Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Валерия Гореликова

Иконников-Галицкий А.

Блистательный и преступный : Хроники петербургских преступлений / Анджей Иконников-Галицкий. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. + вкл. — (Азбука-классика. Non-Fiction).

ISBN 978-5-389-29035-8

16+

Книга «Блистательный и преступный: Хроники петербургских преступлений» — это увлекательное и весьма по­учительное повествование, посвященное криминальной жизни столицы Российской империи во второй половине XIX века. Автор книги — известный петербургский поэт, пуб­лицист, историк Анджей Иконников-Галицкий — не ограничивается рассказами о наиболее интересных и остросюжетных уголовных делах: убийствах, кражах, мошенничестве, дуэлях, фальшивомонетничестве и т. д. Из книги можно узнать о состоянии правоохранительной системы, судов, по­лиции, тюрем, особенностях правовых отношений той эпохи. Кроме того, читателю предлагаются своего рода экскурсии по местам преступлений, совершенных в разных районах города (Сенная площадь, Коломна, окрестности Обводного канала, Васильевский остров и др.). Издание адресовано широкому кругу читателей.

© А. А. Иконников-Галицкий, 2007, 2025
© Оформление.
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025
Издательство Азбука®

Вместо предисловия.
Револьвер в ридикюле

Петербург—Ленинград — город двойников и раздвоений. Блистательный и преступный. Поверхност­ное знакомство с этим городом заключается в разглядывании классических фасадов. Но они — всего лишь декорация, макияж. В свое время император Петр приказал деревянные дома Санкт-Питер-Бурха, возводимого под неусыпным его надзором, штукатурить и раскрашивать под камень. Так и повелось: снаружи косметика колонн, фронтонов, золоченых шпилей, а внутри, за и под — крошащийся кирпич, протечка в потолке и смутная матерщина вечно пьяного соседа за стенкой. «Все не то, чем кажется» — диагноз, поставленный Гоголем не одному только Невскому проспекту, но вообще городу. А что же на самом деле?

Почему бы нам не свернуть с парадного проспекта во двор? Посмотрим хоть краем глаза, что там. Содержание этой книги — беглый, почти экскурсионный взгляд в окна и подворотни девиантного, непритязательного Петербурга нескольких десятилетий его бытия — от отмены крепостного права до революции.

В одной из финальных сцен «Фауста», когда ангельские силы готовы ринуться в решительный бой с воинством князя тьмы, Мефистофель вдруг говорит подчиненным ему бесам, указывая вверх: «Не трогайте их, это ведь такие же черти, как вы, только переодетые». Петербургские ангелы, отражаясь вниз головами в обманчивой невской воде, легко обращаются в бесов. Впрочем, обратное тоже возможно.

Кстати, о революции. Вот это — типичный случай взаимного перерождения ангелов в бесов, героев в злодеев, соглядатаев в поднадзорных, преследователей в жертвы. Все мы знаем: революция — величайшее потрясение, пережитое городом и миром в XX столетии. Между тем демоны русской революции ворвались в промозглый сумрак петербургского октября в окружении крикливой, разнузданной, глумливой толпы мелких бесов и бесенят преступного мира.

Императорский Петербург равно притягивал к себе (и генерировал в себе) волны революционных движений и выбросы антиобщественной энергии криминала. Политическая столица Российской империи была одновременно столицей криминальной и главным полем деятельности революционных организаций. О том, что в самодержавно-капиталистической России (и прежде всего в Петербурге) революция шла рука об руку с преступностью, свидетельствуют бесстрастные цифры полицейских отчетов. При их изучении становится очевидной закономерность: периоды наиболее активного роста преступности — середина 1860-х, конец 1870-х — начало 1880-х, 1900–1905, 1909–1913 годы — предшествуют всплес­кам революционной активности: «хождению в народ», народовольческому террору, революции 1905 года и, наконец, катастрофе Мировой войны, переросшей в Семнадцатый год. В этом смысле петербургская преступность эпохи капиталистической­ перестройки конца XIX — начала XX века есть явление всемирно-исторического значения, как и русская революция.

Недавно, читая материалы по истории криминала советской поры, я с изумлением узнал, что в 1960-х — первой половине 1970-х годов в Ленинграде фиксировалось в среднем всего около 50 убийств в год (не считая убийств по неосторожности, убийств, со­вершенных в пределах необходимой самообороны, при исполнении представителями власти служебных обязанностей и т. п.). С тех пор население города возросло примерно на 20%, а число криминальных убийств увеличилось на порядок! Причем начало стремительного роста приходится не на годы распада СССР и «великой капиталистической революции», а на предшествующие им — конец 1970-х — начало 1980-х. Тут нельзя не усмотреть причинно-следственную связь. Поистине, в мрачной игре преступлений и наказаний — ключ к пониманию великих ис­торических переломов.

Вот — в качестве введения в тему — несколько кровавых криминальных историй из жизни блистательной имперской столицы. Посмотрим — увидим, каким странным образом трансформировалось отношение общества к нарушению простой и ясной за­поведи «не убий».

Хороший градоначальник —
мертвый градоначальник

Итак, место действия — здание градоначальства, дом № 2 по Гороховой улице, что на углу Адмиралтейского проспекта. Время действия — середина дня 24 января (6 февраля н. ст.) 1878 года. Градоначальник­ Петербурга генерал-адъютант Ф. Ф. Трепов собирался начать обычный прием просителей. В приемной дожидалось несколько десятков человек, преимущественно бедно одетых: градоначальник славился своей демократичностью и доступностью, на прием к нему мог прийти всякий петербуржец. По заведенному порядку его высокопревосходительство вышел из кабинета и стал обходить просителей, расспрашивая о сути их дел и принимая письменные прошения. В самом темном углу приемной, возле дубового книжного шкафа, дожидалась своей очереди молодая, скромно-приличного вида женщина с невзрачным продолговатым бледным лицом и серыми невыразительными глазами. В руках ее была зажата бумага с прошением, на локте висела маленькая дамская сумочка-ридикюль. Генерал-адъютант неторопливо подошел, поздоровался, принял из ее рук бумагу, начал читать — и в этот момент просительница достала из ридикюля револьвер и выстрелила. Раненный в правый бок, Трепов упал.

В приемной поднялась страшная суматоха. Только через несколько минут, среди шума и криков, кто-то из полицейских догадался схватить стрелявшую; впрочем, она не пыталась скрыться. Трепова подняли, унесли. В сумятице никто не запомнил — один был выстрел или несколько; не озаботились выяс­нением этого обстоятельства и производившие дознание чины. К вечеру врачи установили, что гра­доначальник ранен одною пулей в печень, что рана опасна, но не смертельна. Задержанная преступ­ница была препровождена в Дом предваритель­ного заключения (на Захарьевской улице). На первых допросах она молчала, категорически отказывалась назвать себя. Лишь некоторое время спустя удалось установить ее личность: Вера Ивановна Засулич, 1851 года рождения.

Главная загадка, пред коей оказалось следствие, — мотивы преступления. Установить какую-либо связь между обвиняемой и потерпевшим не удавалось. А ведь от определения мотивов зависели квалификация и подведомственность дела. Если это государ­ственное преступление, то рассматривать его должно Особое присутствие Сената; если покушение на убийство по личным мотивам — то окружной суд с участием присяжных. Решать вопрос предстояло самому министру юстиции графу К. И. Палену. Граф не любил скандалов и побаивался политики. Он решил: Засулич действовала по личным мотивам. Дело было квалифицировано как уголовное и передано в окружной суд.

В ходе предварительного следствия Засулич разговорилась. И выдвинула версию, объяснявшую бессмысленный на первый взгляд поступок. (Впрочем, кому принадлежит авторство — ей или либерально настроенным следователям, ищущим популярности в обществе, — установить не представляется возможным.) Якобы она хотела отомстить Трепову за то, что по его приказу был подвергнут телесному наказанию политический заключенный Боголюбов. Вообще-то странно: после того инцидента прошло немало времени, успела отгреметь и закончиться Русско-турецкая война (Плевна, Карс, Шипка-Шейново...); Засулич не была знакома с Боголюбовым, да и проживала в это время вдали от Петербурга, в Пензе. Тем не менее версия «благородной мести царскому сатрапу» легла в основу обвинительного заключения.

И не случайно. Только таким образом можно было совершить финт: превратить обвиняемую в ге­роиню, а потерпевшего — в обвиняемого. А в этом были заинтересованы многие лица в Петербурге. Слишком необычным, слишком деятельным и популярным администратором был генерал-адъютант Трепов.

В России так: хороший градоначальник — мерт­вый градоначальник.

Прискорбный эпизод с розгосечением произошел 13 июля 1877 года. Трепов в скверном расположении духа проходил двором Дома предварительного заключения и встретил совершавших прогулку арестантов. Трепову показалось, что политический заключенный Боголюбов (это революционный псевдоним, настоящая фамилия, как впоследствии выяс­нилось, Емельянов) без должного уважения поклонился градоначальнику. И Боголюбов был высечен розгами. Расправа возмутила заключенных, спровоцировав в тюрьме нечто вроде бунта. Факты эти попали в газеты, стали известны в городе, взбудоражи­ли общественное мнение.

Законно или противозаконно было распоряжение Трепова — сложный вопрос. Телесные наказания­ законом допускались в отношении ссыльнокаторж­ных за правонарушения, совершенные в местах отбывания наказания. Боголюбов-Емельянов был уже осужден на каторгу, но до этапа находился в Доме предварительного заключения. В общем, казуистика. Она, впрочем, мало кого интересовала. Важно было другое: осужден Боголюбов был по политической статье, за участие (вместе с Плехановым) в знаменитой антиправительственной демонстрации у Казанского собора 6 декабря 1876 года. Интеллигенция в те времена относилась к власти столь же враждебно, как и в памятные нам «застойные» годы. Трепов был провозглашен злодеем, Боголюбов — страдальцем за правое дело. (О нем, правда, скоро забыли. Через несколько лет, в ссылке, он сошел с ума и умер в тюремной палате для душевнобольных.) Все великосветские и чиновные враги Трепова возликовали. Появилась надежда избавиться от него. Для реализации Надежды, как известно, необходима Вера. И она явилась.

Вера Засулич как нельзя лучше подходила на роль Немезиды. Она уже раз сидела в тюрьме по политическому обвинению. Семнадцатилетней девушкой, только-только выйдя из пансиона, на какой-то молодежной сходке она познакомилась с пламенным апостолом революционного террора Сергеем Нечаевым; года полтора выполняла его секретные поручения. Потом Нечаева арестовали; на всю Россию прогремело знаменитое «нечаевское дело»; около три­дцати человек были осуждены за участие в анти­правительственной организации и за убийство своего товарища студента Ивана Иванова. Восемнадцатилетняя Засулич тоже была арестована, два года просидела в Доме предварительного заключения; освобождена от суда за недоказанностью вины, но выслана из Петербурга в административном порядке. Семь лет мыкалась по ссылкам; естественно, семьи не завела и все теснее сближалась с кругами революционной молодежи. А эти круги тем временем строились в боевые порядки: в 1876 году образовалась подпольная «Земля и воля», среди участников которой наиболее активную группу составляли последователи Нечаева. Идея убийства как способа достижения всеобщего счастья стремительно овладевала умами.

О подобных умонастроениях неплохо были осведомлены те, кому следует: жандармерия и «охранка». Начальники корпуса жандармов — граф П. А. Шувалов и сменивший его А. Л. Потапов ненавидели Трепова. Как, впрочем, и министр внутренних дел А. Е. Тимашев, и высшее руководство полиции. У них были свои люди в охранном отделении. Не исключено, что идея вложить оружие возмездия в руки ка­кой-нибудь экзальтированной революционерки родилась в кругу этих высокопоставленных «защитников обездоленных». Кандидатура должна была вызывать сочувствие у «общественности», подогревая тем самым чувство отвращения к «сатрапу». Ста­реющая в революционной борьбе девица Засулич отвечала всем требованиям. Даже сербская фамилия вызывала романтические воспоминания о борьбе братьев-славян против тирании султана.

Дело было расследовано быстро, суд состоялся уже 31 марта. Петербург гудел; вокруг здания судебных установлений (Литейный пр., 4) с ночи стала собираться толпа; в зал заседаний попасть было невозможно, все места были расхватаны заранее, а пус­кали туда (как в театр по контрамаркам) по запискам от председателя суда А. Ф. Кони. В толпе оживленно обсуждали новость: подсудимую будет защищать малоизвестный адвокат П. А. Александров. Сетовали: засудят, расправятся. Кляли Трепова, злорадствовали по поводу его отсутствия в суде: градоначаль­ник еще не вполне оправился от раны и лежал дома. В воздухе незримо витала тень Шарлотты Корде, восходящей на гильотину. В вынесении обвинитель­ного вердикта никто сомневаться не мог — ни люди в толпе, ни министр юстиции Пален, ни Кони, ни адвокат Александров. Факт совершения преступления подсудимой был очевиден.

Слушания длились не очень долго. Александров произнес трепетную речь, смысл которой — прямо как в фильме «Берегись автомобиля» — сводился к одному: подсудимая виновна, но она невиновна. А виновен Некто (высказываться впрямую о Трепове как о представителе верховной власти было запрещено), по чьему распоряжению «над политическим осужденным арестантом было совершено позорное сечение». Александров говорил: «С чувством глубокого, непримиримого оскорбления за нравственное достоинство человека отнеслась Засулич к известию о позорном наказании Боголюбова»; «...и вдруг внезапная мысль, как молния сверкнувшая в уме За­сулич: „О, я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик. В моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!“». Словом, тут уж никак нельзя было не пойти и не выстрелить Трепову в печень. Просто подло было бы не выстрелить.

Кони в напутствии присяжным просил их быть снисходительными к подсудимой. Присяжные удалились на совещание. Совещались недолго. Вышли. Старейшина огласил вердикт: по всем пунктам обвинения невиновна. По распоряжению Кони (в точном соответствии с законом) Засулич была тут же освобождена из-под стражи. На улицу ее вынесли на руках. Что творилось на Литейном, Сергиевской и Захарьевской улицах — того не передать словами. Такого ликования в Петербурге не было, пожалуй, с 11 марта 1801 года, с убийства императора Павла. Полиция и власти растерялись совершенно. Правда, прокурор немедленно направил кассационную жалобу в Сенат; уже к вечеру того же дня поступило распоряжение: в связи с повторным рассмотрением дела снова взять Засулич под стражу... Какое там! Отыскать ее в городе было невозможно, да и небе­зопасно — все равно что отобрать Жанну д’Арк у жителей освобожденного Орлеана. Около полутора лет Засулич успешно скрывалась на конспиративных квартирах по всей России, потом беспрепятственно выехала за границу. Дальнейшая судьба известна: дружба с Плехановым, переход в марксизм, работа в редакции газеты «Искра», II съезд РСДРП, меньшевизм, смерть в «великом и страшном» 1919 году у разбитого корыта революционного идеализма.

О других участниках процесса. Александров уже вечером 31 марта «заснул знаменитым» (если вообще спал в ту ночь). Пален подал в отставку. Вслед за ним ушел и Тимашев. Кони дотянул до конца свой судейский срок и на несколько лет отошел от дел. Самое интересное, что и для Трепова исход суда означал конец карьеры: вскоре по выздоровлении он имел у государя аудиенцию, после которой подал в отставку. С живой, многотрудной работы градоначальника был переведен на почетную, но никчемную должность в жандармерию. Его преемником стал малозначительный генерал-майор Зуров.

Дело Засулич было столь громким, что неуслышанными оказались победные фанфары: подписание триумфального Сан-Стефанского мира с Турцией осталось как бы не замеченным русским «образованным обществом». Но куда важнее последствия другого рода.

Отныне убийство в России становится вполне приемлемым способом решения «проклятых вопросов», а антиобщественные, уголовные, аморальные начала — доминантами общественного развития. До процесса Засулич Россия не знала терроризма как фактора общественной жизни (единственное покушение Дмитрия Каракозова на Александра II в 1866 году вызвало ужас в обществе как событие неслыханное). Не прошло и пяти месяцев после оправдания Засулич — и среди бела дня в центре столицы был убит недавно назначенный шеф жандармов генерал Н. В. Мезенцов. Убийца в форме гвардейского офицера подошел к сановнику, достал нож, зарезал — и преспокойно скрылся. А вскоре объявился в Лондоне, выступал в эмигрантской русской печати под псевдонимом Степняк (С. М. Кравчинский), 2 ап­реля 1879 года другой асассин, А. К. Соловьев, подкараулил на Певческом мосту возле Зимнего дворца самого государя императора Александра Николаевича, разрядил в него револьвер, с пяти шагов шесть раз промахнулся, был арестован, судим, казнен. Засим последовал страшный взрыв на железной дороге, уничтоживший поезд царской свиты; засим — 5 февраля 1880 года — еще более страшный взрыв в Зимнем дворце. Император уцелел случайно.

«Верхи не могли» более жить по-старому, и вот затравленный террористами, лишенный покоя в собственном доме Александр II возводит на вершину власти «бархатного диктатора» М. Т. Лорис-Меликова. Тот провозглашает «диктатуру сердца», политику борьбы с разрушительным нигилизмом, разрас­тающимся снизу, путем осуществления либеральных реформ сверху — и через несколько дней сам едва не становится жертвой террориста.

20 февраля того же года министр внутренних дел, шеф жандармов и председатель Верховной распорядительной комиссии по охранению государственного порядка граф Лорис-Меликов спустился по парадной лестнице арендуемого им особняка на Большой Морской, вышел на крыльцо, остановился в ожидании экипажа... В этот момент к нему бросился давно прогуливавшийся поблизости молодой человек, выхватил револьвер из кармана студенческой шинели, с трех шагов выстрелил... Промахнулся: пуля лишь порвала шубу и сюртук министра. Старый воин Лорис-Меликов не растерялся, выбил оружие, схватил нападавшего за ворот, несколькими ударами сбил его с ног, прижал к ступеням крыльца. Тут (что и говорить, вовремя!) подбежала охрана, покушавшегося связали, доставили в полицию. О нем удалось выяснить немногое: фамилия Млодецкий, убеждения — революционные; действовал ли он по заданию «Народной воли» или был фанатиком-одиночкой — так до конца и не узнали. Уже на следующий день военный суд приговорил его к смерти, и 22 февраля Млодецкий был казнен через повешение на Семеновском плацу, почти что на месте нынешнего ТЮЗа.

Не помогло. 1 марта 1881 года совершилось цареубийство: два взрыва на набережной Екатерининского канала смертельно ранили царя-освободи­теля Александра II и его убийцу; первый скончался во дворце через несколько часов от страшных ран и огромной кровопотери; голову второго в полицейском морге отделили от туловища, заспиртовали в банке и возили по городу для опознания; только так выяснили имя: Игнатий Гриневицкий, бывший студент, агент-исполнитель «Народной воли».

Одна шестая часть обитаемого мира понеслась в бездну.

Кровь министра просвещения

Связь между революцией и криминалом неминуема и обоюдна. Преступный мир заинтересован в революции, ибо слом общественно-политического строя дает ему возможность вырваться из-под пресса устойчивых социальных институтов и государственных структур. Революция заинтересована в преступном мире: в его разрушительном, негативном менталитете, в его системе ценностей, отрицающей устои общества, наконец, в его «живой силе», в той массе мелких и средних правонарушителей, которые, как показывает опыт всех стран, прошедших через горнило социальных смут, являются активнейшими участниками революционных беспорядков. В советское время, как, впрочем, и в дореволюционное, принято было отделять террористов — «идейных» убийц от уголовников — «корыстных» убийц. Эти вторые счи­тались злодеями и преступниками; первых же общество страшилось, но не осуждало. Народные из­бранники в Думе дважды — в 1906 и 1907 годах — отказались вынести резолюцию, осуждающую политические убийства, — и, по существу, узако­нили их. На самом деле, в кровавых трудах «Народной воли» или боевой организации эсеров так же невозможно найти черту, отделяющую их от обыкновенного криминала, как и в грабежах банков, осуществляемых большевистскими боевиками, а ино­гда — бандитами под видом большевиков. В «Белой гвардии» Булгакова классически явлена сцена «революционной экспроприации» на квартире господина Лисовича, оказывающейся на поверку обыкновенным уголовным грабежом. Так же и некоторые революционные теракты слишком уж смахивают на обыкновенные уголовные убийства, а мотивы по­ведения «борцов революции» очень похожи на те, что движут убийцами на почве ревности, корысти, уязвленного самолюбия, психической неуравновешенности или геростратовского тщеславия.

Если идти по улице Зодчего Росси (бывшей Театральной) к площади Ломоносова (так называемой «Ватрушке»), то справа откроется выгнутый дугой классический фасад с полуколоннами. В этом здании до революции располагалось Министерство народного просвещения. В этом здании, принадлежащем столь мирному ведомству, 14 февраля 1901 года прогремел выстрел. В министра Н. П. Боголепова стрелял некто, записавшийся к нему на прие…