О чем молчит река

Isabel Ibañez
WHAT THE RIVER KNOWS
All rights reserved
This edition published by arrangement with Taryn Fagerness Agency
and Synopsis Literary Agency

Иллюстрации внутри блока, на обложке и суперобложке
Алины Гагариновой (Sylva)

Иллюстрации на форзаце и нахзаце Натальи Динер

Во внутреннем оформлении использованы иллюстрации:
Hoika Mikhail, Ana Lo, mentalmind, NotionPic / Shutterstock.com
Используется по лицензии Shutterstock.com

В оформлении блока использованы иллюстрации Изабель Ибаньез

Ибаньез И.

О чем молчит река : роман / Изабель Ибаньез ; пер. с англ. Ю. Гиматовой ; худож. А. Гагаринова (Sylva), Н. Динер. — М. : Махаон, Азбука-Аттикус, 2025. — ил. — (Сенсация БукТок. О чем молчит река).

ISBN 978-5-389-29674-9

16+

Способно ли одно-единственное письмо изменить жизнь? Инес Оливера точно знает: да! Известие о загадочной гибели родителей в пустыне Египта заставляет ее отправиться в опасное путешествие. Оставив позади роскошный Буэнос-Айрес, Инес плывет в экзотическую Александрию к дяде. Но ее появлению никто не рад. Дядя намерен отправить Инес домой, и в этом ему помогает самоуверенный красавчик Уит Хейз. Девушка понимает: они оба что-то скрывают и доверять нельзя никому, даже самым близким!

Но как быть, если между ней и Уитом зарождаются чувства, которые сложно принять, но невозможно отрицать? Решится ли Инес стать частью смертельной гонки за древними сокровищами, чтобы найти ответы на свои вопросы?

© 2023 by Isabel Ibañez
© Издание на русском языке, перевод, иллюстрации, оформление.
ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025
Machaon®

 

 

 

Ребекке Росс,
которая влюбилась в Египет, когда я закончила первый черновик романа, которая поддерживала меня, даже когда я заходила в тупик, и которая прыгала от восторга, когда Уит впервые появился на страницах книги.

 

 

Общая история Египта

 

2675–2130 до н.э.	Древнее царство
1980–1630 до н.э.	Среднее царство
1539–1075 до н.э.	Новое царство
356 до н.э.	рождение Александра Македонского
332–305 до н.э.	Македонский период
69 до н.э.	рождение Клеопатры
31 до н.э.	сражение при Акциуме (смерть Клеопатры и Марка Антония)
31 до н.э.	начало римского правления
639	арабское завоевание Египта
969	Каир становится столицей
1517	Египет входит в состав турецкой Османской империи
1798	экспедиция Наполеона в Египет (открытие Розеттского камня)
1822	Шампольон расшифровывает иероглифы
1869	открытие Суэцкого канала
1870	первый тур Томаса Кука по Нилу
1882	английский флот бомбит Александрию и разрушает крепости
1922	отмена британского протектората; открытие гробницы Тутанхамона
1953	Египет обрел независимость

Август 1884

Мою жизнь изменило одно письмо.

Я ждала его весь день, прячась в старом сарае, подальше от Tía [1] Лорены и ее дочек: одна нравилась мне, другой не нравилась я. Мое укрытие было старым и шатким: один порыв ветра, и ему конец. Золотистый полуденный свет проникал через мутное окно. Нахмурившись, я постукивала карандашом по нижней губе, стараясь не думать о родителях.

Письмо от них принесут только через час.

Если вообще принесут.

Я опустила взгляд на альбом для рисования, лежавший у меня на коленях, и устроилась поудобнее в старой фарфоровой ванне. Остатки старой магии едва скрывали меня. Заклинание было наложено давно, и слишком много рук прикасалось за это время к ванне, чтобы магия могла полностью скрыть меня. Такова проблема многих вещей, тронутых магией. Любые следы первоначального заклинания медленно тускнеют с каждым новым хозяином. Но мой отец продолжал собирать всевозможные магические предметы. В усадьбе было полно поношенных ботинок, из подошв которых росли цветы, зеркал, начинавших петь, если кто-то проходил мимо, и сундуков, которые пускали пузыри, стоило их открыть.

Снаружи донесся голос моей младшей кузины Эльвиры: она окликнула меня по имени. Неподобающий леди крик вряд ли обрадует Tía Лорену. Она поощряла спокойные тона — для всех, кроме себя, конечно. Громкость ее голоса могла достигать поразительных децибелов.

Особенно когда она говорила со мной.

— Инес! — крикнула Эльвира.

У меня было слишком плохое настроение для разговоров.

Я сползла пониже в ванну. Голос моей двоюродной сестры прозвенел за деревянными стенами: она снова выкрикнула мое имя, пока обыскивала пышный сад, заросли папоротника и лимонные деревья. Но я сидела как мышка — на случай, если Эльвира была со своей старшей сестрой, Амарантой. Той самой кузиной, которая мне не нравилась. У которой не было ни пятнышка на платье, а кудряшки всегда лежали в идеальной прическе. Которая никогда не кричала и не визжала.

Через щели в деревянных стенах я увидела, что Эльвира топчет ни в чем не повинную клумбу. Я подавила смешок, когда она наступила в горшок с лилиями и выкрикнула слово, которое ее мать точно бы не оценила.

Спокойные тона и никаких ругательств.

Мне следовало выйти из укрытия, пока Эльвира не испачкала очередную пару изящных кожаных туфель. Но пока не придет почтальон, я этого не сделаю.

Он должен был появиться с минуты на минуту.

Возможно, сегодня я наконец получу ответ от Mamá и Papá. Tía Лорена хотела взять меня в город, но я отказалась и пряталась весь день, чтобы она не вытащила меня из дома. Родители оставляли меня с ней и двумя кузинами на время своих путешествий, которые длились долгие месяцы. Тетя любила меня, но порой меня раздражали ее железные правила.

— Инес! ¿Dónde estás? [2] — Эльвира исчезла в саду, и теперь звук ее голоса затерялся между пальмами.

Я проигнорировала ее, с трудом дыша в тугом корсете, и крепче сжала карандаш. Прищурившись, уставилась на законченный рисунок. На меня смотрели лица Mamá и Papá. От своих родителей я переняла только лучшее. Мамины карие глаза и веснушки, пухлые губы и заостренный подбородок. Кудрявые волосы — от отца: когда-то они были черными, как у меня, а теперь стали седыми. От него же мне достались брови, бронзовая кожа и прямой нос. Отец был старше мамы, но из них двоих лучше понимал меня.

Впечатлить Mamá было гораздо сложнее.

Я не хотела рисовать родителей — вообще старалась не думать о них. Потому что, если подумать о них, я начну считать разделяющие нас километры. Вспомню, что они так далеко от нашего поместья.

Вспомню, что они в Египте.

В стране, которую родители так любили и шесть месяцев в году называли домом. Сколько я себя помнила, их сумки всегда были сложены, прощания стабильны, как рассветы и закаты. Вот уже семнадцать лет я провожала их с уверенной улыбкой, но, когда поездки начали растягиваться на месяцы, мои улыбки стали натянутыми.

Путешествие было слишком опасным для меня, говорили родители. Морское плавание — слишком долгим и тяжелым. Мне, человеку, который провел почти всю свою жизнь в одном месте, их ежегодные приключения казались чем-то потрясающим. Несмотря на все сложности, родители продолжали покупать билеты на пароход, следующий из порта Буэнос-Айреса прямиком в Александрию. Mamá и Papá никогда не звали меня с собой.

На самом деле они запрещали мне ездить с ними.

Я вырвала рисунок из альбома и угрюмо уставилась на пустую страницу. Сжав карандаш, начала рисовать знакомые черточки и фигуры египетских иероглифов. Я тренировалась при любой возможности, стараясь заучить как можно больше иероглифов и их ближайшие фонетические значения в латинском алфавите. Papá знал сотни, и мне не хотелось отставать. По возвращении из Египта он всегда спрашивал, выучила ли я новые, и мне вовсе не хотелось его расстраивать. Я прочитала всевозможные книги, от «Описания Египта» Наполеона и дневников Флоренс Найтингейл, которые она вела во время путешествия по стране, до «Истории Египта» Сэмюэля Берча. Знала наизусть имена фараонов, начиная с эпохи Нового царства, и могла легко перечислить египетских богов и богинь, а их было немало.

Закончив, я бросила карандаш на колени и лениво покрутила золотое кольцо на мизинце. Papá прислал его с последней посылкой еще в июле: на коробке было только имя и обратный адрес в Каире, никакой записки. Он, как всегда, забыл про нее. Кольцо поблескивало в тусклом свете, и я вспомнила, как впервые надела его. Стоило мне дотронуться до золотистого металла, как мои пальцы закололо, руку обожгло, а во рту появился привкус роз.

В голове появился образ женщины, который исчез, как только я моргнула. В тот захватывающий миг меня охватила тоска, такая острая, словно она терзала меня.

Papá отправил мне магическую вещь.

Как странно.

Я никому не рассказала о случившемся. Мне передалась магия древнего мира. Такое происходило редко, но все же было возможно, если вещь не слишком часто меняла хозяина.

Papá объяснял это так: давным-давно, еще до того, как люди построили города и решили поселиться в одном месте, поколения Заклинателей по всему миру творили магию с помощью редких растений и сложных ингредиентов. При каждом заклинании магия давала искру — создавала средоточие неземной энергии, тяжелое отнюдь не метафорически. Из-за этого искра оседала на окружающих предметах, оставляя отпечаток заклинания.

Естественное последствие магии.

Но никто больше ее не использовал. Магов давно не осталось. Все знали, что записывать заклинания опасно, поэтому знания передавались устно. Но даже эта традиция стала забытым искусством, поэтому человечество начало использовать то, что создало своими руками.

Древние практики остались в прошлом.

Но вся сотворенная магия, неосязаемое нечто, куда-то перешла. Магическая энергия проникла в землю или утонула в глубоких озерах и океанах. Она цеплялась за вещи, обычные и невзрачные, а иногда передавалась предметам или человеку, с которым вступала в контакт. Магия обладала собственным разумом, и никто не знал, почему она избегала того или иного предмета или человека или оседала на нем. Как бы то ни было, с каждым прикосновением заклинание слабело и наконец полностью растворялось. Вот почему люди не любили трогать или покупать случайные вещи, которые могли хранить древнюю магию. Представьте, что получили чайник, который варил зависть или мог наколдовать надоедливого призрака.

Бесчисленные артефакты были разрушены или спрятаны теми, кто занимался поиском магических вещей. Многие предметы погребены, утеряны и забыты.

Как и имена прошлых поколений или первых магов. Кем они были, как они жили и чем занимались. Они оставили магию в прошлом — как и тайные сокровища, большая часть которых редко передавались из рук в руки.

Отец Mamá был фермером из Боливии, и однажды она сказала мне, что в ее деревушке магия была спрятана не так глубоко, ее было проще найти. Например, в штукатурке, поношенных кожаных сандалиях или старом сомбреро. Это восхищало маму: остатки мощного заклинания, застывшего в простых вещах. Ей нравилось думать, что когда-то в ее городе жили поколения талантливых Заклинателей.

Я перевернула страницу альбома и начала писать заново, стараясь не думать о Последнем Письме, которое я отправила родителям. Я написала приветствие неровным иератическим письмом — курсивной формой иероглифов — и снова попросила (ну, пожалуйста) взять меня в Египет. Я задавала один и тот же вопрос миллион раз, но ответ всегда оставался прежним.

Нет, нет, нет.

Но, возможно, на этот раз он будет другим. Письмо вот-вот принесут, и, возможно — всего лишь возможно, — в нем будет слово, которое я так жду.

Да, Инес, можешь наконец приехать в страну, где мы провели половину жизни вдали от тебя. Да, Инес, можешь наконец увидеть, чем мы занимаемся в пустыне и почему любим ее больше, чем тебя. Да, Инес, ты наконец поймешь, почему мы снова и снова бросаем тебя и почему никогда не брали тебя с собой.

Да, да, да.

— Инеc, — снова крикнула кузина Эльвира, и я вздрогнула. Она незаметно подобралась к моему укрытию. Издалека меня было не разглядеть благодаря магии, окутывавшей старую ванну, но кузина легко меня увидит, если подойдет чуть ближе. На этот раз она повысила голос, и я уловила нотку паники. — Тебе письмо!

Я резко подняла голову и рывком села.

Finalmente [3].

Я убрала карандаш за ухо и выбралась из ванны. Приоткрыла скрипучую деревянную дверь и с робкой улыбкой выглянула в сад. Эльвира стояла в нескольких шагах от сарая. К счастью, Амаранты поблизости не было. Она бы пришла в ужас от вида моей мятой юбки и немедленно доложила бы о моем чудовищном преступлении матери.

— Hola, prima! [4] — крикнула я.

Эльвира заверещала, подпрыгнула на полметра и закатила глаза.

— Ты неисправима.

— Только когда ты рядом. — Я окинула взглядом ее руки, но письма не увидела. — Где оно?

— Мама попросила привести тебя. Это все, что я знаю.

Взявшись под руки, мы зашагали по мощеной дорожке к главному дому. Как и всегда, я шла быстро. Никогда не понимала, почему тетя такая неторопливая. Зачем идти медленно туда, куда тебе хочется попасть быстрее? Эльвира тоже ускорила шаг. Это прекрасно описывало нашу дружбу. Она всегда следовала за мной по пятам. Если мне нравился желтый, она заявляла, что это самый красивый цвет на свете. Если мне хотелось стейк на ужин, она тут же просила повара наточить ножи.

— Письмо никуда не денется, — со смехом сказала Эльвира, поправляя темно-каштановые волосы. У нее был теплый взгляд, пухлые губы растянулись в широкой улыбке. Мы были похожи во всем, кроме цвета глаз. У нее они отдавали зеленью, в отличие от моих переменчивых карих. — Мама сказала, что на нем каирский штемпель.

Мое сердце екнуло.

Я не рассказывала кузине о Последнем Письме. Она не обрадуется, узнав, что я хочу уехать к Mamá и Papá. Ни кузины, ни тетя не понимали решения моих родителей проводить шесть месяцев в году в Египте. Мои двоюродные сестры и Tía Лорена любили Буэнос-Айрес: роскошный город с домами в европейском стиле, широкими улицами и кафе. Родственники моего отца были выходцами из Испании и переехали в Аргентину почти сто лет назад. Путь выдался непростым, но в итоге они заработали состояние в железнодорожной отрасли.

Брак родителей был союзом хорошего имени Mamá и состояния Papá, но с годами перерос во взаимное восхищение и уважение, а к моменту моего рождения — в искреннюю любовь. Papá так и не обрел большую семью, о которой мечтал, но родители нередко говорили, что им и со мной забот хватало.

Интересно, почему, ведь они постоянно уезжали.

Наконец впереди показался дом из белого камня, красивый и просторный, с большими окнами. Элегантный и богато украшенный, он напоминал парижское поместье. Позолоченный железный забор скрывал нас от соседей. Ребенком я подтягивалась к верхней перекладине, надеясь хоть одним глазком увидеть океан. Он всегда оставался недостижимым, и мне приходилось довольствоваться видом садов.

Но письмо могло все изменить.

Да или нет. Останусь я или уеду? Возможно, каждый шаг к дому приближал меня к другой стране. Другому миру.

Месту за столом с моими родителями.

— Вот вы где, — сказала Tía Лорена. Она стояла возле ворот в сад рядом с Амарантой. В руках у моей кузины был толстый томик в кожаном переплете: «Одиссея». Любопытный выбор. Если я правильно помнила, последняя книга из классики, которую она пыталась прочитать, укусила ее за палец. Кровь запачкала страницы, и волшебная книга выскользнула из окна, исчезнув навсегда. Впрочем, иногда я слышала визг и рычание из клумб с подсолнухами.

Теплый ветерок шуршал подолом мятно-зеленого платья моей нелюбимой кузины, но даже ему не под силу было выдернуть хоть один волосок из ее высокой прически. Моя мать всегда хотела, чтобы я была такой же, как Амаранта. Взгляд темных глаз девочки скользнул по мне, и она неодобрительно скривила губы, заметив мои грязные пальцы. Угольные карандаши всегда оставляли черные пятна.

— Снова читаешь? — спросила свою сестру Эльвира.

Амаранта посмотрела на нее, и ее взгляд смягчился. Она шагнула вперед и взяла Эльвиру под руку.

— Это удивительная история. Жаль, ты не осталась со мной. Я бы зачитала тебе свои любимые отрывки.

Со мной она так ласково никогда не говорила.

— Где ты была? Впрочем, неважно, — сказала Tía Лорена, как только я открыла рот, чтобы ответить. — Ты знаешь, что у тебя грязное платье?

Желтое льняное платье помялось и было в чудовищных пятнах, но оставалось моим любимым. Его можно было надеть без помощи служанки. Я тайком заказала несколько нарядов с удобными пуговицами, которые Tía Лорена ненавидела. По ее мнению, пуговицы делают платья неприличными. Моя бедная тетя делала все возможное, чтобы я выглядела безупречно. Увы, я обладала удивительным талантом пачкать подол и мять оборки. Я любила свои платья, но разве им обязательно быть такими нежными?

Заметив, что в руках у тети ничего нет, я быстро подавила вспышку недовольства.

— Я была в саду.

Эльвира сжала мою руку и бросилась меня защищать:

— Она оттачивала свое мастерство, Mamá, вот и все.

Тетя и Эльвира любили мои рисунки (Амаранта считала их ребячеством) и заботились о том, чтобы у меня всегда было все необходимое для творчества. По мнению Tía Лорены, я была весьма талантлива и могла бы продавать свои работы в разные галереи города. Вместе с моей матерью они спланировали всю мою жизнь. Помимо многочисленных уроков рисования, я изучала французский и английский язык, естественные науки и историю — разумеется, с особым упором на Египет.

Papá следил, чтобы мы читали одни и те же книги о Египте, а еще предлагал мне свои любимые пьесы. Он особенно любил Шекспира, и мы по очереди цитировали строки из его произведений: правила этой игры знали только мы. Иногда мы устраивали представления для слуг, используя бальный зал в качестве домашнего театра. Поскольку Papá был меценатом оперы, у него был доступ к костюмам, парикам и театральному гриму. В детстве я обожала примерять новые наряды, планируя следующее выступление.

Лицо тети посветлело.

— Идем, Инес. К тебе гость.

Я вопросительно уставилась на Эльвиру.

— Ты ведь сказала, что мне пришло письмо?

— Гость принес письмо от твоих родителей, — пояснила Tía Лорена. — Должно быть, встретился с ними во время путешествия. Не представляю, кто еще мог написать тебе. Разве что тайный ухажер, о котором я не знаю... — Она вопросительно вскинула брови.

— Вы прогнали последних двух.

— Оба были негодяями. Ни один не смог правильно определить, какая вилка предназначена для салата.

— Не знаю, зачем вы их приглашаете, — сказала я. — Mamá уже приняла решение. По ее мнению, Эрнесто станет для меня достойным мужем.

Уголки губ Tía Лорены опустились.

— Всегда полезно иметь несколько вариантов.

Я уставилась на нее с веселым изумлением. Тетя раскритиковала бы принца, если бы его предложила моя мать. Они никогда не ладили. Обе были слишком упрямыми, слишком категоричными. Иногда мне казалось, что это из-за тети моя мать меня бросила. Сестру своего мужа она на дух не переносила.

— Уверена, все дело в богатстве его семьи, — сухо заявила Амаранта. Я знала этот тон. Идея замужества нравилась ей меньше, чем мне. — Это самое главное, верно?

Мать едва не прожгла ее взглядом.

— Нет, просто...

Я перестала слушать тетю и закрыла глаза, едва дыша. Письмо родителей здесь, и я наконец узнаю ответ. Возможно, сегодня вечером я буду планировать свой гардероб, собирать чемоданы, возможно, даже уговорю Эльвиру отправиться со мной в долгое путешествие. Я открыла глаза и заметила небольшую морщинку между бровями своей кузины.

— Я ждала письмо от родителей, — пояснила я.

Амаранта нахмурилась.

— Ты всегда ждешь письма от них.

Потрясающая наблюдательность.

— Я спросила, могу ли приехать к ним в Египет, — призналась я, нервно посмотрев на тетю.

— Но... но зачем? — возмутилась Tía Лорена.

Я взяла тетю и кузин под руки и вошла в дом. Изящной группой мы преодолели вытянутый коридор, выложенный плиткой. Я и кузины шли рука об руку, а тетя вела нас, словно гид.

В доме было девять спален, салон для завтраков, две гостиные и кухня, не уступающая кухне самого элегантного отеля в городе. У нас даже была курительная комната, но с тех пор, как Papá купил пару кресел, которые умели летать, никто туда не входил. Они нанесли серьезный ущерб — врезались в стены, разбили зеркала, проткнули картины. Мой отец до сих пор сожалел об утрате бутылки двухсотлетнего виски, оставшегося в барном шкафу.

— Потому что в этом вся Инес, — ответила Амаранта. — Она слишком хороша для домашних дел вроде вышивания и вязания, да и для всего, что подобает делать приличным леди. — Она недовольно покосилась на меня. — Однажды любопытство выйдет тебе боком.

Я расстроенно понурила голову. Я не гнушалась вышивания или вязания. Просто они мне не давались.

— Это из-за твоего cumpleaños [5], — сказала Эльвира. — Точно. Ты расстроена, что родителей не будет, и я тебя понимаю. Правда, Инес. Но они вернутся, и мы устроим грандиозный праздник, на который позовем всех симпатичных юношей нашего квартала, и Эрнесто тоже.

Отчасти она была права. Родители собирались пропустить мое девятнадцатилетие. Еще один год, когда свечи на торте я задую без них.

— Твой дядя плохо влияет на Кайо, — фыркнула Tía Лорена. — Не понимаю, почему мой брат спонсирует настолько абсурдные проекты Рикардо. Только представьте, они ищут гробницу Клеопатры.

— ¿Qué? [6] — переспросила я.

Даже Амаранта выглядела потрясенной. От удивления у нее отвисла челюсть. Мы обе любили читать, но я не знала, прочитала ли она хоть одну из моих книг о Древнем Египте.

Tía Лорена слегка покраснела и нервно заправила за ухо тронутую сединой прядь каштановых волос.

— Последнее увлечение Рикардо. Очередная глупость, которую Кайо обсуждал со своим юристом. Я случайно подслушала разговор, вот и все.

— Гробница Клеопатры? — переспросила я. — В чем именно заключается спонсорство?

— Что еще за Клеопатра? — спросила Эльвира. — И почему ты не назвала меня так, Mamá? Звучит гораздо романтичнее, чем Эльвира.

— Сколько можно повторять, Эльвира — достойное имя. Элегантное и благородное. Как и Амаранта.

— Клеопатра была последней царицей Египта, — пояснила я. — Papá только о ней и говорил перед последней поездкой.

Эльвира нахмурилась.

— В Египте могли править... женщины?

Я кивнула.

— Египтяне были весьма прогрессивными людьми. Клеопатра, кстати, была не египтянкой, а гречанкой. И все равно египтяне опережали свое время. И наше тоже, если вам интересно мое мнение.

Амаранта неодобрительно посмотрела на меня.

— Нам неинтересно.

Я проигнорировала ее и демонстративно уставилась на тетю, приподняв бровь. Меня прямо распирало от любопытства.

— Что еще вам известно?

— Ничего, — ответила Tía Лорена.

— А по-моему, это не так, — возразила я.

Эльвира подалась вперед и повернула голову, чтобы посмотреть на свою мать.

— На самом деле мне тоже интересно...

— Конечно. Тебе интересно все, о чем говорит Инеc, — сердито сказала моя тетя. — Что я говорила о любопытных леди, которые лезут в чужие дела? Амаранта никогда не доставляет мне подобных проблем.

— Так разговор-то ты подслушала, — заявила Эльвира. Затем повернулась ко мне с довольной улыбкой. — Как думаешь, твои родители прислали что-нибудь вместе с письмом?

Подошвы моих босоножек быстро шлепали по плитке, а сердце спешило им в такт. Вместе с прошлым письмом родителей мне доставили прекрасные подарки. Пока я распаковывала их, моя обида частично улетучилась. В коробке были настоящие сокровища: потрясающие желтые туфли с золотыми кисточками, розовое шелковое платье с изящной вышивкой и причудливая накидка, сочетавшая множество цветов — багровый, оливковый, персиковый и бледно-бирюзовый. Но это еще не все: на дне ящика я нашла медные чашки и поднос из эбенового дерева, инструктированный жемчугом.

Я дорожила каждым подарком, каждым письмом от родителей, хотя на самом деле желала совсем другого. Это не имело значения. В глубине души я понимала, что на большее рассчитывать не приходилось. Родители выбрали Египет, посвятили ему свои сердца, тела и души. Я научилась жить с этим, как бы тяжело мне ни было.

Я собиралась ответить на вопрос Эльвиры, но мы повернули за угол, и я замерла, забыв подготовленный ответ.

У входной двери стоял пожилой джентльмен с седыми волосами и глубокими морщинами между бровями на смуглом лице. Я никогда не видела его раньше. Мой взгляд остановился на письме в морщинистых руках гостя.

Сбросив руки тети и кузин, я быстро подошла к нему. Сердце бешено затрепетало между ребер, словно птица, жаждущая вырваться на свободу. Вот он. Ответ, которого я ждала.

— Сеньорита Оливера, — сказал мужчина глубоким баритоном. — Я Рудольфо Санчес, юрист ваших родителей.

Я пропустила мимо ушей его приветствие и выхватила конверт. Дрожащими пальцами перевернула его, готовясь узнать ответ родителей. Почерк на обратной стороне был незнакомым. Я снова перевернула конверт, изучив восковую печать клубничного цвета. В середине был крошечный жук — нет, скарабей. Чернила слишком растеклись, чтобы распознать слова.

— Чего ты ждешь? Хочешь, чтобы я прочитала? — спросила Эльвира, заглянув через мое плечо.

Я проигнорировала ее и торопливо открыла конверт, пробежав глазами по смазанным строчкам. Должно быть, бумага намокла, но я не обратила на это внимания, потому что до моего сознания дошел наконец смысл прочитанного. Слова растеклись на бумаге, и в глазах у меня потемнело. Неожиданно мне стало трудно дышать, а в комнате будто повеяло ледяным ветром.

Я услышала, как ахнула Эльвира. Холодок ужаса пробежал по моей спине.

— Ну? — спросила Tía Лорена, встревоженно посмотрев на юриста.

Язык застыл у меня во рту. Я сомневалась, что смогу ответить, но, когда все же заговорила, голос был хриплым, словно я кричала много часов подряд.

— Мои родители погибли.

Ноябрь 1884

Боже, как я мечтала сойти с этого проклятого парохода. Я выглянула в иллюминатор каюты, опершись пальцами на стекло, — так дети прижимаются к витринам кондитерских, мечтая полакомиться альфахорес [7] и вареным сгущенным молоком. На голубом небе над портом Александрии не было ни облачка. Длинный деревянный причал напоминал руку, протянутую в знак приветствия. Мелькнул трап для высадки пассажиров, и несколько членов экипажа забегали в чреве парохода, перенося кожаные чемоданы, коробки с шляпами и деревянные ящики.

Я добралась до Африки.

Спустя месяц плавания по бурному океану я наконец добралась. Похудела на несколько фунтов — море ненавидело меня, — провела бесконечное множество ночей, ворочаясь и рыдая в подушку, играла в одни и те же карточные игры с другими пассажирами, но добралась.

Египет.

Страна, в которой мои родители прожили семнадцать лет.

Страна, в которой они погибли.

Я нервно покрутила золотое кольцо, которое не снимала с пальца уже многие месяцы. Благодаря ему казалось, что родители были со мной на протяжении всего пути. Я думала, что почувствую их присутствие в ту же минуту, как увижу берег. Глубокую связь.

Но ничего так и не появилось. До сих пор.

Нетерпение заставило меня отойти от окна и начать ходить по каюте, бешено размахивая руками. Я металась взад и вперед по роскошной каюте, а вокруг меня, словно ураган, кружила энергия моего волнения. Отпихнув ногой собранные чемоданы, я отвоевала еще несколько сантиметров пространства. Проходя мимо узкой койки, я схватила лежавшую на ней шелковую сумочку, чтобы снова достать письмо дяди.

Второе предложение по-прежнему убивало меня, от него по-прежнему щипало в глазах. Я заставила себя дочитать письмо до конца. Легкое покачивание корабля мешало, и, хотя у меня резко скрутило желудок, я вцепилась в записку и перечитала ее в сотый раз, стараясь случайно не разорвать листок пополам.

 

Июль 1884

Моя дорогая Инес,

Я даже не знаю, с чего начать и как описать то, что я должен сообщить. Твои родители пропали в пустыне и считаются погибшими. Мы искали их на протяжении многих недель, но не нашли ни следа.

Мне жаль. Так жаль, что я никогда не смогу выразить это словами. Знай, что я навеки твой слуга, и, если тебе что-то понадобится, достаточно лишь написать письмо. На мой взгляд, вам стоит незамедлительно провести похороны в Буэнос-Айресе, чтобы ты могла навестить их в любой момент. Зная свою сестру, я уверен, что ее душа снова с тобой на ее родной земле.

Без сомнений, ты понимаешь, что теперь я твой опекун и распорядитель поместья и твоего наследства. Поскольку тебе восемнадцать и ты во всех отношениях умная молодая женщина, я отправил письмо в национальный банк Аргентины, предоставив тебе разрешение пользоваться капиталом при необходимости — в разумных пределах.

Доступ к деньгам есть только у меня и у тебя, Инес.

Будь очень осторожна с теми, кому доверяешь. Я взял на себя вольность сообщить семейному юристу о сложившихся обстоятельствах и рекомендую обращаться к нему по любым вопросам. С твоего позволения я также рекомендую нанять управляющего по хозяйству, чтобы ты могла оплакать эту чудовищную утрату. Прости меня за эти новости. Мне очень жаль, что я не могу в этом горе быть рядом с тобой.

Обязательно пиши, если тебе что-то понадобится.

Твой дядя,
Рикардо Маркес.

 

Я рухнула на кровать с неподобающей леди развязностью. Назидательный голос Tía Лорены тут же зазвенел у меня в ушах: «Леди всегда должна оставаться леди, даже когда никто не смотрит. Это значит не сутулиться и не ругаться, Инес». Я зажмурилась, отмахнувшись от чувства вины, которое не покидало меня с тех пор, как я оставила поместье. Оно стало весьма уверенным спутником, и как бы далеко я ни оказалась от дома, его нельзя было подавить или заглушить. Ни Tía Лорена, ни кузины не знали о моих планах уехать из Аргентины. Я могла представить их лица, когда они прочитали записку, которую я оставила в своей спальне.

Письмо родителей разбило мне сердце. Наверняка мое письмо разбило сердце Tía Лорены и ее дочек.

Я уехала без шаперонки [8]. Мне только исполнилось девятнадцать — день рождения я отпраздновала в своей комнате, безутешно рыдая до тех пор, пока Амаранта не начала стучать в стену. Я отправилась в странствие без наставника и опыта, даже без личной служанки, которая позаботилась бы о самых хлопотных деталях моего гардероба. Я действительно это сделала. Но это не имело значения. Я собиралась узнать, как исчезли мои родители. Узнать, почему мой дядя не спас их и почему они оказались в пустыне одни. Да, мой отец был рассеянным, но он уж точно бы не поехал с матерью в пустыню без должного снаряжения.

Я прикусила нижнюю губу. На самом деле все было иначе. Отец бывал беспечным, особенно когда куда-нибудь спешил. И все же мне недоставало информации, а я ненавидела вопросы без ответов. Они напоминали открытую дверь за спиной, которую мне хотелось закрыть.

Я надеялась, что мой план сработает.

Путешествие в одиночку многому меня научило. Я обнаружила, что не люблю есть одна, не могу читать на корабле, потому что укачивает, и ужасно играю в карты. Зато легко завожу друзей. Большинство из них были пожилыми парами, которые отправились в Египет ради приятного климата. Поначалу их шокировало, что я путешествовала одна, но я была готова к этому.

Я притворилась вдовой и оделась соответственно.

С каждым днем моя история обрастала подробностями. Все узнали, что почти ребенком меня выдали замуж за пожилого джентльмена, годящегося мне в дедушки. К концу первой недели я завоевала симпатию большинства женщин, а мужчины одобрили мое желание расширить кругозор и отправиться за границу.

Я выглянула в окно и нахмурилась. Нетерпеливо тряхнув головой, распахнула дверь и окинула взглядом коридор. Высадка так и не началась. Я закрыла дверь и снова начала ходить по каюте.

Мысли обратились к моему дяде.

Купив билет, я отправила ему наспех написанное письмо. Разумеется, он с нетерпением ждал меня на причале. Через несколько часов мы вновь встретимся после десяти лет разлуки. Десяти лет молчания. Да, я изредка вкладывала в письма для родителей свои рисунки для дяди, но лишь из вежливости. К тому же он никогда ничего не присылал мне. Ни одного письма, открытки ко дню рождения или крошечной побрякушки, вложенной в посылку от родителей. Мы были чужаками, родственниками лишь по имени и крови. Я едва помнила его приезд в Буэнос-Айрес, но это не имело значения: моя мать сделала все возможное, чтобы я никогда не забыла ее любимого брата — и неважно, что он был единственным.

Mamá и Papá были прекрасными рассказчиками, мастерски закручивали слова в истории, создавали захватывающие и незабываемые шедевры. Tío [9] Рикардо казался эффектной личностью. Громила в очках в тонкой оправе, вечно с книгами в руках, взгляд карих глаз прикован к горизонту, на ногах стоптанные ботинки. Дядя был высоким и крепким, что плохо вязалось с его научными интересами и увлечениями. Он добился больших успехов в науке, прекрасно разбирался в книгах и при этом был достаточно воинственным, чтобы выжить в пьяной драке.

Не то чтобы я хорошо разбиралась в пьяных драках и том, как в них выжить.

Мой дядя не мыслил жизни без археологии: его увлечение началось в Кильмесе на севере Аргентины. Ему было столько же, сколько мне сейчас, когда он присоединился к команде на раскопках и взялся за лопату. Научившись всему, он уехал в Египет. Там он влюбился и женился на египтянке по имени Зази, но всего через три года совместной жизни она умерла во время родов. Дядя так и не женился вновь и не вернулся в Аргентину, если не считать одной-единственной поездки. Но я не знала, чем он занимался на самом деле. Охотился за сокровищами? Изучал историю Египта? Или просто любил понежиться на горячем песке под знойным солнцем?

Возможно, всего понемногу.

У меня было лишь его письмо. В нем дядя дважды подчеркнул, что я могу связаться с ним, если мне что-нибудь понадобится.

Что ж, Tío Рикардо, кое-что мне и правда нужно.

Ответы.

Tío Рикардо опаздывал.

Я вдыхала соленый морской воздух, стоя на причале. Солнце над головой нещадно палило, от зноя было тяжело дышать. Карманные часы показали, что я ждала уже два часа. Мои чемоданы были сгружены в шаткую кучу рядом. Я высматривала лицо, хотя бы немного похожее на мамино. Mamá говорила, что борода ее брата совсем отбилась от рук — для приличного общества она была уж слишком густой, длинной и седой.

Вокруг меня толпились люди, только что сошедшие на берег с корабля. Они громко болтали, радовались прибытию на землю величественных пирамид и великого Нила, который делил Египет надвое. Но ничег…