История свидетеля. Книга 1. Бог не желает
Steven Erikson
THE GOD IS NOT WILLING
Copyright © Steven Erikson, 2021
First published as The God is Not Willing in 2021 by Bantam Press,
an imprint of Transworld Publishers.
Transworld Publishers is part of the Penguin Random House group of companies.
All rights reserved
Перевод с английского Кирилла Плешкова
Серийное оформление Виктории Манацковой
Оформление обложки Егора Саламашенко
Иллюстрация на обложке Сергея Шикина
Карта выполнена Юлией Каташинской
Эриксон С.
История свидетеля. Кн. 1 : Бог не желает : роман / Стивен Эриксон ; пер. с англ. К. Плешкова. — СПб. : Азбука, Азбука-Аттикус, 2025. — (Звезды новой фэнтези).
ISBN 978-5-389-29039-6
18+
Много чего изменилось в Малазанской империи.
Поселок Серебряное Озеро восстановился после хаоса, принесенного воинами-теблорами, и северные теблорские племена больше не вторгаются в Южные земли. Один из воинов, что когда-то напал на поселок, великан Карса Орлонг, теперь считается у теблоров богом, хотя живет в далеком Даруджистане, но, похоже, этот бог не желает участвовать в жизни соплеменников. В горах, где живут теблоры, появился новый военный вождь, и он готов бросить вызов Карсе Орлонгу — даже если для этого придется с кровью пробиваться через земли Малазанской империи. А это значит — грядут новые потрясения, и усугубляет ситуацию то, что на севере начинается великое таяние льдов, оттуда движется водяная стена, и приближающийся страшный потоп может погубить всех.
Впервые на русском!
© К. П. Плешков, перевод, 2025
© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательская Группа
«Азбука-Аттикус», 2025
Издательство Азбука®
Этот роман посвящается Ленор Кеннеди —
за то, что периодически вытаскивает меня
в Интернет, и за дружбу
Действующие лица
Рэнт — полукровка-теблор, внебрачный сын Карсы Орлонга
Дамиск — охотник и следопыт
Гоур — повелитель черных джеков
Нилгхан — воин черных джеков
Сарлис — мать Рэнта, обычная женщина
Тройка — убийца-ши’гал
Четырнадцатый легион, Вторая рота
Грубьян — капитан, командир роты
Второй взвод
Шрейка — сержант
Подтелега — капрал
Изыск — рядовой
Громоглас — рядовой
Трындец — рядовой
Чашка — рядовой
Третий взвод
Штырь — сержант
Моррут — капрал
Омс — рядовой
Голодранка — рядовая
Бенгер — рядовой
Никакнет — рядовая
Четвертый взвод
Дрючок — сержант
Перекус — капрал
Заводь — рядовая
Фолибор — рядовой
Плед — рядовой
Аникс Фро — рядовая
Теблоры
Делас Фана — дочь Карсы Орлонга
Тонит Агра — дочь Карсы Орлонга
Сатал — дочь Карсы Орлонга
Карак Торд — сын Делюма Торда; воин
Далисса — вдова Байрота Гилда
Пэйк Гилд — дочь Далиссы и Байрота Гилда
Элад Тарос — воевода всех теблоров
Валок — сунид, бывший раб
Байрак — сунид, бывший раб
Галамбар — ратид, освободитель рабов-сунидов
Сивит Гила — ратидка, воин
Торас Ваунт — ратидка, воин
Салан Ардал — вождь сунидов
Кадараст — ратид, воин
Хесталана — ратидка, воин
Багидд — ратид, воин
Сти Эпифаноз — разведчица из клана Яркий Узел
Малазанский гарнизон
в поселке Серебряное Озеро
Наст Форн — лейтенант, командир гарнизона
Блага Ролли — сержант
Коняга — капрал
Транд — рядовой
Летунья — рядовая
Ошибка — рядовая
Припрыжка — рядовая
Гунд Желтый — рядовой
Отряд наемников капитана Балка
Андрисон Балк — командир отряда
Ара — лейтенант
Палка — сержант
Сугал — сержант
Ревун — сержант
Струпп — маг
Кранал — маг
Вист — маг
Шлёп — «ночной клинок»
Байрдал — «ночной клинок»
Паунт — «ночной клинок»
Орул — «ночной клинок»
Паллат — «ночной клинок»
Фрай — «ночной клинок»
Ирик — «ночной клинок»
Рэйле — «ночной клинок»
Прочие
Сильгар-младший — мэр Серебряного Озера
Сторп — хозяин таверны «Черный угорь»; ветеран
Зверушка — ласка
Жрикрыс — маг
Блоуланта — швея
Варбо — обозник
Севитт — кулак, командир Четырнадцатого легиона
Лепесток — командир батальона, Четырнадцатый легион
Мертвяга — командир батальона, Четырнадцатый легион
Сеножога — капитан, Четырнадцатый легион
Хрип — сержант, Четырнадцатый легион
Сулбан — сержант, Четырнадцатый легион
Беллам Ном — сержант, Четырнадцатый легион
Пест — морпех
Доброночь — морпех
Олит Фас — морпех
Ведьма-Путаница — племенной дух
Нистилаш — колдун-ганрел
Сука-Война — богиня джеков
Каснок — повелитель белых джеков
Блед — Пес Тени
И что теперь делать? Повелитель Смерти мертв. Отец Войны безмолвно покоится в разбитой гробнице. Свет и Тьма сбежали в Тень, а Тень мечтает о солнечном свете. Дома лежат в забвении. Тщетно кричат глашатаи, каменщики просеивают пыль в онемевших ладонях, возлюбленные одиноко ждут в ночи. Рыдают королевы, спотыкаются короли. Весь мир пришел в движение, и с каждым вздохом и произнесенным словом умирает истина.
Старуха идет по коридору, одну за другой зажигая свечи, но голодный ветер крадет за ее спиной каждый язычок пламени.
Но я вижу простершееся передо мной новое поле битвы, встречающее рассвет тяжким молчанием. Вскоре рассеется тьма, открыв взору два противостоящих войска. Словно крылья, хлопают на ветру знамена, над рядами солдат поднимается пар. Восходящее солнце освещает броню и оружие, которые напоминают рассыпанные сокровища.
А затем среди врагов возникает он: одинокая фигура, словно башня из плоти и непреклонной силы воли. Кости его подобны железу, но на лице лежит печать усталости. Он не поборник кого бы то ни было, но бог для каждого. Он — кровавое благословение воина и сладостный поцелуй любовника, свидетель при каждой смерти и творец детей. Он — золоченый нос корабля истории, яростно вздымающийся среди пены, но при этом свободно чувствует себя в пространстве между могильным курганом и древним менгиром. Он — тяжкая поступь и легкое как перышко касание, холодный взор и мимолетный взгляд. Все капитулируют перед ним, и всё приносится ему в жертву. Ради него рушатся государства, во имя его преклоняют колени боги. Не вините его, если империи пылают, равно как и в тот миг, когда от вас отворачивается возлюбленный. Быть свидетелем — значит начать видеть. Видеть — значит начать понимать. А понять — значит в страхе отпрянуть. Но он не отступает, без оружия и брони противостоя этому будущему, и я знаю, кто он: Нежелающий Бог, Беспомощный Бог, Убийца Всех и Никого.
Враг не двигается с места. Солнце заливает поверхность мира золотыми лучами. Станет ли этот день днем войны? Посмотрим...
Ханаскордия. Видения Последнего Пророка.
Третий Карсанский апокриф
(Даруджистан, в год Вызова Фералы)
Над Лейдеронским плато, Северо-Западный Генабакис, земли теблоров
Подъем занял шесть дней. К середине седьмого они добрались до вершины склона, по которому в последние два дня продвигались вдоль почти отвесной ледяной стены, которая высилась слева. Поверхность стены была изъедена недавним таянием снегов, но на такой высоте зима все еще держала горы мертвой хваткой, а яркие солнечные лучи искрились и переливались, подобно радуге, в порывах сильного холодного ветра.
Вершина склона представляла собой покатый неровный хребет, на котором едва могли устоять четверо теблоров. Ветер отчаянно завывал, взъерошивая мех на составлявших их одежду шкурах и дергая за болтающиеся ремни оружия. Ветер то и дело пытался сбить всех четверых с ног, будто разгневанный их стойкостью. Эти высоты, равно как и сам этот мир, не принадлежали им. Слишком близким было небо, и слишком разреженным был воздух.
Вдова Далисса из племени теблоров плотнее запахнула на плечах волчью шкуру. Склон впереди круто уходил вниз, к массе разбитого льда, песка и снега, которая тянулась вдоль берега, словно защитная стена.
Никто из четверки не готов был пока начать разговор. Прищурившись, вдова Далисса взглянула на север, где предположительно заканчивалось озеро, но повсюду, насколько хватало глаз, все было белым-бело. Над белизной, подобно мутным облакам, парили самые высокие вершины, а вид лишенных снега южных склонов наводил ужас. Вдова Далисса повернулась к стоявшему справа от нее молодому воеводе.
Ее до сих пор удивляло, что рядом с ними ратид, как будто тысячелетия вражды и убийств ничего не значили, по крайней мере не настолько, чтобы помешать этому воеводе оказаться среди уридов в поисках воинов, которые сопроводили бы его к этим местам.
Все менялось.
— Значит, твой народ смог увидеть, — сказала Далисса, пристально взглянув на него.
Элад Тарос оперся на свой двуручный меч, воткнув острие в стекловидный лед, заполнявший трещину в камне у его ног.
— На высокогорных летних стоянках, — кивнул он, — Белые Лики уже больше не белы.
Лишь немногие уриды, слышавшие историю Элада, смогли понять всю значимость этого известия. Жизнь текла медленно, в размеренном ритме сменяющих друг друга времен года. Если прошлая зима выдалась более холодной — что ж, значит, позапрошлая была теплее. Если оттепель вдруг наступала резко и неожиданно, если с северных вершин приносило странные потоки теплого воздуха, если день за днем шел снег, образовывая сугробы, где мог бы с головой утонуть теблор, если сами леса взбирались все выше по горным склонам, в то время как деревья, которые росли ниже, погибали от летней засухи и болезней... что ж, подобно тому, как каждое лето приходилось выбирать новое высокогорное пастбище, так менялся и образ жизни постоянно приспосабливавшихся теблоров.
Уриды бормотали, что этого известия не стоит пугаться. Да, возможно, ратиды — жители тех немногих селений, что остались в отдаленных укрытых местах, прячась от алчных работорговцев с юга, — просто взяли моду постоянно скулить, словно побитые псы, и теперь вздрагивают при виде теней в небе...
Подобные слова могли бы омрачить лик Элада Тароса, но он лишь улыбнулся, оскалив зубы в беззвучном рыке.
— Все «дети»-работорговцы мертвы, — объявил он, испустив медленный долгий вздох. — Или вы не поверили даже этим слухам? Неужели мое имя здесь ничего не значит? Я Элад Тарос, воевода всех сунидов и ратидов, свободных и когда-то бывших рабами. Головы тысяч «детей»-работорговцев отмечают наш победный путь на родину, и каждая насажена на сунидское или ратидское копье. — Он помедлил, и его серые глаза презрительно блеснули. — Если потребуется, я найду нескольких воинов-фалидов для путешествия на север...
И на этом все закончилось. В конце концов, что мог бы сказать Элад Тарос ненавистным фалидам? «Уриды сбежали в свои хижины и не стали меня слушать...»? Даже для тех, кто ничего не понимал, выбора не оставалось, ибо каждым воином повелевала гордость.
Возможно, этот воевода-ратид и был молод, но уж абсолютно точно не глуп.
— Вечные снега сошли, — промолвил Карак Торд. — Что само по себе невозможно. — Взгляд его был полон тревоги, но смотрел он не на далекие горы, а на озеро. — Так что ответ на вопрос, куда они девались, получен. — Карак повернулся к Эладу. — А та затопленная долина? Она всегда была такой?
— Нет, Карак из племени уридов. Когда-то там текла река, чистая и холодная, омывая круглые камни, гальку и песок. В тех местах на отмелях собирали золото. А если переходить реку вброд, она была не глубже чем по пояс.
— Когда это было? — спросил Карак Торд.
— Во времена моего отца.
Послышался фыркающий смешок второй из присутствовавших здесь женщин.
— Может, покопаешься в памяти, воевода, и вспомнишь, в каком столетии он в последний раз бывал в этих краях?
— Мне незачем вспоминать, Тонит из племени уридов, ибо его нет в живых. Пойми, наш род с давних пор владел даром золотоискательства. Мы забирались в самые отдаленные и глубокие уголки гор, где не бывал больше никто из теблоров. Все золото, ходящее среди теблоров, найдено моей семьей. — Он пожал плечами. — Разумеется, я пошел по стопам предков, и мое обучение началось с ранних лет. Потом нагрянули работорговцы, и нас, тех, кому удалось сбежать, изгнали с юга. А когда мы наконец решили, что нам ничто не угрожает... на нас напали разбойники. Именно тогда и убили моего отца.
Вдова Далисса вновь взглянула на воеводу. Во рту у нее внезапно пересохло.
— Этими разбойниками, воевода, были уриды.
— Да, — бесстрастно проговорил он.
Карак Торд уставился на Элада, широко раскрыв глаза:
— Мои сородичи...
— Именно так, — кивнул Элад. — Узнать их имена было нетрудно, — в конце концов, разве уриды не воспевают и поныне Карсу Орлонга, Делюма Торда и Байрота Гилда? — Он пристально взглянул на Далиссу. — И ты, вдова, чье дитя было рождено от семени Байрота, — разве ты теперь не среди новых приверженцев Сломленного Бога?
— Ты слишком много знаешь об уридах, — ответила она, и от слов ее повеяло холодом стального клинка.
Элад пожал плечами, будто тема их разговора перестала его интересовать, и вновь перевел взгляд на замерзшее озеро.
— Похоже, все не так уж и плохо, — сказал он. — Перед нами не озеро, но залив. За горным хребтом Божий Шаг, где когда-то простиралась тундра, теперь лежит море, которое отгораживают от океана высокогорья на западе. — Элад внезапно замолчал, наклонив голову. — Что мне известно об этом континенте? Наверняка больше, чем любому из вас. Вам кажется, будто мы живем в маленьком мирке этих гор и долин, равнин на юге и моря за ними. Мал, однако, вовсе не мир, а знания теблоров о нем.
— Но только не твои собственные? — резко спросила Тонит Агра, пытаясь скрыть страх под маской презрения.
— Бывшие рабы могут много чего рассказать. Все их знания служат просвещению других. И я видел карты. — Элад повернулся кругом. — Море удерживает ледяная стена. Поднимаясь вдоль нее с нашей стороны в последние два дня, мы видели в этой стене трещины, признаки распада. Мы видели когда-то угодивших в ее ловушку древних зверей, чья вонючая шерсть теперь торчит из поверхности утеса. С каждой весной обнажаются все новые погибшие животные, привлекая кондоров, ворон и даже великих воронов. Прошлое дарит падальщикам обильное пиршество. И тем не менее, — добавил он, — в нем можно узреть будущее. Наше будущее.
Вдова Далисса догадывалась, что означают оголившиеся горные вершины. Зима мира умирала. И точно так же Далисса понимала, в чем заключается цель их путешествия — увидеть, куда ушла талая вода. Выяснить, почему она не сошла ниже, туда, где каждое лето на теблоров все так же обрушивалась засуха. Теперь истина была очевидна.
— Когда прорвет эту ледяную дамбу... — начала было Далисса.
Но воевода Элад Тарос не позволил женщине договорить, перебив ее:
— Когда прорвет эту ледяную дамбу, воины уридов, то миру теблоров придет конец.
— Ты говорил про море, — вмешался Карак Торд. — Куда нам от него бежать?
Элад Тарос улыбнулся:
— Я не просто так оказался среди уридов. Я много где побывал, и, прежде чем мое странствие закончится, все теблорские кланы будут со мной.
— С тобой? — протянула Тонит. — И кем же, интересно, мы должны тебя провозгласить? Великим воителем-ратидом, освободителем сунидских и ратидских рабов, убийцей тысячи «детей» юга? Воевода Элад Тарос! О да, теперь он поведет нас на войну с потопом, который не под силу остановить даже богам!
Элад склонил голову набок, как будто впервые увидев Тонит Агру. Они почти не разговаривали с тех пор, как покинули селение уридов.
— Тонит Агра, твой страх проступает под слишком тонкой кожей, и он слышен в каждом произнесенном тобою слове. — Элад поднял руку, когда женщина потянулась к своему мечу из кровавого дерева. — Послушай меня, Тонит Агра. Страх преследует всех нас, и любой воин, который станет это отрицать, — глупец. Но послушай меня. Вот что я тебе скажу: если теблорам суждено ощутить ледяной ветер ужаса, пусть он дует нам в спину.
Элад замолчал.
Вдова Далисса издала какой-то странный звук — она и сама не знала, что он значит, — и медленно покачала головой.
— Считаешь, будто идешь по стопам Сломленного Бога? В его тени? Ратид, чей отец пал от меча Карсы? Или Делюма, или Байрота? И теперь ты собрался выйти из этой тени, чтобы обрести славу, которая столкнет Сломленного Бога в пропасть?
Элад Тарос пожал плечами:
— Да, я ищу славы, вдова Далисса, и если Сломленному Богу суждено сыграть в этом некую роль, то место его — на острие моего меча. Тонит Агра права: мы не можем сражаться с потопом. Придет вода и зальет наши земли. Но это станет лишь рождением истинного потопа. Неужели ты еще не поняла?
— О, я прекрасно все поняла, воитель Элад Тарос, — кивнула Тонит. — Потоп придет в наши пределы. Он наводнит все земли на юге, где обитают «дети»-работорговцы. И уничтожит их всех.
— Нет, — покачал головой Элад. — Это сделаем мы.
Внезапно Карак Торд повернулся к Эладу Таросу и опустился на колени, положив свой меч из кровавого дерева на ладони и держа его параллельно земле.
— Я Карак Торд из племени уридов. Веди меня, воитель.
Улыбнувшись, Элад дотронулся до клинка:
— Быть по сему.
Мгновение спустя примеру Карака последовала Тонит Агра, и, несмотря на их недавнюю стычку, воевода не колеблясь принял ее клятву.
Вдова Далисса отвела взгляд, хотя знала, что ратид уже выжидающе повернулся к ней. Она не хотела и не могла его отвергнуть. Далиссу обдало яростным жаром, сердце отчаянно билось в груди, но она молчала, уставившись в сторону далекого юга.
— Да, — пробормотал Элад Тарос, вдруг шагнув к ней. — Перед водой будет пламя.
— Возможно, это мой муж убил твоего отца.
— Нет. Я собственными глазами видел, как его зарубил Карса. Из всех мужчин-ратидов выжил лишь я один.
— Понимаю.
— В самом деле? — спросил он. — Скажи, где этот Сломленный Бог? Вернулся ли Карса Орлонг к себе на родину? Явился ли он, чтобы собрать своих соплеменников, своих новых последователей? Начал ли он великую войну против «детей» юга? Нет. Ничего подобного. Ответь мне, вдова Далисса, почему ты цепляешься за ложную надежду?
— Байрот Гилд решил встать на его сторону.
— И погиб после того, как Карса оказал Байроту честь, сделав его своим соратником. Уверяю тебя, — сказал Элад, — я никогда не поступлю столь небрежно со своими преданными поборниками.
— И никто не погибнет? — усмехнулась Далисса. — Как, интересно, ты в таком случае представляешь себе войну? Когда мы отправимся на юг, воевода, мы не станем раскрашивать лица в черный, серый и белый цвета?
Он удивленно поднял брови:
— Зачем? Чтобы гнаться за собственной смертью? Вдова Далисса, я намерен привести нас к победе.
— Против юга? — (Остальные внимательно их слушали.) — Ты говоришь, что видел карты. Я тоже их видела, когда к нам вернулась старшая дочь Карсы. Элад Тарос, нам не победить Малазанскую империю.
— Это было бы чересчур, даже учитывая мои непомерные амбиции, — рассмеялся Элад. — Но вот что я тебе скажу: имперские силы в Генабакисе куда слабее, чем тебе может показаться, особенно в землях генабарийцев и натианцев.
— Это ничего не меняет, — покачала головой Далисса. — Чтобы привести наш народ на юг, найти место для жизни за пределами будущего потопа, нам придется убить их всех. Малазанцев, натианцев, генабарийцев, коривийцев.
— Верно, но именно под влиянием малазанцев все эти народы стали единым нашим врагом на полях сражений. Где мы встретим их и сокрушим.
— Мы разбойники, Элад Тарос, а не солдаты. К тому же нас слишком мало.
— Твои сомнения меня не обескураживают, — вздохнул Элад, — и я буду рад услышать твой голос на военном совете. Нас слишком мало? Да. Будем ли мы одни? Нет.
— В смысле?
— Вдова Далисса, ты готова принести клятву? Готова ли ты поднять свой меч из кровавого дерева, дав мне его коснуться? Если нет, то наш разговор закончится прямо здесь и сейчас. В конце концов, — мягко улыбнулся он, — у нас ведь пока еще не военный совет. Я бы предпочел, чтобы ты отдала свой голос за всех тех, кто разделяет твои сомнения, но хранит молчание.
Далисса извлекла из ножен оружие.
— Я согласна, — сказала она. — Но пойми меня, Элад Тарос. Дочери Карсы Орлонга совершили путешествие из наших земель туда, где пребывает их отец, Сломленный Бог. Они проделывали это уже много раз.
— Но он ничего не предпринимает.
— Элад Тарос, — ответила женщина, — пока что Карса лишь набрал в грудь воздуха.
— Тогда я буду ждать, когда услышу его воинственный клич, вдова Далисса.
«Вряд ли дождешься», — подумала она, но промолчала. И, опустившись на одно колено, подняла свой деревянный меч:
— Я вдова Далисса из племени уридов. Веди меня, воитель.
Солнце достигло высшей точки. Со стороны замерзшего залива в окутанном туманом внутреннем море доносились похожие на стоны звуки. Начиналось таяние. Где-то среди зеленых и голубых ледяных столбов, составлявших стену справа от них, журчала вода. Тот же самый звук они ежедневно слышали во время подъема ближе к вечеру, когда становилось теплее всего.
В южных пределах местные кланы наверняка радовались весеннему паводку. «Этим летом засуха закончится, — говорили они. — Разве вы не видите? Беспокоиться не о чем».
Далисса знала, что вскоре подобные мелочи утратят какое-либо значение. Среди них явился воевода, неся с собой обещание возмездия ненавистным «детям» юга. Неся с собой обещание войны.
Когда Элад Тарос наконец коснулся ее меча и произнес приличествующие случаю слова, она выпрямилась и протянула руку:
— Будем считать это нашим первым военным советом.
— Далисса, вряд ли уместно... — начал Карак Торд.
— Это и есть военный совет, — прервала она его, встретившись взглядом с Эладом. — Воевода, мы четверо должны поклясться хранить тайну, чтобы правда раньше времени не вышла наружу.
— О чем ты говоришь? — удивилась Тонит.
Далисса не сводила взгляда с воителя.
— Ты должен пообещать повести все кланы теблоров на войну против «детей» юга. Говорить о возмездии. Об отмщении за все преступления, совершенные против нашего народа работорговцами и охотниками за головами. Рассказывать о новых поселениях, жители которых стремятся вторгнуться на наши территории. Вспоминать наши прошлые победы. Твоя задача — завоевать людей словами о крови и славе.
Между ними шагнула Тонит, которая начала понимать, что к чему.
— А насчет потопа надо пока благоразумно помалкивать, да?
— Многие предпочтут не поверить нашим словам, — ответила Далисса. — Особенно это касается самых отдаленных кланов, которых, возможно, вполне устраивают неменяющиеся времена года, а потому они ничего не знают о тяготах или нужде.
Какое-то время все молчали. Воцарилась тишина, и лишь перемещение ледяных пластов вновь начало обретать голос.
— Я готов поступить так, как ты предлагаешь, — наконец кивнул Элад Тарос. — Это разумно. Но в одиночку мне не завоевать доверие всех кланов.
— Верно. И потому мы трое будем с тобой, воевода. Ратид, сунид и урид. Уже одно это заставит народ нас послушать.
— Если бы мы сумели вдобавок найти еще и фалида, — проворчал Карак Торд, — горы бы вздрогнули от удивления.
Элад Тарос повернулся к нему:
— Карак из клана уридов, среди моих последователей есть фалид. Так что это будет союз ратида, сунида, урида и фалида. — Он снова обратился к вдове Далиссе: — Во имя благоразумия, поклянемся же хранить молчание и надежно беречь тайну — пока все мы четверо не согласимся, что пришло время ее раскрыть.
Элад по очереди взглянул на каждого из троих, и все, даже Тонит Агра, согласно кивнули.
Лишь тогда они начали спуск обратно.
За сверкающими ледяными стенами журчала вода, и от становившихся все более жаркими лучей солнца над камнями поднимался пар.
Когда бежали прочь беспомощные, раненые и дети, говорили, будто позади них поперек узкого ущелья выстроились двенадцать взрослых теблоров, вооруженных тем, что им удалось найти. Взяв каждый по последнему звену разорванной цепи, они вбили сквозь него острые колья глубоко в камень и, прикованные за лодыжки цепями, бросили вызов охваченной яростью армии работорговцев и их приспешников, стремившихся вновь обрести свои живые богатства.
Разумеется, невозможно проверить, случилось это на самом деле или нет. Можно тем не менее точно утверждать, что освобожденным теблорам удалось успешно бежать, что положило конец рабству в провинции Малин малазанского Генабакиса, который, в свою очередь, стал свидетелем падения последнего оплота презренной торговли живым товаром.
У Валард Тюльпан, однако, в ее «Географа’та Мотт» есть любопытное упоминание о названном в честь этого события Теблорском ущелье, где всего три года спустя в самом узком месте тропы были найдены выложенные в ряд человеческие кости, а ниже по склону — другая россыпь костей, намного больше. Как будто, по ее словам, «тысяча человек погибла там, сражаясь всего лишь с единственным строем защитников».
Следует также отметить, что Валард Тюльпан, будучи убежденным мистиком-отрицателем, вряд ли что-либо знала о восстании рабов в Малине или слышала местную легенду о Последнем оплоте Прикованных.
Герлон. История. Том IX
Великая библиотека Нового Морна
Глава 1
Зловещее начало часто несет в себе самое смертоносное из предупреждений.
Тэни Бьюл. Речи шута
Гарнизон Слипто, Кульвернская переправа, к востоко-северо-востоку от моста Мали, Генабакис
Над бесцветным миром висело бледное небо. Весна пока не вступила в свои права, и заросли по обеим сторонам мощеной дороги, которая вела к форту и притулившемуся неподалеку селению, по-прежнему представляли собой хаотичную мешанину бурых, тускло-красных и еще более тусклых желтых оттенков. На ветвях наконец набухли почки, а лед в сточных канавах и на полях вокруг сменился серыми лужами и мелкими озерцами воды, в которой отражалось пустое небо.
Однажды кто-то — Омс не помнил, кто именно, — сказал, что мир отражает небо подобно поцарапанной, мятой и покрытой пятнами жести, словно бы насмехаясь над небесным ликом. Вне всякого сомнения, данное наблюдение возникло не на пустом месте. Странно, как порой в памяти может остаться полная бессмыслица, в то время как истины тонут в потоке малозначительных событий.
Любой солдат, отрицавший страсть к опасности, лгал. Омс служил в армии с пятнадцати лет. И сейчас, двадцать один год спустя, он понял, что бежал от этой истины всю свою взрослую жизнь. Вряд ли истина сия была единственной, но все остальные, лишенные смысла, оставались в ее тени. Каждый раз, стоя над чьим-то трупом, который в случае неудачного стечения обстоятельств мог бы быть его собственным, Омс ощущал подобное незримому преследованию извращенное чувство вины. Он понял, что намного легче жить, когда ты способен убить в себе страх, глядя на бескровное лицо мертвеца в ожидании, пока твое дыхание выровняется и сердце успокоится.
А завтра будут новый день, новый страх, новое лицо — и облегчение, струящееся по жилам подобно сладчайшему дурману.
Омс был солдатом и не мог представить себя кем-то другим. Он знал, что умрет на поле боя, показав убийце свое бескровное лицо, и, вероятно, увидит в последний миг невидимого преследователя, своего врага. Ибо все знали, что смерть — единственная истина, от которой не убежать.
Сейчас за спиной у него был северный лес. Лошадь устала, да и его собственные мышцы затекли от долгого пребывания в неподвижном положении, но Омс продолжал не шевелясь сидеть в седле. Еще несколько мгновений не станут смертельными ни для него, ни для лошади, — по крайней мере, он надеялся, что ему хватит времени, чтобы успокоилось сердце и выровнялось дыхание.
Когда дело касалось призрака, поднявшегося над выщербленными булыжниками, невозможно было понять, какое зло у того на уме. Ошибкой стало бы путать колдовство и его пути с незримыми мирами, где мертвые далеко не одиноки. А пантеон богов и Взошедших, заточенных в своих храмах, восстававших и умиравших, подобно цветам, по мере того, как сменялись эпохи, принадлежал к иному миру, отличному от всех невразумительных первобытных сил, обитавших в Диких краях и прочих забытых местах.
Возникшее перед Омсом высокое призрачное существо было почти лишено формы. Очертания его лишь смутно напоминали человеческие, в самом центре фигуры пульсировало темное пятно, на фоне которого мерцали зазубренные искры. Оно было столь же тусклым, как небо, озера и лужи вокруг.
Омс ждал, когда существо что-нибудь скажет, удивляясь, почему его верная лошадь вообще никак не реагирует на появление призрака. По мере того как тянулось время, в мыслях возникали образы былых полей сражений, особенно последнего, и Омс вдруг подумал, уж не упустил ли он, случайно, какой-нибудь детали, например своей собственной гибели. В конце концов, разве мертвецы знают, что они умерли? Остаются ли в их памяти воспоминания о последних, полных ужаса и сожаления судорогах, о жестоком ожоге от вонзившегося в грудь копья? О мучительной ране в животе, о вспоротом горле, о хлещущей из бедра крови?
— Так, значит, я умер?
Лошадь дернула левым ухом, настороженно ожидая продолжения.
Реакция призрачного существа оказалась неожиданной. Оно, клубясь, устремилось к Омсу, и поле зрения солдата полностью заполнила тьма. Со всех сторон его, хлеща по бокам, окружила хаотическая путаница неведомых нитей, а потом по телу вдруг прокатилась волна дрожи, пройдя насквозь.
И призрак исчез.
Растерянно моргая, Омс огляделся вокруг. Ничего, кроме тусклого бесцветного мира, прохладного утра ранней весны, едва слышного журчания воды, слабого дыхания ветра. Взгляд его упал на дорогу, туда, где появился призрак, и сосредоточился на единственном булыжнике, измазанном грязью, но чем-то отличавшемся от остальных.
— Вот же хрень...
Он спешился, слегка пошатнувшись после призрачных объятий, а затем, шагнув вперед, присел на корточки и смахнул с поверхности булыжника грязную воду. Открылось высеченное в камне лицо — круглые пустые глаза, грубый треугольник продолговатого носа, рот с опущенными уголками губ.
— Будь проклят этот Генабакис, — пробормотал Омс. — Будь проклят Кульвернский лес, будьте прокляты все давно исчезнувшие мертвецы, будьте прокляты все забытые духи, боги, призраки и хрен знает кто еще. — Выпрямившись, он снова вскочил на мирно ожидавшую всадника лошадь, но помедлил, вспомнив охватившую его исступленную дрожь. — Но прежде всего — кем бы ты ни был и какую бы гадость ни пытался на меня наслать, имей в виду: фиг я ее приму.
Вдоль северной стороны форта тянулось заброшенное кладбище, странная смесь похожих на ульи могил, погребальных ям и покосившихся помостов, намекавших на давно забытые обычаи таких же давно забытых народов. Когда малазанская Третья армия во времена завоевания построила это укрепление, ров и насыпь врезались в кладбище, где на размеченной строителями ровной площадке проступили всевозможные надгробные знаки. Часть перевернутых камней, кирпичной кладки и помостов использовали, дабы заложить фундамент стены, когда-то деревянной, но теперь сделанной из скрепленного раствором известняка. Выкопанные кости остались лежать в высокой траве вдоль рва и насыпи; часть выбеленных осколков до сих пор виднелась среди спутанных стеблей.
Тогда это была грязная работенка, но нужда — суровая хозяйка. К тому же проклятое кладбище находилось во многих лигах от ближайшего города: лишь от горстки деревушек его отделяло меньше половины дня пути. Впрочем, местных жителей это мало беспокоило, поскольку все они как один настаивали, что кладбище не имеет к ним никакого отношения.
С южной стороны форта располагалось новое кладбище, с маленькими прямоугольными каменными гробницами в генабарийском стиле и единственным насыпным курганом, набитым гниющими костями нескольких сот малазанских солдат, над которым теперь росла небольшая рощица. Кладбище граничило со стеной форта, в которой построили новые ворота, а с остальных сторон его окружало выросшее на месте имперского форпоста селение.
Территория за восточной стеной использовалась как плац, и селиться на ней запрещалось, хотя там позволяли пасти овец, чтобы земля не зарастала травой.
Форт был возведен в сотне шагов от реки Кульверн. За прошедшие десятилетия весенние паводки становились все сильнее, и теперь берег реки находился меньше чем в тридцати шагах от западной стены форта. На этой узкой полоске и разбила свой лагерь Вторая рота Четырнадцатого легиона.
Сержант ушел прочь от шума несущейся воды, как всегда каждое утро, поскольку терпеть не мог этого звука. Двигаясь в сторону от реки и обогнув форт справа, он шагнул на заросшее травой заброшенное кладбище, вспоминая, как увидел его в первый раз.
Их тогда серьезно потрепало в неожиданной стычке с Багровой гвардией, и после печальных известий, полученных с юга, название Чернопсовый лес стало проклятием. Одна из проблем заключалась в том, что сжигатели мостов разделились — две роты послали в поддержку Второй армии на северо-востоке, а остальные ушли в сторону Мотта.
Сержант присел на слегка покосившийся каменный помост, глядя поверх насыпи на прочную каменную стену форта. Он помнил времена, когда там не было ничего, кроме дерева и каменных обломков. Он помнил, как у него болела спина, когда он работал лопатой и махал кайлом, разбивая надгробия, пока команды лесорубов вырубали целиком близлежащую рощу, чтобы возвести первые стены.
В воздухе тогда словно бы ощущалось дыхание дикой местности — а может, здесь, на краю цивилизации, сержанту просто так казалось. Именно в ту пору сжигателей мостов начало швырять в один кошмар за другим. Надежда оставалась жива, но становилась все более хрупкой.
С тех пор все изменилось. На форт опустилось удушающее одеяло мирной жизни, окутав собой торговцев, трактирщиков, ремесленников, пастухов, крестьян и всех остальных. Дерево сменилось камнем, на пустой земле вырос небольшой город. Ничто из этого не казалось — или не выглядело — реальным.
Сержант никак не ожидал вновь вернуться туда, где он дважды втыкал в землю лопату: сперва — чтобы построить форт, а затем — чтобы выкопать братскую могилу и смотреть, как в нее падают окровавленные тела его друзей. Солдатская преданность постепенно умирала от тысяч ран, пока не стало казаться, будто обрести ее вновь нет никакой надежды — люди теперь не доверяли ни императрице, ни командиру, вообще никому и ничему не верили. Сержант видел, как уходят и дезертируют его товарищи, в том числе и прославленные сжигатели мостов, которые настолько глубоко погрузились в себя, что уже не могли смотреть в глаза другим людям. Проклятье, да он и сам был к этому близок.
Много лет спустя, далеко на юго-востоке, под дождем в окрестностях Черного Коралла, верховный кулак Дуджек Однорукий неофициально распустил сжигателей мостов. Сержант помнил, как стоял тогда под потоками ливня, слыша шум воды, льющейся с неба, со смертельно раненного Семени Луны, что висело почти прямо над головой, — звук, который он с тех пор возненавидел.
Ему следовало поступить тогда так же, как и остальным немногим, кто остался в живых, — просто уйти. Но он никогда не смог бы где-то осесть и вести размеренное существование. Даже манящие наслаждения Даруджистана не могли удержать его на одном месте. И он блуждал кругами, думая, что же делать с постоянно преследовавшей его верностью долгу.
Стоило ли удивляться, что он снова оказался в рядах малазанской армии? И разве что-то изменилось? Отряды морпехов оставались прежними, несмотря на постоянно сменяющие друг друга лица, голоса, истории и прочее. Командиры приходили и уходили — одни были лучше, а другие хуже. Годы мирной службы перемежались опасными стычками, и казалось, что этому нет конца. Сержант теперь понимал, что так было, есть и будет, а последний миг Малазанской империи наступит тогда, когда последний из морских пехотинцев падет в каком-нибудь бессмысленном сражении в заднице мира.
Да, внешне ничего не изменилось. Но слишком многое изменилось в душе единственного бывшего сжигателя мостов, который до сих пор еще продолжал служить империи.
Черный Коралл. После того как закончились дожди, смывшие белый соляной налет с плеч его кожаной куртки, и в его сухих глазах исчез образ того, кем он был прежде (хотя он еще не осознал, кем же стал теперь), сержант пришел к могильному кургану, к этому сверкающему, будто все богатства мира, холму, где оставил свой знак из серебра и рубина, свой охваченный пламенем мост.
Странно, насколько сумел изменить его человек, с которым он даже никогда не был лично знаком. Человек, который, как ему говорили, отдал свою жизнь за то, чтобы искупить вину т’лан имассов.
«Ах, Итковиан. Представлял ли ты, к чему вынудит тебя этот твой единственный безумный жест, ужасающее обещание? Сомневаюсь. Вряд ли ты хоть на одно про́клятое Худом мгновение задумался о том, какую цену тебе придется заплатить, когда, широко распахнув ясные глаза, просто взял и простил то, чему не было прощения».
Сержант тогда мало что об этом знал. Но, описав круг в ходе своих почти бесцельных блужданий, он в конце концов вернулся в Черный Коралл, чтобы увидеть, во что превратилось то место, где погибли сжигатели мостов. И оказался свидетелем рождения нового бога, новой веры и безнадежной мечты.
«Ты ведь так и не закрыл глаза, да? Родившись на свет, ты лишь криво улыбнулся своей неминуемой смерти, в то время как столь многие из нас шагнули вперед, движимые желанием тебя защитить. О, то был странный порыв преданности — не тебе, но некоей идее, которую ты в себе воплотил».
Никакая жестокость, никакие чувства и переживания, ужасы или страсти — ничто во всех реальных и воображаемых мирах не могло заставить людей отречься от этой единственной, полной любви потребности.
Искупление.
То была преданность, какую не в силах поколебать ни один смертный, насущная потребность, к которой неизбежно возвращаются, когда все прочее стало хрупким и пустым, а долгая жизнь подошла к своему концу.
Все эти годы, будучи солдатом среди солдат, а затем странником среди чужаков, сержант всматривался в бескрайнее море лиц, видя повсюду одно и то же. Нередко спрятанное под маской, но всегда в недостаточной степени. Сплошь и рядом отвергаемое с неприкрытым вызовом или неловкой робостью. Часто притупленное пьянством или дурманом.
«Страстное желание получить искупление. Поищи в любой толпе, и непременно найдешь это. Можешь рисовать его любыми красками — как грусть, ностальгию, меланхолию, воспоминания; все это лишь оттенки, поэтические образы.
И лишь Искупитель, держащий в своих руках искупление, способен ответить нам, удовлетворить сие желание. Стоит лишь его попросить».
Как оказалось, сам сержант был пока к этому не готов, да и в любом случае не представлял, как бы все могло выглядеть. Что будет, когда желание наконец осуществится? Надо ли бояться спасения, считая, что оно лишит тебя последнего, ради чего стоит жить? Не равносильно ли стремление получить искупление желанию умереть? Или же они по своей сути противоположны?
Внимание сержанта привлекло какое-то движение вдали. Он увидел, что это Омс, его «ночной клинок», возвращается верхом с восточной стороны. Стало быть, задача выполнена. И все же, прежде чем протрубят сбор, стоило убедиться в этом, выслушав доклад из первых уст.
Сержант встал, уперев руки в бока и выпрямив спину. Два дня назад недалеко отсюда он выкопал очередную яму, скрывшую в земле знакомые лица.
«Спите спокойно».
Заметив сержанта среди старых гробниц и могил, Омс свернул с дороги и поехал ему навстречу. Честно говоря, мысли его все еще были заняты тем призраком, и ему нелегко было от них отвлечься. Ничего подобного с ним прежде никогда не случалось. Казалось бы, ему следовало испугаться, но он почему-то не испугался. Ему следовало отпрянуть от объятий призрака, но он этого не сделал. И возможно, та каменная голова, вогнанная в землю и ставшая частью имперской мощеной дороги, не имела к призраку никакого отношения.
Омс думал о холодной страсти в глазах солдат, о том, что́ им приходится переживать, когда они наконец закапывают в землю свой меч. И мысли эти вызывал у него человек, который ждал его на краю кладбища, — тот, кто слишком долго прослужил в армии, но кому некуда больше было идти.
Омс натянул поводья и спешился. Спутав лошади ноги, он направился навстречу сержанту:
— Все оказалось так, как ты и предполагал, Штырь.
— И?..
— Порядок. — Омс пожал плечами. — Честно говоря, мне и делать-то особо ничего не пришлось. Он уже был на последнем издыхании, и лишь ярость удерживала его в мире живых. Собственно, он мог бы попытаться поблагодарить меня за то, что я его убил, но ему мешала кровь во рту.
Поморщившись, Штырь отвел взгляд:
— Утешительная мысль, ничего не скажешь.
— Пожалуй, — небрежно бросил Омс. Помедлив, он снова пожал плечами. — Что ж, отведу лошадь в конюшню. А потом вернусь в шатер и завалюсь спать...
— Не получится, — разочаровал его сержант. — Капитан объявил всеобщий сбор.
— Новый гребаный приказ? Нас ведь и так только что здорово потрепало. Мы все еще зализываем раны, не обращая внимания на свободные места за игровым столом. От роты остались три гребаных взвода, а нас опять хотят куда-то послать?
Штырь пожал плечами.
Какое-то время Омс молча смотрел на него, затем огляделся вокруг.
— Меня от этого места дрожь пробирает. В смысле, одно дело — трупы на поле боя; когда все умирают сразу, работы на полдня. Такова наша роль, так что приходится привыкать. Но кладбища... Поколения мертвецов, которых хоронят многие столетия подряд: одни поверх других, а те поверх третьих и так далее. Ну прямо в тоску вгоняет.
— Что, правда? — спросил Штырь, как-то странно глядя на Омса.
— Это отдает... даже и сам не знаю чем. Тщетностью всего сущего?
— Может, непрерывностью?
Омс содрогнулся:
— Угу... непрерывность бытия мертвецом. — Он поколебался. — Сержант, ты когда-нибудь размышлял о богах?
— Нет. А по-твоему, стоит?
— Ну, я тут думал... правда ли, что они сотворили людей? А если да, то на хрена им это понадобилось? И мало того, нет бы оставить нас в покое и дать жить по-своему, так ведь боги еще и вечно лезут в наши дела. Ну словно бы какая-нибудь клятая старуха-соседка, которая не отходит от тебя ни на шаг во время празднеств…