Словно искра
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
Маме, папе и Джошу.
И всем детям с весёлыми руками-крылышками
Глава первая
— Это просто позор, а не почерк.
Я слышу эти слова, но как будто издалека. Как будто кричат из-за стены. Я продолжаю смотреть на лежащий передо мной лист бумаги. Я могу прочитать написанное. Могу разобрать каждое слово, хоть перед глазами всё и расплывается из-за слёз. Я чувствую, что на меня уставился весь класс. Моя лучшая подруга. Её новая подруга. Новенькая девочка. Кое-кто из мальчишек смеётся.
Я всё смотрю на свой листок. Но он вдруг исчезает.
Мисс Мёрфи схватила его с парты и рвёт на клочки. Звук рвущейся бумаги ужасно громкий. Он отдаётся прямо у меня в ушах. Герои рассказа, который я писала, умоляют мисс Мёрфи прекратить, но она не слушает. Она сминает обрывки и бросает в мусорную корзину. Промахивается. Мой рассказ кучкой лежит на шершавом ковролине.
— НЕ СМЕЙ больше писать так небрежно! — кричит мисс Мёрфи. Может, она и не кричит, но так кажется. — Тебе ясно, Аделина?! — Мне больше нравится, когда меня называют Адди. — Никогда. В твоём возрасте стыдно иметь такой почерк. Как у дошкольницы.
Вот бы здесь была моя сестра. Киди всегда объясняет мне то, что я не могу контролировать или объяснить себе сама. Она во всём находит смысл. Она понимает.
— Ты меня поняла?
Крики такие громкие, а после них так тихо. Я неуверенно киваю. Хотя и не понимаю. Я просто знаю, чего от меня ждут.
Больше мисс Мёрфи ничего не говорит. Она идёт к доске. Со мной покончено. Я чувствую, как новенькая пялится на меня, а моя подруга Дженна шепчется со своей новой подругой Эмили.
В этом году нашей учительницей должна была быть миссис Брайт, она вела у нас несколько занятий перед летними каникулами. Рядом со своей подписью она рисовала улыбающееся солнышко, а если ей казалось, что ты нервничаешь, она брала тебя за руку. Но миссис Брайт заболела, и наш класс взяла мисс Мёрфи.
Я думала, что в этом году в школе будет лучше. Что я буду лучше.
Я вытаскиваю свой тезаурус — карманный словарь синонимов. Киди подарила мне его на Рождество. Она знает, что я обожаю использовать разные необычные слова, и мы смеялись, потому что «тезаурус» звучит как название какого-то динозавра. Я читаю слово за словом, чтобы успокоиться и переварить крики и звук рвущейся бумаги.
Нахожу одно подходящее. Унижение.
*
В такие дни, как сегодня, на большой перемене я иду в библиотеку. Звонок звенит ужасно пронзительно, мы задвигаем стулья и выходим из класса, и я чувствую, что все смотрят на меня. От громких звуков у меня кружится голова, ощущения такие, будто сверлят чувствительный зуб. Я иду по коридорам и стараюсь дышать ровнее и смотреть только прямо. Все разговаривают очень громко, даже если идут совсем рядом. Подходят слишком близко, толкаются и шумят так, что у меня горит шея и сердце бьётся быстро-быстро.
Наконец я в библиотеке: здесь тишина. И так просторно. Одно окно открыто, чтобы впустить свежий воздух. Говорить громко здесь нельзя. Все книги снабжены этикетками и распределены по секциям.
А за своим столом сидит мистер Эллисон.
— Адди!
У него тёмные кудрявые волосы, он высокий и для мужчины — худой. Носит большие очки и растянутые джемперы. Если описывать мистера Эллисона словом из тезауруса, я бы сказала, что он добродушный.
Но мне нравится называть его приятным. Потому что он правда такой. Мой мозг всё визуализирует. Он всё переводит в картинки, и, когда кто-то произносит слово «приятный», я сразу же вспоминаю мистера Эллисона, библиотекаря.
— У меня есть кое-что специально для тебя!
Мне нравится, что он не задаёт дурацких вопросов. Его не интересует, как прошли каникулы или как дела у сестёр. Он просто сразу начинает говорить о книгах.
— Вот.
Он подходит к одному из столов и кладёт на него большую книгу в твёрдом переплёте. Недавние противные ощущения исчезают.
— Акулы!
Я тут же раскрываю книгу и провожу ладонью по первой глянцевой странице. В прошлом году я сказала мистеру Эллисону, что обожаю акул. Что для меня они — самые интересные существа, даже интереснее древних египтян и динозавров.
Он запомнил.
— Это энциклопедия, — говорит он, пока я устраиваюсь с книгой. — То есть книга, которая посвящена какой-нибудь одной теме или области знаний. Эта — об акулах.
Я киваю, слегка оторопев от восторга.
— Правда, я подозреваю, что тебе уже и так известно всё, о чём здесь написано, — говорит он со смехом, и я понимаю, что он шутит.
— У акул нет костей, — отвечаю я, поглаживая фотографию синей акулы. — И у них шесть чувств, а не пять. Они улавливают электрические сигналы окружающей среды. Сигналы, исходящие от других живых существ! И ещё они чуют кровь за много километров.
Порой у них случается сенсорная перегрузка1. Для них всего чересчур много, всё слишком громкое.
Я переворачиваю страницу. Там фотография: гренландская акула, совсем одна, плавает в ледяной воде.
— Люди их не понимают. — Я трогаю акулий плавник. — Вообще-то, многие их даже ненавидят. Не понимают, вот и боятся. И поэтому обижают.
Мистер Эллисон молчит, пока я читаю первую страницу.
— Возьми книжку домой, Адди, на сколько хочешь.
Я поднимаю на него взгляд. Он улыбается, но только губами. Не глазами.
— Спасибо!
Я стараюсь вложить в голос всю свою радость, чтобы дать ему понять, что я правда рада. Мистер Эллисон возвращается к себе за стол, и я ныряю в книгу. После урока с чересчур шумными и буйными одноклассниками чтение успокаивает лучше всего. Можно не торопиться. Никто не подгоняет и не рявкает на меня. Все слова подчиняются правилам. Фотографии яркие и живые, но не настолько, чтобы у меня случилась перегрузка.
По ночам, пытаясь уснуть, я люблю представлять, что погружаюсь в холодные океанские волны и плаваю с акулой. Мы исследуем обломки кораблей, подводные пещеры и коралловые рифы. Всё цветное, но вокруг бескрайние водные просторы. Здесь нет толп, никто не толкается и не болтает. Я не стану хватать акулу за спинной плавник. Просто буду держаться с ней рядом.
И нам не нужно разговаривать. Мы можем просто быть.
Глава вторая
Время в ожидании сестры тянется дольше всего.
Когда я прихожу из школы, папа уже готовит ужин. Сегодня понедельник, значит, будет паста. Я люблю самую простую. Если соуса слишком много, язык в нём как будто тонет, поэтому папа делает соус бешамель для меня и какой-нибудь другой для остальных — себя, моих старших сестёр и мамы, когда она дома.
— Чай почти готов, Адди.
Папа знает, что нельзя сразу приставать с расспросами. Мне нужно привыкнуть к обстановке — так Киди сказала. Сначала она объяснила это мне, а потом папе, и тогда стало полегче.
Я помогаю накрыть на стол. Мы подбрасываем пасту к потолку: прилипнет или нет? Одна спагеттина падает, и папа ловит её ртом, со смехом съедает и кричит, чтобы Нина заканчивала сидеть перед камерой и спускалась ужинать. Он не слышит, как наверху чиркают по полу ножки стула, как жужжит, задвигаясь, объектив и как с обречённым щелчком закрывается дверь её спальни.
Но я слышу.
Нина — моя старшая сестра, она всегда дома и всегда чего-то хочет. Чего именно — не знаю. Жить в другом месте, жить идеальной жизнью, видимость которой она создаёт в своих роликах. Розово-золотой, чистой и опрятной жизни.
У Нины тёмно-рыжие волосы, но она красится в блондинку. Проколоты у неё только уши. Она носит юбки из шотландки и водолазки. В её комнате стоят камера на высоком штативе и внушительные лампы для съёмки. Через эту камеру она разговаривает с десятками тысяч людей об одежде и макияже.
Я ни разу не видела, чтобы в жизни Нина улыбалась так же, как в своих видео.
— О чём снимала сегодня?
Папа постоянно спрашивает об одном и том же. Он это называет «налаживать контакт». Считает, что людям важно чувствовать, что другие интересуются их жизнью. Вот если мне кто-то интересен, я могу задать сотни вопросов, причём самых разных.
— Просто стримила, — говорит Нина, накладывая себе маленькую порцию. От соуса, которым она чуть сбрызгивает пасту, у меня жжёт в носу. — Просмотры упали, ведь я больше не снимаю обзоры на новые коллекции.
Мама сказала Нине, что скупать каждый месяц такую кучу вещей — расточительство. Был скандал с хлопаньем дверьми, и у меня из-за этого дрожали руки.
Нина встаёт и, распахнув холодильник, ищет там сок.
— Где она?
Я заметила, что, когда Нина говорит о Киди, её голос приобретает особую окраску. У её голоса два оттенка. Тёмный и светлый. Оба — для Киди. Но мне неизвестно, что они означают.
Я жду не Нину, а Киди.
Папа не отвечает, а я знаю, что сестра обращалась не ко мне, потому что на меня не смотрела. Я накручиваю спагетти на вилку. На это нужно некоторое время.
— Что нового в школе?
Я чувствую взгляд Нины прямо у себя на плечах. И поэтому ими пожимаю. Она подсаживается к столу:
— Адди, я тебя спрашиваю.
— Нина, — мягко упрекает её папа.
— Не помню, — говорю я.
Нина сейчас скажет, что я вру, но это не так. Как только я выхожу из школы, мне трудно собрать воспоминания воедино. Они сложатся в чёткую картинку только через пару дней.
— У тебя ведь прекрасная память. — Нина так скребёт приборами по тарелке, что мне плохо. — Если она говорит, что не помнит, значит, что-то не так. — Это уже папе, не мне.
— Тебе нравится ваша учительница?
Перед глазами проносится образ мисс Мёрфи. Один из её зубов, особенно жёлтый. Длинные ногти.
— Она точно такая, как говорила Киди.
Нина резко кладёт приборы на стол.
— Слушай… Ты так считаешь только из-за слов Киди. Адди, она училась у мисс Мёрфи давным-давно. У вас мисс Мёрфи…