Сердце под замком

 

 

 

Ferzan Özpetek
CUORE NASCOSTO
Copyright © Ferzan Özpetek, 2024
All rights reserved

 

Перевод с итальянского Андрея Манухина

 

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Виктории Манацковой

 

Озпетек Ф.

Сердце под замком : роман / Ферзан Озпетек ; пер. с ит. А. Манухина. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Азбука-бестселлер).

 

ISBN 978-5-389-30313-3

 

18+

 

В августе 1978 года с шестилетней Аличе случилось чудо, хотя она поняла это не сразу. На пороге дома ее родителей появилась элегантная, немножко эксцентричная художница Ирен, давным-давно уехавшая с Сицилии в Рим. И один короткий разговор взрослой женщины с шестилетней девочкой изменил жизнь обеих.

Спустя двенадцать лет Аличе узнаёт, что Ирен перед смертью сделала ей бесценный подарок — возможность осуществить детскую мечту стать актрисой, — и отправляется в Рим. Квартира, где витают призраки прошлого; дверь, давным-давно запертая на ключ; удивительные картины, много лет хранившиеся под замком; дневник с повестью о счастье и трагедии... Аличе берется расследовать загадочную историю любви Ирен — художницы, много лет назад бросившей живопись, — и в своем странствии найдет друзей, переживет опасные встречи и, возможно, откроет саму себя. А в финале ей явится откровение, которое перевернет ее жизнь снова.

Блестящий турецко-итальянский кинематографист («Окно напротив», «Присутствие великолепия», «Пристегните ремни»), автор книжных бестселлеров, высоко ценимых критиками и любимых публикой, Ферзан Озпетек написал изящный роман о гибели страсти и начале новой жизни. Здесь история любви оборачивается детективом. Здесь будут упущенные шансы и нечаянные удачи, и счастье, и разбитое сердце, и тайны, и нежданные разгадки. Но больше всего здесь будет надежды.

Впервые на русском!

 

© А. С. Манухин, перевод, 2025

© Издание на русском языке, оформление.
ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
Издательство Азбука®

 

 

 

 

 

 

Россане и Аличе

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Найти студию оказалось несложно. Просторный, но при этом сумрачный павильон загромождала техника, кабели. Вышедший навстречу парень в ковбойке велел подождать у софита, о который она едва не споткнулась. В луче света перед камерой, взобравшись на табурет, отчаянно жестикулировала хрупкая рыжеволосая женщина. На нее невозмутимо взирал тип в сдвинутой на затылок бейсболке, который восседал на складном стуле, как на троне: должно быть, режиссер или еще какая-то шишка, подумала она, заметив вокруг него рой благоговеющих ассистентов. Охранник, маячивший рядом, внезапно исчез, и она снова ощутила себя робкой школьницей. Как всегда.

— Эй, красотка, а тебя как зовут? — поинтересовался один из ассистентов.

— Аличе, — едва слышно выдохнула она.

— Давай, Аличе, твой выход.

Рыжеволосая закончила, значит теперь ее черед. Трепеща, она доплелась до табурета. Луч прожектора слепил глаза.

— Сядь там, смотри в камеру. По сигналу можешь начинать. Понятно?

— Синьорина, смотреть нужно вот сюда! — выкрикнул кто-то.

Из-за бьющего прямо в лицо софита она ничего не видела.

— Так, немного правее!

Она повиновалась и, ориентируясь на огонек камеры, чуть сменила позу.

— Ну-с, поглядим... Расскажи нам что-нибудь, Аличе, что захочешь. Расскажи о себе. Давай! — велел тот, что походил на режиссера.

— Проба Аличе, дубль первый. Мотор! Хлопушка! — послышалось из темноты.

— Ой! Я... я...

— Стоп! Нет, так не пойдет! Ты голову опустила. Смотреть нужно прямо в камеру, ясно? — Голос режиссера полоснул резко, словно бритва.

Аличе застыла, еще секунда — и расплачется.

— Погодите, у нее лоб блестит. Мари, поправь, — вмешался новый голос.

Откуда-то сзади вынырнула девушка в нелепой жилетке с десятком карманов, из которых возникли пуховка и пудра. Аккуратно промокнув Аличе щеки и лоб, девушка достала щетку и пригладила ей волосы. А прежде чем снова исчезнуть, метнула на нее понимающий взгляд и прошептала:

— Говори, как с подругой. Или с мамой. Ты и она, никого больше — вот и весь секрет.

Разумеется, гримерша думала ее успокоить, но упоминание о матери вызвало у Аличе прямо противоположную реакцию. Услышав уже знакомый голос, подавший сигнал, она старалась не отрывать взгляда от камеры, но видела только Аделаиду, женщину, которая произвела ее на свет. Свою мучительницу. И поток слез, еще мгновение назад грозивший поглотить ее, вдруг отступил, а вместо него прорвался могучий, неудержимый гнев.

— Я так и не смогла сказать тебе, как сильно, сама того не сознавая, желала твоей любви. То и дело заходила на кухню, но ты меня прогоняла — у тебя ведь всегда была куча дел поважнее. Однажды принесла рисунок — ты на него даже не взглянула. Ночами я рыдала, сжавшись в комочек под одеялом, потому что боялась темноты, — в наказание ты заставляла меня спать на полу. Я очень рано научилась скрывать от тебя свои мечты — ты порвала бы их в клочья; не высказывала вслух ни единого желания, чтобы ты меня не осмеяла. Все детство я искала в твоем мрачном взгляде проблеск улыбки, но видела только порицание, ненависть, отвращение. Ты смотрела на меня как на червяка или мокрицу, мерзость, ничтожество, и в конце концов я и сделалась такой, какой меня видела ты: недостойным, неуклюжим, неуместным созданием. Мне было трудно принять, что для тебя я все делаю не так. Но как же иначе? Ведь я пришла в этот мир, чтобы разрушить твою жизнь. Однако от каждой болезни есть лекарство. Покинув твой дом, я наконец-то начала жить, дышать. Я уже не ребенок, я больше не ползаю — я встала на ноги...

Аличе на миг умолкла, словно заблудившись в собственных воспоминаниях, но тут же продолжила:

— Матерью называют ту, кто растит тебя в любви, кто пестует твои мечты и направляет первые шаги. Ту, кто поет песенки, чтобы ты уснула, кто держит тебя за руку, чтобы придать смелости, когда ты испугаешься буки, притаившегося в ночи. Ты для меня ничего подобного не делала. Иметь такую дочь было несчастьем для тебя — но и для меня это тоже было несчастьем. Так что теперь ты свободна: все равно я понятия не имею, что делать с такой матерью.

Слова, которые Аличе держала в себе бог знает сколько времени, она произнесла твердо, четко, а замолчав, почувствовала себя такой свободной и легкой, словно ничто больше не имело для нее ни малейшего значения.

Тишина в павильоне вдруг стала почти осязаемой. Потом кто-то захлопал в ладоши, за ним другой, третий...

I

6 августа 1978 года. Весь день лило без устали, что было несколько странно для самого разгара лета. Аличе укрылась на кухне: где еще в такой час спокойно помечтать, чтобы ни мать, ни брат Гаэтано не донимали? Аделаида все никак не могла взять в толк, как это шестилетняя девчонка может часами сидеть молча, рассеянно глядя по сторонам, вместо того чтобы играть с братом или в крайнем случае пялиться в телевизор. Сплошная нервотрепка с этим отродьем: никогда не знаешь, что у нее в голове. А до чего бестолковая! С другой стороны, кашу заварить, да такую, что и не расхлебаешь, много ума не надо.

Внимание Аличе привлекло влажное пятно на потолке, и она замерла, завороженно наблюдая: оно напоминало летящего дракона. Доброго дракона, решила она. Ей часто случалось задерживать взгляд на том, что для всех остальных не имело особого значения. Она тотчас представила, как взмывает в небо на спине этого фантастического существа, как летит меж золотых облаков и радуг, но восторг быстро угас. Казалось, этот день никогда не кончится.

И вдруг дождь перестал. Налетевший ветер, мощный и жаркий, сдул тучи, словно пыль, а на небе, осветив все вокруг, снова засияло солнце — будто и не уходило никуда. Аличе, раскрыв рот, следила из своего угла, как разноцветные блики танцуют в мерно падающих с водосточного желоба каплях. И тут послышался женский голос:

— Эй, народ! Есть кто дома?

Появление гостьи всколыхнуло монотонное течение дня, и это, если подумать, тоже было несколько странно, поскольку посетители, тем более нежданные, к семейству Филанджери почти не являлись. Аделаида зарабатывала шитьем — в основном штопала и перелицовывала изношенное старье, — но ее клиенты всегда предупреждали о приходе по телефону: дверной звонок давным-давно не работал. В тот час она строчила на машинке и не сразу поняла, что снаружи кричат. А открыв дверь, даже на мгновение потеряла дар речи, что для такой болтушки было уж совсем необычно.

На пороге стояла миловидная женщина в ярком цветастом платье; ее зеленые глаза, густо подведенные кайалом, подчеркивала короткая челка. Ветер трепал каре цвета воронова крыла, качал массивные золотые серьги.

— Ну здравствуй! Помнишь меня? — спросила незнакомка.

И, не успела хозяйка отпрянуть, стиснула ее в объятиях, да таких крепких, что у Аделаиды перехватило дыхание. Только тут она узнала гостью, хотя они не виделись много лет.

Аделаида была еще ребенком, когда Ирен, которой едва исполнилось двадцать, перебралась в Рим: вышла замуж за богатого старика, а тот через какие-то пару лет был так любезен, что скончался, оставив ей внушительное наследство. Так об этом судачили местные кумушки — те самые, что поспешили распустить мерзкие слухи о беспутной и расточительной столичной жизни молодой вдовушки, все реже наезжавшей в родной город.

— Какой сюрприз! Проходи, выпьем кофе...

Аделаида отступила на шаг, пропуская нежданную гостью в комнату. Потом позвала сына и дочь: она знала, что денег у Ирен куры не клюют, а вот детей нет, и собственная плодовитость давала ей приятную возможность отыграться.

— Гаэтано, Аличе, скорее сюда! Взгляните только, кто зашел к нам в гости!

Те, непривычные к чужакам, опасливо подошли.

— Это давняя подруга нашей семьи, она живет в Риме. Можете звать ее тетей, тетей Ирен!

Она и сама не поняла, почему так сказала, ведь Ирен была просто соседкой. Но едва это слово, «тетя», слетело с ее губ, Аделаида вдруг осознала, что мысль неплоха: упоминание о кровных узах, пускай и фиктивных, наверняка настроит эту богачку на нужный лад, заставив проявить щедрость.

Ирен рассказала, что приехала в Полицци взглянуть на старинный триптих, что хранится в церкви Успения Богородицы, а заодно воскресить в памяти места своей юности. Сказала, замуж после смерти супруга не вышла. Аделаида вспомнила, как видела ее в последний раз: это было на празднике святого Гандульфа, покровителя города, что приходится на третье воскресенье сентября. Лет восемь, наверное, прошло. Они с Микеле еще не обвенчались, да и о замужестве она тогда еще вовсе не думала: невинное дитя семнадцати лет от роду, сплошь мечты да чаяния. Кто мог знать, что впереди — только ненавистная череда обманов, за которые она и по сей день расплачивается? От теплых воспоминаний Аделаида немного смягчилась.

— Какой же у вас большой, красивый дом! Комнаты сдавать не думали? — вдруг спросила Ирен, расположившись в гостиной.

Аделаида снова рассердилась. Неужто они настолько бедны, что им непременно нужен жилец?

— Это еще зачем? Нет, мы как-нибудь сами, — сухо бросила она.

— Хорошо вам. А дом и в самом деле прекрасный, весь в зелени. Не представляешь, какая тоска по этим местам меня временами одолевает. Сотни раз уже думала вернуться, но нет, теперь вся моя жизнь в Риме.

Ирен улыбнулась — похоже, ей надо было выговориться, — и Аделаида наконец расслабилась.

Как бы то ни было, поутру гостья сходила в близлежащую церковь Успения Богородицы взглянуть на драгоценный триптих: она смутно помнила, что видела его в детстве, и надеялась освежить в памяти.

Аделаида, которая каждое воскресенье посещала церковь вместе с детьми, вдруг поняла, что никогда и не обращала внимания на этот образ.

— Ну, знаешь, триптих, большой такой, из трех картин? В центре Мадонна держит на коленях младенца Иисуса, а сама книгу читает, — торопливо, скороговоркой подсказала Ирен. — А книга эта — не что иное, как Книга премудрости Божией! Работа, кстати…