня колокольчиком, найти спасение в мнимой прочности людского жилища.

Тому, кто слишком медлил с бегством, не помогли ни мужество, ни осмотрительность, ни сила. Был найден скелет человека поистине геркулесовского сложения. Он также оказался не в силах защитить жену и четырнадцатилетнюю дочь, которые бежали впереди него. Все трое так и остались лежать на дороге. Правда, в последнем усилии мужчина, очевидно, сделал еще одну попытку подняться, но, одурманенный ядовитыми парами, медленно опустился на землю, перевернулся на спину и застыл. Засыпавший мужчину пепел как бы снял слепок с его тела. Ученые залили в эту форму гипс и получили скульптурное изображение погибшего помпеянина.

 

Можно себе представить, какой шум, какой грохот раздавался в засыпанном доме, когда оставленный в нем или отставший от других человек вдруг обнаруживал, что через окна и двери выйти уже нельзя. Он пытался прорубить топором проход в стене, потом, не найдя здесь пути к спасению, принимался за вторую стену. Когда же и тут ему навстречу устремлялся поток, он, обессилев, опускался на пол.

Дома, храм Исиды, амфитеатр — все сохранилось в неприкосновенном виде. В канцеляриях лежали восковые таблички, в библиотеках — свитки папируса, в мастерских — инструменты, в банях — стригилы (скребки). На столах в гостиницах еще стояла посуда и лежали деньги, брошенные в спешке последними посетителями. На стенах харчевен сохранились любовные стишки. Фрески, которые были, по словам Венути, «прекраснее творений Рафаэля», украшали стены вилл.

Перед этим богатством открытий очутился теперь образованный человек восемнадцатого столетия. Родившийся после Ренессанса, он был подготовлен к восприятию всех красот Античности. Но как сын того века, в котором уже угадывалась грядущая сила точных наук, он предпочитал эстетической созерцательности изучение фактов. Объединить оба этих воззрения мог только знаток и поклонник античного искусства, владеющий в то же время методами научного исследования и научной критики.

Когда в Помпеях раздались первые удары заступа, человек, для которого эта задача станет делом жизни, проживал вблизи Дрездена, состоя в должности графского библиотекаря. Ему было тридцать лет, и он не совершил еще ничего значительного. Двадцать один год спустя не кто иной, как Готхольд Эфраим Лессинг, получив известие о его смерти, писал: «За последнее время это уже второй писатель, которому я охотно подарил бы несколько лет моей жизни».

Глава 2

Винкельман,
или Рождение новой науки

Ангелика Кауфман написала в 1764 году в Риме портрет своего учителя — Винкельмана. Он сидит перед открытой книгой с пером в руке. У него огромные темные глаза и лоб мыслителя, большой нос, придающий ему здесь сходство с Бурбонами, мягкие, округлые очертания рта и подбородка. Он похож скорее на художника или артиста, чем на ученого. «Природа дала ему все, что необходимо мужчине, и все, что может его украсить», — сказал Гёте.

Винкельман родился в 1717 году в Штендале (Восточная Германия) в семье бедного башмачника. В детстве он излазил все окрестные курганы, и с его легкой руки поисками древних могил занялись все местные мальчишки.

В 1743 году он стал помощником директора школы в Зеегаузене. «С величайшей тщательностью исполнял я обязанности учителя и заставлял ребятишек, головы которых были покрыты паршой, затверживать азбуку, сам же в то время всей душой стремился к познанию красоты и восхищался гомеровскими метафорами».

Иоганн Иоахим Винкельманн
(1717–1768)

Поступив в 1748 году на службу к графу фон Бюнау библиотекарем, Винкельман поселился близ Дрездена. Пруссию Фридриха II он покинул без всякого сожаления, поскольку имел возможность убедиться в том, что это «деспотическая страна». Вспоминал он о ней с содроганием. «Во всяком случае, я чувствовал рабство больше, чем другие».

Перемена места жительства определила его дальнейшую судьбу: он попал в круг выдающихся художников. Сыграло роль и то, что в Дрездене находилась самая большая в Германии коллекция древностей. Это заставило его изменить свои прежние планы (он был одержим идеей отправиться в Египет).

Первые же его работы, появившиеся в печати, получили отклик во всей Европе.

Духовно независимый, отнюдь не догматик в своих религиозных воззрениях, он переходит в католичество, чтобы получить работу в Италии, — для него Рим стоил мессы. В 1758 году он становится библиотекарем и хранителем коллекций кардинала Альбани, в 1763-м — верховным хранителем всех древностей Рима и его окрестностей, посещает Помпеи и Геркуланум.

В 1768 году Винкельман был убит.

 

Три произведения Винкельмана положили начало научному исследованию истории древности: «Донесения о раскопках в Геркулануме» («Sendschreiben von den herkulanischen Entdeckungen»), его основной труд «История искусства древности» («Geschichte der Kunst des Altertums») и «Неизвестные античные памятники» («Monumenti antichi inediti»).

Мы уже говорили о том, что раскопки в Помпеях и Геркулануме велись без всякого плана, но еще большим злом, чем отсутствие плана, была та «таинственность», которой эти раскопки окружались по приказу эгоистичных властителей. Всем посторонним, будь то путешественники или ученые, иначе говоря, всем людям, которые могли бы поведать о раскопках миру, доступ к ним был запрещен.

Лишь некий книжный червь, по имени Баярди, получил от короля разрешение составить первый каталог находок. Он начал с предисловия, не дав себе труда даже осмотреть раскопки. Он писал, писал и, так и не приступив к основному труду, заполнил к 1752 году своими писаниями пять пухлых томов общим счетом в 2677 страниц!

Завистливый и злобный, он сумел к тому же добиться распоряжения министра о запрете на публикацию сообщения двух других авторов, которые, вместо того чтобы тратить время на предисловия, взяли, что называется, быка за рога и сразу перешли к делу.

Если же какому-либо исследователю и удавалось получить доступ к находкам и ознакомиться с ними, то полная неразработанность вопроса и отсутствие основополагающих данных вели к столь же далеким от истины теориям, как, например, теория Марторелли. Ссылаясь на то, что при раскопках была найдена чернильница, Марторелли доказывал на 652 страницах своего двухтомного труда, что в древности были распространены не книги-свитки, а обычные в нашем понимании книги, хотя свитки папируса из библиотеки Филодема лежали перед его глазами.

Только в 1757 году наконец появился первый фолиант о древностях, изданный Валеттой. Средства для издания — 12 тысяч дукатов — были предоставлены королем.

И вот в эту затхлую атмосферу зависти, интриг, учености «пудреных париков» попал Винкельман. Преодолевая неслыханные трудности — в нем заподозрили шпиона, — Винкельман все же добился разрешения посетить королевский музей. Однако ему строжайше запретили зарисовывать находящиеся там скульптуры и статуи.

Винкельмана разозлил этот запрет, и, как оказалось, в своем озлоблении он не был одинок. В монастыре августинцев, где Винкельман остановился, он познакомился с патером Пьяджи, которого застал за весьма странным занятием.

В свое время, когда была найдена библиотека Виллы Папирусов, всех привела в восхищение ее богатая коллекция старинных рукописей. Но стоило взять в руки тот или иной папирус, чтобы рассмотреть или прочесть его, как он тут же рассыпáлся в пыль.

Спасти папирусы пробовали самыми разными способами. Все попытки были тщетны. Но вот однажды невесть откуда появился патер с «почти такой же рамкой, какой пользуются для завивки волос при изготовлении париков». Он утверждал, что с помощью этого приспособления ему удастся развернуть свитки, не повредив их. Ему предоставили свободу действий.

К тому времени, когда Винкельман очутился в келье патера, тот уже несколько лет занимался своей работой. Его успехам в развертывании папирусов сопутствовал явный неуспех у короля и Алькубьерре, которые ничего не смыслили в этой работе и не понимали всей ее сложности.

Все время, пока Винкельман сидел у него в келье, озлобленный монах честил всех и вся. С величайшей осторожностью, словно перебирая пух, он буквально по миллиметру прокручивал на своей машинке обуглившийся папирус, браня при этом короля за равнодушие, а чиновников и рабочих — за их неспособность к работе. Гордясь одержанной победой, он показывал Винкельману очередную спасенную им страницу из трактата Филодема о музыке, но вдруг снова вспоминал о нетерпеливых и завистливых невеждах и опять принимался браниться.

Винкельман слушал речи патера с большим сочувствием: ведь и ему все еще было запрещено посещать раскопки. Как и прежде, он вынужден был довольствоваться посещением музея. Как и прежде, ему запрещалось снимать копии. Подкупив смотрителей, он сумел увидеть кое-какие находки, но через некоторое время к ним добавились новые, немаловажные для общей оценки античной культуры.

Эти фрески и скульптуры отличались несколько необычным содержанием. Король, человек чрезвычайно ограниченный, был шокирован, когда ему показали скульптуру сатира, сжимающего в страстных объятиях козу. Он приказал немедленно отправить все подобного рода скульптуры в Рим и держать их там под замком. Так Винкельману и не удалось увидеть эти произведения.

 

И все-таки, несмотря на все трудности, в 1762 году он опубликовал первое «Донесение о раскопках в Геркулануме». Двумя годами позже он вновь посетил город и музей и напечатал второе «Донесение». В обоих документах он ссылался на сведения, почерпнутые им из рассказов патера. И та и другая публикация содержали резкую критику.

Когда второе его «Донесение» дошло во французском переводе до неаполитанского двора, там поднялась целая буря возмущения. Этот немец, которому была оказана редкая милость — ведь ему позволили осмотреть музей, — так отплатил за нее!

Разумеется, нападки Винкельмана были справедливы, а его гнев — не беспричинен. Впрочем, для нас это уже не имеет никакого значения. Основная ценность донесений заключалась в том, что в них впервые ясно и по-деловому были описаны начатые у подножия Везувия раскопки.

В это же время появился и другой, по существу главный, труд Винкельмана — «История искусства древности». В нем он выступил как классификатор античных памятников, число которых непрерывно росло. Не имея перед собой никакого образца для подражания, как сам об этом с гордостью говорил, он впервые изложил историю развития античного искусства. Он создал свою систему, опираясь на скудные и отрывочные сведения, почерпнутые им из трудов древних авторов, и с величайшей проницательностью истолковав все имевшиеся в его распоряжении новые данные.

Блестящее изложение, образные и яркие выводы произвели необыкновенное впечатление на весь образованный мир. Всех охватило то горячее сочувствие античным идеалам и увлечение ими, которое породило век классицизма.

Эта книга оказала решающее влияние на развитие археологии. Она побуждала заняться поисками прекрасного, где бы оно ни таилось. Она указывала путь, давала ключ к открытию древних цивилизаций через изучение памятников их культуры. Она пробуждала надежду найти с помощью заступа еще что-либо столь же неизвестное, удивительное и прекрасное, как погребенные под землей Помпеи.

Но только в своем труде «Неизвестные античные памятники», вышедшем в 1767 году, Винкельман дал в руки юной археологии в полном смысле научное оружие. Не имея перед собой образца для подражания, он сам стал таким образцом. Изучив для определения и интерпретации памятников всю греческую мифологию и сумев использовать в своих обобщениях даже самые мелкие подробности, он освободил ранее существовавший метод от филологических пут и от влияния древних историков, свидетельства которых возводились до сих пор в догму.

 

Многие утверждения Винкельмана были неверными, многие его выводы — слишком поспешными. Созданная им картина древности страдала идеализацией. В Элладе жили не только «люди, равные богам». Его знание произведений греческого искусства, несмотря на обилие материала, было весьма ограниченным.

Он увидел лишь копии, сделанные в римскую эпоху и отбеленные миллионами капель воды и миллиардами песчинок. Между тем мир древности вовсе не был столь строг и столь белоснежен. Он был пестрым — настолько пестрым, что, несмотря на все тому подтверждения, нам сегодня трудно это себе представить.

Подлинная греческая пластика и скульптура были многоцветны. Так, мраморная статуя женщины из афинского Акрополя окрашена в красный, зеленый, голубой и желтый цвета. Нередко находили статуи не только с красными губами, но и со сделанными из драгоценных камней сверкающими глазами и даже с искусственными ресницами, что особенно непривычно для нас.

Непреходящей заслугой Винкельмана является то, что он установил порядок там, где до него был только хаос, привнес знание туда, где до тех пор господствовали лишь догадки и легенды. Еще большей его заслугой является все то, что он сделал своим открытием античного мира для немецкой классики — Шиллера и Гёте. Кроме того, Винкельман дал будущим исследователям оружие, с помощью которого они сумели впоследствии вырвать из тьмы времен другие, еще более древние цивилизации.

 

В 1768 году, возвращаясь в Италию из поездки на родину, Винкельман познакомился в одной из гостиниц Триеста с неким итальянцем, не подозревая, что перед ним неоднократно привлекавшийся к суду преступник. Мы можем лишь гадать, почему Винкельман искал общества этого человека и даже ел вместе с ним в своей комнате.

Винкельман был заметным клиентом в гостинице. Он был богато одет, его манеры обличали в нем светского человека. При случае можно было увидеть, что у него есть и золотые монеты — память об аудиенции у Марии Терезии Австрийской. Итальянец, откликавшийся на малоподходящее ему имя Арканджело [5], запасся веревкой и ножом.

Вечером 8 июня 1768 года ученый решил написать еще пару страниц и, сняв верхнюю одежду, присел к письменному столу. В этот момент в комнату вошел итальянец. Он накинул Винкельману на шею петлю и в разыгравшейся вслед за этим короткой схватке нанес ученому шесть тяжелых ножевых ранений.

Смертельно раненный Винкельман, человек очень крепкого телосложения, нашел в себе силы спуститься по лестнице. Появление его, окровавленного и бледного, вызвало настоящий переполох среди кельнеров и горничных. Пока они пришли в себя, всякая помощь оказалась уже ненужной.

Когда несколько часов спустя Винкельман скончался, на письменном столе нашли листок бумаги с последним начертанным его рукой словом: «Следует...» Он не успел закончить свою мысль: убийца выбил перо из рук великого ученого, основателя новой науки.

Но труд Винкельмана не остался бесплодным. Во всем мире живут его ученики. Со дня его гибели минуло уже чуть ли не два столетия, но по-прежнему в Риме и Афинах, во всех ныне существующих крупных центрах археологической науки ежегодно 9 декабря археологи отмечают День Винкельмана — день рождения великого ученого.

Глава 3

Следопыты истории

Если мы откроем сегодня какую-нибудь книгу, посвященную античному искусству, нас, коль скоро мы над этим задумаемся, должно поразить одно обстоятельство: авторы в подписях к иллюстрациям без затруднения сообщают совершенно точные сведения о том, каким событиям иллюстрации посвящены, кто на них изображен.

Вот эта голова, найденная одним крестьянином из Кампаньи, — голова Августа. А вот та конная статуя — статуя Марка Аврелия. А это банкир Луций Цецилий Юкунда. Или еще точнее: это Аполлон Савроктон («Убивающий ящерицу»), изваянный Праксителем. Это «Амазонка» Поликлета. А вот эта роспись вазы Дуриса изображает Зевса, похищающего спящую девушку.

Кто из нас задумывался над тем, откуда почерпнуты эти сведения, каким образом люди сумели разобраться в том, кому принадлежит та или иная скульптура, кого она изображает, тем более что чуть ли не все эти скульптуры безымянные?

Мы видим в музеях пожелтевшие от времени, полуистлевшие свитки папируса, черепки ваз, фрагменты рельефов, колонн, испещренных какими-то рисунками и знаками, иероглифами и клинописью. Мы знаем, есть люди, для которых разобраться в этих знаках, прочесть их так же просто, как для нас прочитать газету или книгу.

Отдаем ли мы себе отчет в том, какой остротой ума нужно было обладать, чтобы суметь раскрыть тайну языков, которые были мертвыми уже в те времена, когда Северная Европа еще находилась на стадии варварства? Задумываемся ли мы над тем, что помогло нам проникнуть в тайну этих мертвых знаков?

Роспись внутренней поверхности килика из Танагры, Беотия, V в. до н. э. (с 525 по 475 г. до н. э.). Сцена изображает лежащего симпосиаста с кроталой, играющего с кроликом и поющего «O pedon kalliste» (начало стиха Феогнида).

Мы перелистываем труды современных историков. Перед нами проходит история древних народов, следы культуры которых обнаруживаются еще и сегодня в тех или иных элементах языка, во многих наших обычаях и нравах, в наших произведениях искусства, несмотря на то что жизнь этих народов протекала в далеких от нас землях и следы ее теряются во тьме веков.

Мы читаем их историю и знаем, что это не легенда, не сказка. Перед нами цифры, даты, имена правителей и королей. Мы узнаём, как они жили в дни войны и в дни мира, какими были их дома, их храмы. Мы узнаём о периодах величия и падения государства с точностью до года, месяца и даже дня, хотя все события происходили задолго до нашей эры, когда нашего летосчисления не было еще и в помине, когда не родились еще наши календари.

Откуда же все эти сведения? Откуда эта точность и определенность хронологических таблиц?

Мы хотим рассказать о становлении науки археологии, представить ее в развитии, не утаив ничего. Большинство вопросов, которые мы только что задали, отпадут по мере изложения. Дабы не утомлять читателя повторениями, мы позволим себе уже сейчас сделать несколько общих, предварительных замечаний о методах археологии, рассказать о тех трудностях, с которыми ей приходится сталкиваться.

Римский антиквар Аугусто Яндоло рассказывает в своих воспоминаниях о том, как ему, еще мальчишкой, довелось вместе с отцом присутствовать при вскрытии этрусского саркофага:

Нелегко было сдвинуть крышку. Наконец она поднялась, стала вертикально и потом тяжело упала на другую сторону. И тогда произошло то, чего я никогда не забуду, что до самой смерти будет стоять у меня перед глазами. Я увидел молодого воина в полном вооружении — в шлеме, с копьем, щитом и в поножах. Я подчеркиваю: не скелет воина, а самого воина. Казалось, смерть не коснулась его. Он лежал вытянувшись, и можно было подумать, что его только что положили в могилу. Это видéние продолжалось какую-то долю секунды. Потом оно исчезло, словно развеянное ярким светом факелов. Шлем скатился направо; круглый щит вдавился в латы, покрывавшие грудь; поножи, лишившись опоры, оказались на земле. От соприкосновения с воздухом тело, столетиями лежавшее непотревоженным, неожиданно обратилось в прах, и только пылинки, казавшиеся в свете факелов золотистыми, еще плясали в воздухе.

Воин был представителем загадочного народа, происхождение и родословная которого неизвестны и поныне. Один-единственный взгляд успели бросить на него, на его лицо исследователи — и он рассыпался, превратился в пыль. Почему? Виной тому была неосторожность исследователей.

Когда в странах классической древности, еще задолго до открытия Помпеи, стали находить в земле первые статуи, отыскивались люди достаточно просвещенные, чтобы не только видеть в этих обнаженных фигурах языческих идолов, но и смутно догадываться об их эстетической ценности.

Но даже когда в эпоху Ренессанса эти статуи стали выставлять во дворцах князей и кардиналов, дожей, кондотьеров и парвеню, их все-таки еще рассматривали всего лишь как курьезные раритеты, коллекционирование которых сделалось модой. Порой в таких частных музеях античная статуя мирно соседствовала с засушенным эмбрионом двухголового ребенка, античный рельеф уживался с чучелом птицы, которую якобы держал в руках святой Франциск, покровитель птиц.

Вплоть до прошлого столетия ничто не мешало людям жадным и невежественным обогащаться за счет находок, а если это обещало доход, то и разрушать найденное.

Терракотовая статуя, найденная на Кипре. Реконс…