Игра саламандры

Оглавление

Примечания

Davide Longo

IL GIOCO DELLA SALAMANDRA

Перевод с итальянского Натальи Орсаг

Оформление обложки Владимира Гусакова

Лонго Д.

Игра саламандры : роман / Давиде Лонго ; пер. с ит. Н. Орсаг. — СПб. : Азбука, Издательство АЗБУКА, 2025.

ISBN 978-5-389-30662-2

18+

Шестнадцатилетний Оливо Деперо живет в приюте для трудных подростков и поменял уже несколько домов с тех пор, как лишился родителей в ужасной аварии. Он любит книги, ненавидит грамматические ошибки, всегда носит определенную одежду и произносит максимум шестьсот слов в день – вполне достаточно для общения с миром! А еще Оливо обладает незаурядным интеллектом и пользуется им, чтобы запоминать информацию за секунду, строить логические цепочки и делать единственно верные выводы, а самое главное – видеть то, чего никто другой не видит.

И именно поэтому отчаявшийся комиссар полиции Соня Спирлари считает, что Оливо — ее последний шанс найти четырех пропавших без вести подростков. Выполнив все требования юноши, коих оказалось немало (например, он ест только макароны с пармезаном, спит в комнате без отопления, сгрызает по пять чупа-чупсов в день), Спирлари вводит его в курс дела. И Оливо сразу подмечает, что есть в нем что-то странное. Странное настолько, что даже ему придется попыхтеть над разгадкой. И это как раз то, что Оливо нравится.

Ненавижу иллинойских нацистов.

Джон Белуши. Братья Блюз [1]

В дверь стучат.

Оли́во не реагирует, так и остается лежать, натянув одеяло до подбородка и закинув руки за голову.

Он знает, это она. Поэтому не отвечает и продолжает созерцать потолок. Говорить «минутку», «не сейчас» или «хочу побыть один» бесполезно — все равно войдет.

Так что он молчит, и она входит: босая, бритоголовая, крепкого сложения, в своей синей спецовке — ну точно Оди из первого сезона «Очень странных дел» [2]: в комбинезоне механика, лет на пять постарше и без всяких там паранормальных способностей. Не знаю, понятно ли объясняю.

Оливо уверен, сейчас она уставится на него своими рысьими — Lynx lynx — желтыми глазами. Всегда так смотрит, когда входит, не дождавшись ответа: «минутку», «не сейчас» и прочее.

— Ну что, головастик, сдрейфил?

Оливо молчит.

— Ты здесь уже семь месяцев, головастик-отшельник, а все еще не понял, что в час дня нужно быть в столовке?

— Я не хочу есть.

— А кому какое дело — хочешь или не хочешь? Все за столом… — И она взглянула на запястье, словно там были часы. — Уже тринадцать минут. Это значит, что сейчас Гектор придет звать тебя на обед, а ты говнишься, головастик-прогульщик.

Оливо молчит, уставившись в потолок.

Она подходит к нему, ступая босиком по зеленому линолеуму бесшумно, словно кошка, идущая по спортивному залу. И так усаживается на кровать, что Оливо не может даже шевельнуть ногой под одеялом.

— Скоро Гектор явится-а-а! Давай ищи причи-и-ину! — напевает она. — Чтобы Му-у-унджу с тебя шкуру не содра-а-ал.

Оливо продолжает неотрывно смотреть на потолок. В книгах и фильмах там всегда находится какое-нибудь пятно, напоминающее главному герою корабль, лошадь, картину Караваджо [3] или детскую игрушку, и это говорит о том, какой он, этот герой, ранимый, забавный, глубокий и мечтательный человек.

А над Оливо потолок белый, практически без изъяна, если не считать длинную ровную трещину, тянущуюся от светильника к стене. На нее можно пялиться часами, и она напомнит тебе лишь прямую на плоскости, соединяющую точку «А» с точкой «Б», из Евклидовой геометрии, — что совсем не сделает тебя ранимым, забавным, глубоким и мечтательным, самое большее — подумаешь об инженере. Не знаю, понятно ли объясняю.

— Снова мозги себе трахаешь, головастик Роршах? [4] Но тебе повезло: у тебя есть Аза. Пока ускоряешь свои нейроны, мне как раз пришла в голову кое-какая идейка. Интересно? Рассказать?

Оливо знает: стоит ему лишь чуть-чуть перевести взгляд, как он увидит ее смуглую гладкую кожу, маленькие ноздри с кольцом-пирсингом, ямочки на щеках, легкий пушок над губой и небольшой шрам на правой брови. Как же ему неловко оттого, что она смотрит на него так близко; он тысячу раз говорил об этом, но Азе плевать. И она делает так всегда, когда захочет.

— Ну что, интересно, какая идейка-то, тормознутый головастик?

— Угу, — сдается Оливо, едва кивая в знак согласия, чтобы Аза не сильно радовалась.

— Так вот, слушай меня. Знаешь, кого было бы видно человеку, глядя на тебя в эту минуту?

— Кого увидел бы человек, посмотрев на меня?..

— Хорошо-хорошо, головастик-Т9! Кого увидел бы человек, посмотрев на тебя в эту минуту? Скажу тебе: увидел бы шестнадцатилетнего тощего подростка, бледного, как труп. Кузнечика в шерстяной шапочке — локти торчат, скулы выпирают, лоб как у неандертальца, зрачки расширены, сердце еле бьется, кожа ледяная и руки дрожат. Что получается?

— Что получается?

— Получается, если скажешь Гектору, мол, у тебя холера, бубонная чума или что-то в этом роде, он тут же купится!

Оливо бросает на нее взгляд:

— Я просто не хочу есть, и все.

Их лица уже совсем рядом, и Аза внимательно изучает его.

— Знаешь, ты прав! — заключает она. — Не сработает, потому что ты всегда выглядишь так, будто уже одной ногой в могиле! И тебе ничего не остается, как признаться Гектору, что боишься Мунджу! А что плохого в том, чтобы бояться Мунджу? И я боялась бы, если бы сдала его, как сделал ты.

— Никого я не сдавал! — Оливо произносит это на децибел громче.

— Ну, тогда пойди и объясни это своему приятелю Мунджу! Может, пока он будет сдирать с тебя шкуру, сумеешь между воплями переубедить его. Послушай свою Азу! — И она слегка хлопает Оливо по коленке, укрытой одеялом. — Расскажи Гектору, как реально обстоят дела. Он чуткий. Чуткий и добрый. Я знаю, мы же с ним встречались.

— Да не встречались вы никогда. — И тут Оливо впервые смотрит на нее. — Скажу, что просто не хочу есть. И точка!

— Как знаешь, — пожимает девушка плечами.

Оба некоторое время молчат. Аза разглядывает комнату так, будто никогда раньше не видела кровать Оливо, пару жалких постеров на стене и другую кровать, на которой все эти семь месяцев никто не спал — кроме одного парнишки, который останавливался здесь проездом на пару дней; в общем, Гектор извинился тогда, объяснил, что сложилась чрезвычайная ситуация. Не знаю, понятно ли объясняю!

Между кроватями стоит старый письменный стол белого цвета. На нем кто-то нацарапал вялый пенис, «Люблю SferaEbbasta» [5] и фразу: «Звезда всегда одинока, ведь думает лишь о том, чтобы сетить» [6] — причем написано именно так, с ошибкой. Ковер поносного цвета, сбоку блевотно-желтый стул, на потолке лампа цвета мочи — коллекция «Жидкие выделения» из «Испражнений-дизайн». Не знаю, понятно ли объясняю.

Из приятного только стеллаж с личными книгами Оливо. Их шестьсот двадцать семь, кроме шести, взятых в городской библиотеке и ста двадцати семи из других библиотек, позаимствованных, но так и не возвращенных. Тринадцать осталось от прежних обитателей комнаты, и они в основном о футболе, прическах, о том, как сделать бомбу из того, что лежит под мойкой, и как достичь успеха в шоу-бизнесе, не слишком часто совершая то, в чем потом будешь раскаиваться.

Несмотря на книги, комната в целом выглядит безнадежно, как тот мешок с мусором, что рвется, когда ты уже в паре метров от бака.

Может, из-за неонового света и зеленого линолеума, а может, из-за мебели, пожертвованной кем-то после смерти тети. Все это вещи — переданные в дар без любви, о них и потом мало заботились — как и обо всех нас тут. Не знаю, понятно ли объясняю.

— Какие глубокие мысли, головастик Фосколо! [7] — произносит Аза. — Знаешь, я едва не перепугалась, решив, что это последние твои мысли.

— Не последние они!

— Прав. После того как Мунджу размозжит твою драгоценную башку, головастик Сваровски [8], ты еще сможешь мямлить что-то вроде «ба, бу, ню, ню, хрям, ням, ду-ду-ду… обделался…»

— Хватит пугать меня!

— Пугать тебя? Так, значит, выходит, ты головастик-козодой — маленькая птичка с бешеными глазами и злобным воплем. Смотрю, очень похож на нее! Ты ДОЛЖЕН бояться Мунджу, придурок! Как можно не бояться чувака огромного, как гипермаркет, гремучего, как рейв [9], наглого, как швейцарский банк. И с тремя яичками.

— Нет у него трех яичек.

— Не знала, что вы настолько близки.

— Мы не близки, но трех яичек у него нет.

— Конечно есть. Третье Мунджу вырвет у тебя, потому что думает, это ты настучал воспитателям про травку, которую он спрятал в старой вентиляции в душевой, — а где еще могла быть травка, как не в вентиляции, хе-хе-хе!

Оливо приподнимается и садится на кровати:

— Повторяю, никого я не сдавал, ясно?

— Спокойно, спокойно, головастик — Спирит [10] — душа прерий! — И она мягко шлепает его по плечу. — Существует любовь с первого взгляда и ненависть с первого взгляда. Так вот Мунджу тебя ненавидит с первой секунды, и не важно, сдал ты его или нет. С другой стороны, ты тоже его пойми: все берут у него травку, значит им совсем невыгодно остаться без дилера. Прибавим, что никто не был в курсе, где он хранит вес, и вывод напрашивается сам собой: сдал его тот, кто не курит, кто бог знает как постоянно все вынюхивает и кто, скорее всего, любимчик воспитателей. Угадай, головастик — создатель алгоритмов, кто подходит под это описание? Прибавим к тому же, что третье яичко, как игрушку-антистресс, всегда удобно держать в кармане…

В дверь стучат.

— Оливо! — доносится из коридора голос Гектора.

— Ну что, глухоманский головастик, не хотел меня слушать? Я же сказала: за тобой придут.

Оливо молчит. Дверь приоткрывается, и в нее просовывается большая, взъерошенная, очкастая голова небритого Гектора. От туловища бывшего регбиста виднеются лишь плечо, половина грудной клетки и левая рука, которые вместе весят столько же, сколько весь Оливо.

— Оливо, чем занят? Не идешь на обед? — спрашивает Гектор.

Оливо глядит на него с кровати. Он так и лежит одетым, после того как сходил в туалет еще на рассвете — чтобы ни с кем не встретиться по дороге.

— Оливо?!

— Угу.

— Тебе плохо?

— Нет, — бурчит Оливо.

— Сколько уже сегодня?

— Сто шестьдесят два.

— Так в чем тогда дело? У тебя осталось еще четыреста тридцать восемь. Давай пойдем на обед!

Оливо согласно кивает головой, но не шевелится. Гектор еще больше протискивается в проем. На нем рубашка навыпуск — в крупную клетку. На ногах — сабо, какие обычно носят медработники.

— Послушай меня, Оливо. Через несколько дней Мунджу переедет в квартиру к другим совершеннолетним, которые выпустились раньше. Мы рассматривали этот вариант еще несколько недель назад. То, что случилось, только ускорило события.

— Угу, — мычит Оливо.

— Это не значит, что мы выгоняем парня, понимаешь? Я буду по-прежнему опекать его, а директриса — контролировать, как он осваивается на работе. Просто здесь ему уже не место. А теперь пошли, тебя макароны ждут. Я занял стул рядом.

Оливо мельком смотрит на него и вылазит из-под одеяла в своей серой толстовке и обычных вельветовых коричневых брюках.

Эти его брюки ничем не отличались от четырех таких же коричневых вельветовых пар брюк, что висели в шкафу. Оттенок зависел лишь от того, когда они были куплены и сколько раз постираны.

— Аза пойдет? — спрашивает Гектор.

Оливо сует ноги в хайкеры [11] и направляется к выходу. У двери оборачивается на кровать, где, закинув ногу на ногу, теперь полноправной хозяйкой сидит Аза.

— Нет, — говорит Оливо. — Останется в комнате.

— О’кей, — отвечает Гектор.

В коридоре, пока шли в столовую, Оливо слышит, как она поет:

— Это грустный рассказ об Оливо Депе́ро-о-о! Он имел два яичка, а теперь ни одного-о-о!

Оливо, опустив глаза в тарелку, молча ест свои макароны с маслом и пармезаном — на самом деле пармидзаном — так называется немецкая подделка из просроченных плавленых сырков, остатков детской смеси и корок пармезана, завалявшихся на дне сумки-холодильника немецкого туриста, вернувшегося из Италии. Не знаю, понятно ли объясняю.

Справа от него сидит Гектор, слева Даниела — новенькая воспитательница, которую Оливо видел вчера плачущей во дворе, после того как Октавиан сказал ей: «Да пошла ты на хер, толстожопая сердечница с бионической сиськой».

Почему Октавиан сказал ей «пошла ты на хер…» и так далее? Потому что пару дней назад Даниела призналась за ужином, что в детстве ей делали операцию на сердце и она носила прибор, контролирующий сердцебиение.

Пока Даниела рассказывала об операции и обо всем остальном, Оливо сидел, уткнувшись в тарелку с макаронами с маслом и пармидзаном, точно так же, как сейчас, и про себя думал: «Понимаю, стараешься завоевать доверие этих трудных подростков, но как только они подловят момент — сразу воспользуются тем, что ты сказала, чтобы тебе же сделать больно. Поэтому молчи, молчи, молчи…»

Но Даниела не замолчала и спустя два дня плакала во дворе, куда вышла под предлогом выкурить сигаретку.

Оливо тогда прогуливался там и, заметив ее в слезах, ненадолго задержался под деревом, которое скрывало Даниелу, ее сигарету и горькие слезы.

Она была новенькой, но не глупой и, значит, все поняла.

— Я плачу не из-за «сердечницы с бионической сиськой», — сказала она, шмыгая носом, — а из-за толстожопой.

Оливо посмотрел на нее и, ничего не ответив, продолжил свою прогулку — хе-хе-хе, милая все-таки эта толстожопая сердечница с бионической сиськой!

Кроме Гектора и Даниелы, по обеим сторонам от Оливо сидят Стефан, которого все уважают — хотя ему всего тринадцать, — ведь его отец торговец оружием, разыскиваемый почти всей европейской полицией, — и Роза, которая нравится всем, потому что у нее есть усики, она разговаривает только на синти [12] и постоянно танцует под свою колонку. Сколько ей лет, точно никто не знает, но говорят, что двадцать, судя по усикам главным образом, — в таких местах, как это, легенды рождаются очень быстро. Не знаю, понятно ли объясняю.

На этом безопасный сектор заканчивается.

Дело в том, что на другой стороне стола восседают Октавиан, Галуа и Пабло — банда Мунджу в полном составе. Субъекты, мягко говоря, враждебные: их Оливо расположил в порядке возрастающей опасности. На обороте титульной страницы имевшейся у него книги «Дон Кихот» [13] — заметка сделана твердым простым карандашом Н3 — единственным по-настоящему подходящим для письма. Не знаю, понятно ли объясняю.

Октавиан, как хитрый и коварный наместник Мунджу, управляет всеми происками и интригами. Его любимое развлечение — сеять злобу, обижать словесно и придумывать наказания и мучения, чтобы делать несчастными других. Он довел свою деятельность до совершенства и достиг удивительного успеха, потому что грамотен и хитер, как тайваньский макак Macaca cyclopis.

На втором месте Галуа — худой, безжалостный гончий пес и ищейка Мунджу. Что-то среднее между гиеной подвида Crocuta crocuta и архидьяконом из «Собора Парижской Богоматери» Гюго [14]. У него роль ретранслятора: получать приказы от Октавиана и Мунджу и передавать их Пабло, а на досуге Галуа не брезгует тем, что обдирает, зачищает и собирает скелеты животных.

Последний из трех — Пабло. Неотесанный и тупой оболтус на службе у Мунджу и всех остальных. Всегда вооружен заточками, собственноручно изготовленными из ложек и вилок, анахронический экземпляр вымершей птицы додо Rahpus cucullatus, банально выполняет все, что прикажут, зачастую совершает ошибки, чувствует себя виноватым, потеет, бормочет и выпрашивает заслуженное наказание.

Напротив них сидят Джессика, Федерика и Гага — каждая адепт секты Мунджу со своими обязанностями.

К тому же шестнадцатилетняя Джессика — девушка Мунджу. Очаровательная и сверкающая, словно медуза Aurelia aurita, все усилия прилагает главным образом для демонстрации своей гладкой, увлажненной кожи и для того, чтобы выглядеть привлекательной и внешне безобидной. С этой целью скрывает свой ум под прической каре и смотрит низкопробные сериалы, а потом притворяется, будто не помнит имен персонажей.

Федерика — ее лучшая подруга, спутница и компаньонка — фламинго рода Phoeniconais minor, тощая девушка, психопатка, помешанная на запорах, размерах груди, шоу талантов и тату. Почти все время советует другим, как бороться с прыщами, прославляет Джессику, потому что та «просто чудо», и следит за модными блогершами в надежде однажды стать одной из них.

Последней следует Гага, недавно прибывшая в приют. Она ждет, что в ближайшее время вольется в свиту Джессики. В связи с этим все ее старания, как у сомика-чистильщика Otocinclus, направлены на поддержание в опрятном состоянии и порядке комнаты этих двоих — в надежде, что ее примут в подруги на полную ставку. Кроме того, много спит, плохо учится и смеется невпопад.

Само собой, во главе стола, прямо напротив Оливо, сидит властелин этих дементоров [15], Джокер [16] без грима, орк [17] без бороды, нетленный мистер Хайд [18], Халк, который уже никогда не станет Брюсом Бэннером [19]. Короче говоря, Мунджу.

Оливо поглядывает, как он уплетает три порции пасты аль форно [20], шесть эскалопов, две тарелки картошки и один невероятного размера кусок бисквитного торта. Именно столько, молча, уставившись в тарелку, не удостоив соседа ни единым взглядом, только что поглотил Мунджу.

Можно было подумать, что ему даже в голову не приходит, будто это Оливо разболтал о тайнике с травкой, запустив таким образом процесс его исключения из приюта, где Мунджу за последние годы обзавелся девушкой, бандой приспешников и прибыльной сетью сбыта наркотиков.

Оливо не может поверить своим глазам, но, похоже, дела обстоят именно так: Мунджу помалкивает и ест с немой прожорливостью барсука Meles meles Linnaeus — зверька, с которым он делил в прошлом увлечение подземными лабиринтами. Не знаю, понятно ли объясняю. Между тем трое его прихвостней и подруги громко болтают, прикалываются и смеются, как обычно совершенно не интересуясь происходящим на другом конце стола, где сидят воспитатели и лузеры.

«Ну вот видишь», — только собрался подумать Оливо, всю ночь пролежавший с готовым лопнуть в любую секунду мочевым пузырем, разглядывая белый потолок в ужасе от мысли, что встретит кого-нибудь из них по дороге в туалет, и представляя самую страшную месть, однако же… Правду говорят: страхи оказываются иногда сильнее того, что может случиться на самом деле…

Именно это сейчас и происходит.

Порой кажется, что все идет к лучшему, то есть все в порядке, но только до тех пор, пока не замечаешь какую-нибудь мелочь и не понимаешь, что ошибался: на самом деле все идет прахом, хуже некуда, до омерзения. В двух словах: ты зашкваренный или, как сказала бы Аза: плаваешь по уши в помойной яме, из которой шансов выбраться у тебя столько же, сколько их было у Людовика XVI [21], когда он стоял на коленях у гильотины.

Именно такую мелочь, лежа в кровати, уже несколько часов усиленно перетирает в голове Оливо. Раз за разом он прокручивает момент, когда после обеда Гектор разрешил всем уйти и Мунджу, поднимаясь, мельком бросил взгляд в его сторону.

Он не то чтобы посмотрел, а так, знаете ли, взглянул исподлобья. Однако чем больше Оливо роется в мыслях, возвращаясь к тому моменту, тем четче проявляется еле заметная, сложенная из маленьких букв, но вполне читаемая фраза: «Я ЗНАЮ!» — и под ней совсем мелко: «Ну и огребешь ты у меня, наглая свинья!»

Вот почему, когда в дверь стучат, он тут же вскакивает на…