Серийное оформление и оформление обложки Александра Андрейчука

Карты выполнены Татьяной Гамзиной-Бахтий

Киппер Г.

Руны земли : роман / Георг Киппер. — М. : Иностранка, Издательство АЗБУКА, 2025. — (Сага).

ISBN 978-5-389-30708-7

18+

Приладожье, IX век. По берегам рек, соединяющих Балтийское море с проходами к самой Византии, издавна живут и умирают, воюют и торгуют люди из самых разных племен: скандинавы, балты, финны и славяне. Древние верования, сказания и первобытные обряды создают захватывающую атмосферу, на фоне которой разыгрывается драма Ингигерд, дочери конунга, в одночасье потерявшей все: после захвата викингами торгового города Алдейгьи и убийства отца, девушка, чудом избежавшая плена, горит жаждой мести и ждет момента, чтобы осуществить возмездие. В это же время юный скальд и знаток рун Инги вместе с друзьями отправляется в свой первый морской поход.

Пересекутся ли пути дочери конунга и молодого гребца?

© Георг Киппер, 2025
© Оформление. ООО «Издательство АЗБУКА», 2025
    Издательство Иностранка^®

Вместо предисловия

К сожалению, большинство имен людей, которые вам встретятся на этих страницах, вы вряд ли запомните, и с этим придется смириться, как миришься с подобным во время многолюдного застолья. И хотя роман написан для ценителей, знакомых с модной ныне культурой Севера, некоторым все-таки полезно будет обратиться к словарю в конце книги, чтобы уточнить значение северных словечек и происхождение названий тех или иных мест. Древние слова, разъяснение которых можно найти в этом приложении или далее по тексту, выделены курсивом. Также курсивом выделены кеннинги — словосочетания, характерные для скандинавской поэзии. Для удобства читателей имеются сноски с кратким пояснением, чтобы не было необходимости прерывать чтение для обращения к словарю.

Несколько строк о времени действия. Многие до сих пор вспоминают о нем как о золотом веке, хотя это было кровавое и безжалостное время, полное неравенства и лишенное многого из того, что ныне кажется привычным. В IX веке люди даже пространство ощущали не так, как это делаем мы сегодня. Тогда холодный и влажный север был, конечно же, внизу, а теплый и сухой юг наверху. Поэтому, встав на молитву, человек обращался к полуденному солнцу, зная, что сзади, внизу север, а слева — восток, а справа — запад. Кстати, место действия романа — северо-запад современной России. Алдейгья — древнескандинавское название торгового вика  [1], превратившегося позднее в крепость Ладога — место притяжения героев повествования.

Одно из главных событий, определяющих время романа, произошло годом ранее описываемого похода — это битва в Хаврсфьорде, где конунг Харальд разбил конунгов Хардаланда и Рогаланда, Агдира и Теламерка. Как сказал скальд, «удирали премудрые, щитами, как черепицей Валхалла, прикрывши спины, на восток пустились домой с Хаврсфьорда — утешиться медом». С тех пор конунг Харальд единовластно правит почти всей страной, что ныне зовется Норвегией. Соседняя Дания в это время поделена между конунгами, Сигфридом и Хальвданом, впрочем, возможно, правителей там еще больше…

За морем, на Британских островах, в Мерсии и Нортумбрии, норманны уже распахивают захваченные земли, не забывая, впрочем, разорять соседние королевства. Купивший перемирие с данами молодой король Уэссекса Альфред еще только учится строить корабли, Великим его назовут много позже.

Южнее, на землях некогда единой империи франков, образовалось пять королевств. Со Средиземного моря их донимают сарацины, с северных морей — викинги. К тому же братья и племянники воюют не только с соседями империи на востоке и западе, но и друг с другом.

В этот год, летом, после очередного перемирия между братьями-королями, во время проведения съезда приближенных Хлодвига Саксонского, маркграф Рорик из рода Скьёльдунгов, известный среди клириков под прозвищем Желчь Христианства, явился в Аахенский дворец, дабы подтвердить свои права на Фризию. После обмена заложниками и подарками его права на эти беспокойные земли были подтверждены.

В Испании, в Кордовском эмирате, древняя вестготская аристократия воюет не только с захватчиками, пришедшими под зеленым знаменем ислама, но и со своими же родственниками, принявшими новую веру. Здесь создаются независимые герцогства, и они собирают под свои знамена недовольных со всех Пиренеев.

Знаменитое собрание ученых в Кордове к этому времени приходит в упадок, но исламский мир раскинулся от Испании до Памира, и даже Сицилия и Южная Италия находятся во власти эмиров, а вокруг Вечного города рыщут разъезды сарацинской конницы. Повсюду на Средиземном море — даже у берегов Венеции — хозяйничают североафриканские пираты.

Церковь еще не разделена, хотя уже пережила несколько лет схизмы, возникшей после смещения законного патриарха Константинополя и назначения на его место некоего Фотия по желанию кесаря. В Риме такое вторжение в церковные дела посчитали незаконным, к тому же между западом и востоком возникли трения из-за крещения болгар франкскими священниками. При этом уже год по решению собора немецких епископов находится в заточении Мефодий, поставленный самим римским папой архиепископом Великой Моравии. Это тот самый просветитель, чей брат Кирилл считается создателем славянской письменности. Похоже, что церковные властители и востока, и запада меньше заботятся о просвещении людей, чем о доходах с опекаемых земель. В описываемое время Фотий смещен с должности патриарха, опять же по желанию кесаря, он в опале, но через год-два его призовут ко двору для обучения детей нового императора, а там и до возвращения в патриархи недолго.

Великое Моравское княжество еще держится в постоянных войнах с восточнофранкским королевством на западе, но лавина кочевников уже готова обрушиться на него с востока. Константинополь не имеет сил помочь, болгары сами не прочь поживиться, франки и их немецкие епископы не признают славянского языка для богослужения и навязывают свою власть — помощи ждать неоткуда, а племена угров-мадьяр уже стоят на пороге.

Севернее Моравии о христианстве знают лишь понаслышке. Многочисленные племена славян враждуют между собой на пространстве от Эльбы до Дона. Еще севернее, от Вислы до Оки, живут балтские племена, которых летописи позднее без различий назовут кривичами. Их дружины, прозванные калбингами  [2], соперничают с заморскими гребцами на реках от Восточного моря  [3] до Днепра и Волхова.

От Балтийского моря до Урала раскинулся огромный мир финских племен. С юга их теснят балты и славяне, которые, спасаясь от степных кочевников, расселяются на север в поисках пахотной земли; с запада, двигаясь по лесным рекам, этот мир лесных людей открывают для торговли мехом и рабами скандинавские гребцы, которых лесные люди называют руотси. Эти гребцы-руотскарлар  [4] осваивают речной путь на восток до Великой реки булгар и хазар, ныне известной как Волга.

Торговые пути, словно кровь в сосудах обмороженного тела, с болью пробуждают связи единого пространства огромной лесной равнины, заселенной и освоенной разноязыкими народами. На этих просторах предстоит родиться великому государству, но в это время великан лишь просыпается от своих первобытных сновидений.

Каждую осень летят перелетные птицы с темного севера, из далеких краев. Под ними густые леса простираются меж великих озер. Светятся среди лесов реки, несут свои воды к морю, которое издревле ограничивает эту страну на западе.

Бескрайнее озеро заставляет стаю скворцов снизиться в поисках места для отдыха. И прежде, чем желтеющий лес оборвался гладью воды, среди вершин деревьев открылась перед ними ярко-зеленая луговина, а в стороне показались человеческие жилища — несколько бревенчатых домов, рядом с которыми копошились на пашне с десяток гусей и кур.

Скворцы опустились на траву, гуси подняли головы, встретив их стаю гоготаньем, и птицы, мельком взглянув друг на друга, уставились на людей, которые собрались на ближнем пригорке у могучего дерева с раскидистыми ветвями. Люди в светлых одеждах веселы и торжественны. Там проходит большое и важное действо — свадебные клятвы и обряды.

Сошлись по случаю соединения двух родов гости из окружающих селений, из разных колен разросшегося племени. Скоро будут зарезаны с десяток баранов и свиней, да и многие из тех гусей, что пасутся на пашне, скоро окажутся на вертелах. Заранее наварен пенный эль, или, как здесь его называют, олу  [5]. Привезено его на свадьбу достаточно, чтобы веселиться и пить несколько дней. Скоро скрепят обрядом перед богами старшие родов свои договоренности об имуществе и наследстве, и возлягут он и она ради продолжения жизни. Славная осенняя пора после сбора урожая.

Ты — мальчишка, и, как все в этом возрасте, ты любишь рассматривать лезвия ножей, мечтаешь о тех краях, куда улетают птичьи стаи, и в твоем взгляде больше наглости, чем смысла. Ты думаешь, что твой отец старый недотепа, а бестолковая мать слишком заботится о твоем здоровье. Тебе хочется проявить себя, тебе кажется, что ты взрослый, хотя толком и не знаешь, что это такое.

За время праздника, после песен и плясок, после шуточных дразнилок и настоящих потасовок, молодежь успевает так передружиться и объединиться, что твой вид и говор уже никого не задевает и тебя принимают таким, какой ты есть. Ты становишься спокойнее и увереннее, научаешься терпеть непохожих и через первую влюбленность всматриваешься в себя, и, если судьбе будет угодно, вы с ней когда-нибудь также окажетесь под тем дубом в окружении родителей и родственников.

Кто первый из парней во время многодневного веселья вздумал пойти на восток, на охоту, в бескрайние леса, в край лесных чудовищ, волосатых йетилайненов  [6], уже не припомнить. Но даже жених, тряхнув белокурой головой, заявил, что пойдет со всеми добыть себе славы.

Ты и так ведешь себя вызывающе, а тут предоставляется случай, и ты едва ли не первым поддерживаешь замысел похода, о котором, глядишь, сложат песню или хотя бы будут вспоминать дольше года.

Проходит несколько дней, праздник заканчивается, и вот уже молодежная ватага под предлогом охоты собирается вновь, все посмеиваются над женихом, которого не отпустили старшие, заподозрив неладное, и все помалкивают о настоящей цели охоты.

Дохнул ветер с родного Пейпси-озера  [7], и два десятка разновозрастных парней уходит на лодках вверх, против течения лесной реки, на северо-восток, в ту сторону, откуда летят осенней порой перелетные птицы.

Тянули охотники узкие однодеревки на веревках, толкались шестами и гребли веслами, пробираясь по рекам сквозь прозрачные боры и сумрачные ельники, сквозь березовые и ольховые заросли, поднявшиеся на старых пожарищах, через багульники и мхи с чахлыми деревцами, сквозь залитые темно-красной водой осоки. Они крались, принюхивались, высматривали следы, но не зверя пушного или лесных быков искали они, и даже не с йетилайненами хотели помериться силой. Они охотились на людей.

Рабов и рабынь можно принести в жертву подающему и пожирающему Велсу  [8], выкупив себе удачу, можно оставить на самых тяжелых работах или посадить за ткацкий станок, а можно ради ценных вещей продать их руотси  [9] на большом торге, что проходит весной и осенью на Исо-йоги  [10], что впадает в Пейпси-озеро.

Ты впервые в таком походе, и все в тебе бурлит от новизны происходящего и предвкушения богатства. Ты учишься многому и уже представляешь, как будешь вести себя сдержанно и достойно, когда вернешься с добычей.

За озерами, что на волоковом пути, ватага вышла на речушку Сабу, текущую в Лауга-йоги  [11]. По ней когда-то хаживал один из них с торговым делом, люди на Лауге жили богато, земля там лучше и скот жирнее. Шепча заговоры, плыли они мимо помостов, устроенных на деревьях. Думали-гадали, кто их сделал, охотники или нойды  [12] для своих путешествий в иные миры? Крепкое слово не помешает. Скоро начали попадаться ловушки на зверей и рыб. Затем встретилась подсеченная роща. Кто-то собирался завалить деревья и устроить пожогу следующей весной, распахать новые поля, ленды  [13], чтобы взрастить на них хлеб для своих детей.

Наконец, спрятав лодки, на шестой день после выхода из дома, под вечер, старшие расставили молодых по засадам. Охотники, отсыпаясь по очереди, следили за людьми.

На высоком мысу у слияния двух рек стояло несколько изб, заглубленных в землю, крытых тесом и дерном. Лес вокруг был расчищен, мыс отгорожен от полей невысоким валом с изгородью. На берегу Сабы, на подоле, теснились лодочные навесы, бани, столбы с сетями. На мостках женщины чистили рыбу, рядом проказничали дети. Судя по звукам, парни на току обмолачивали зерно, девчонки хлопотали у печей под навесами. Все как обычно вечером в их родных краях, на берегу Пейпси-озера. Даже говор людей казался похожим.

Тянуло запахами знакомой еды: в поселении коптили рыбу, тушили капусту. Резко пахло свиным навозом. В сумерках все жители заползли в свои домишки, и лишь под навесами кухонь у остывающих печей засиделись мальчишки и девчонки. К ночи разошлись и они. Побрехивали собаки, недовольно погогатывали гуси. Ночь дохнула холодом на спины охотников, притаившихся в лесу.

В предутренней мгле, когда женщины закончили доить коров, а пара рыбаков, потягиваясь, направилась по скользкому берегу к реке, через поле со стороны леса двинулись тени, побежали, сверкая оружием, вдоль заборов из жердей, и вот уже перемахнули прямо в огороды. Скользнули другие вдоль воды меж лодочных навесов и бань. Звонко сыграли тетивы и пропели стрелы. Чмокнуло железо в зябкие от утреннего холода тела. Упали рыбаки у лодок. Всхрипнул мальчишка в дверях дома, осел со стрелой в животе на порог. Бросились по домам нападающие. Потемнели от кровавых разводов ножи и секиры. Ахнул вчерашний певец под топором, молча рухнула женщина, сбитая ударом древка тяжелого копья.

Оглушенные криком женщин, метались между домов защитники, посекли их топоры и копья, недолго они отбивались от быстрых ударов железа.

Все закончилось быстро. Все еще кричали женщины, плакали дети, лаяли собаки и горланили гуси, а мужчины были перебиты, лишь подрагивали их руки и уходила их кровь в землю.

Победители выволокли захваченных людей на огород перед селением. Покалеченных, но еще живых дорезали. Обшарили избы и зажгли их от дверей, заперев в них оставшихся в живых старух, так как побоялись их колдовства. Колдовство, может быть, и не сработало, но поджог оказался ошибкой, хотя кто мог это предвидеть.

Возбужденные первой удачей, они в жару от горящих хижин подначивали друг друга к насилию над женщинами, пытались напиться, благо нашли олу и брагу в клетях, но вели себя как пьяные и без этого, неловко ловили гусей, не спасших свое селение, и сожрали все, что смогли найти в домах, так как со времени свадьбы не ели досыта.

Удача была на их стороне — они взяли добычу! Будут теперь достойные жертвы богам, будет с чем появиться на осеннем торге в городке на Исо-йоги, будет достойная мена, будет достойная жизнь! Будущее определилось, жизнь удалась!

Но кто же знал, что ниже по течению этой невеликой реки по имени Саба, у ее впадения в Лаугу-реку, окажутся на стоянке люди, вооруженные лучше них и имеющие опыт войны куда больше, чем у парней с Пейпси-озера. Кто знал, что эти воины-гребцы, проклятые руотси, заметив знакомый дым пожара, вместо того чтобы хорониться в стороне, как обычные жители лесов, кинутся вверх по реке, дабы проверить, кто это взял добычу на земле, где привыкли кормиться оружием только они.

Если тебе семнадцать лет и ты дочь убитого конунга, мир не кажется тебе таким уж простым. До четырнадцати лет ты во всем пытаешься не отставать от мальчишек, проводишь время в играх, которые выстраивают тело будущего воина. Ты, как все они, играешь в большой и малый мяч, учишься делать подсечки и опрокидывать противника, вместе со всеми прыгаешь в круге на одной ноге, норовя сбить соперников, стоя на бревнах, бьешься мешками. Под руководством опытных наставников ты скачешь на коне по лугам и оврагам, метаешь копья и стреляешь из лука, упражняешься, наконец, в обращении с мечом, щитом и секирой. Ведь твой отец хотел бы иметь наследника, вот ты и пытаешься стать лучше, чем твои не выжившие братья.

В четырнадцатое лето к твоему дому приходят вооруженные люди, сообщают, что отца твоего они убили, мать у них в плену, а тебе остается только принять предложение о мире, что означает замужество с одним из их предводителей.

Она жила тогда у своего воспитателя Скули, ярла  [14] Алаборга, что на восток от Алдейгьи. К этому времени она была искусна во всем, в чем надлежит преуспевать благородному юноше, но, глядя на пришельцев в кольчугах и блестящих шлемах, с тяжелыми мечами валландской  [15] работы, поняла, что не в силах прямо сейчас выйти на верную смерть. Ее друзья по играм ушли с оружием в руках на поле боя, а она осталась среди ожидающих своей участи женщин.

Выстроились для боя воины. Пришельцы еще раз предложили мир. Лето было на подъеме, трава мягка, зелень рощ еще не потускнела. Широкая река несла свои воды так мягко, и в тишине щука играла в прибрежных омутах так громко, что воины отвлекались на ее плеск. В высоком небе только что заливался жаворонок, а теперь между двух рядов щитов метались и кричали оберегающие свои гнезда чибисы.

Эту тишину перед боем она так и схоронила в своем сердце, даже когда ту разорвал крик сотен людей и грохот сшибки, когда застучали по щитам боевые топоры и копья. Бой был шумным, но коротким.

Служанки потащили ее внутрь усадьбы, но она успела увидеть, что строй ее друзей по играм оказался смят. Она судорожно переоделась в простое платье. Служанки захлебывались от плача, а она молча повела больного ярла Скули за ворота, перекинув его руку через плечо. Только повернувшись на окрик викинга, она вдруг зарыдала и затараторила на лесном языке, что они здесь ни при чем, что они с отцом из леса, были в гостях, а отец, как всегда, напился так, что лыка не вяжет, и до битвы пришлых людей моря им дела нет!

Она сохраняла внутреннюю тишину и позже, когда они пробирались на малом ушкуе  [16] через шхеры  [17] в Восточное море. И потом, когда искали в Гётланде ее дядю, брата матери, и когда нашли его в Норвегии, в войске Харальда Косматого, она помнила эту тишину после песни жаворонка перед шумом схватки.

И даже теперь, три лета спустя, она удерживала эту тишину в своей памяти, когда на быстрых снеккьях  [18] они шли мимо островов Эйсюслы  [19] и побережья Хлюнскогар  [20] сюда, в Вадланд  [21], на Лаугу-реку. Для этой тишины не было ничего лучше, чем игра в тавлеи  [22].

Поставь игральные кости на доску с цветными полями — и вот маленький мир, полный грозных предчувствий, застыл в ожидании первого шага. В кулак зажимаешь шесть граней — бросок, и звезды дают возможности хода. Ас Тюр, покровитель людей благородных, верных данному слову, отдал свою руку в залог, когда асы пытались усмирить Пожирателя Солнца, обман, совершенный другими, лишил его длани, но той, что осталась, он дарует удачу.

В тишине и случайностях игры ты заново выстраиваешь себя. Ведь мир твой тогда рухнул. Не дочерью конунга, а бестолковой девчонкой, сменив богатое платье и измазав лицо, пожираемая ужасом, тащила ты своего воспитателя, изнемогая под тяжестью его тела и собственного унижения. Страх битвы гнал тебя прочь от друзей, память той предательской тишины теперь принуждает тебя рассчитывать свои действия.

Играя в тавлеи, ты двигаешься долгой и холодной дорогой мести не только за потерю отца, но и за тот свой страх. Тюр-ас был верен своему слову и потому лишился руки. Если у отца нет сыновей, которые могли бы за него отомстить, дочь пройдет этот путь до конца. Она поклялась Тюром.

Ее звали Ингигерд, она была дочерью Хергейра, конунга Алдейгьи, страны на Восточном пути. Ее отца убили викинги, когда ей было четырнадцать лет. Теперь ей семнадцать, и благодаря ей корабли ее дяди Сигмунда, сына конунга Западного Гётланда и брата ее матери, пересекли море и вошли в Лаугу-реку, медленно текущую среди лесов, простирающихся между трех озер — Ильмери  [23], Аламери  [24] и Пейпси.

Во время стоянки у порогов, в месте впадения небольшой лесной речки, и заметили ее воины черный столб дыма, уходящий в светлое осеннее небо.

Реки и озера, волоки и укрепленные гарды  [25] Озерного края — отныне такое же поле игры, в которой будет участвовать много людей, но мало кто из них сумеет сделать свои собственные ходы…

Охотники за людьми не успели далеко отогнать тех коров, что не зарубили в захваченной деревне, и связанных за шеи пленниц, когда рядом раздался боевой клич и все услышали знакомую до мурашек речь людей моря.

Застигнутый врасплох отряд попытался сопротивляться. Противников было не больше, но они были искуснее. Сталь сверкала, сверкали зубы и белки глаз. И яркая кровь уходила во мглу земли под высокими молчаливыми соснами, устремленными в небо. Сильные люди, крепкие руки, хрупкая жизнь. Такая хрупкая жизнь.

Его щит разлетелся на куски. Следующий удар должен был извергнуть из его тела жизнь, но человек с холодными глазами ударил его сбоку по голове клинком меча, который развернул в последнее мгновение плашмя. В глазах потемнело, а руотси выдернул топор из его рук и свалил ногой на землю.

Вместе с коровами и женщинами оставшихся в живых парней с Пейпси-ярви погнали вниз по Сабе-реке.

Гребцы перебрасывались шутками на морском языке и над чем-то смеялись. У высокого мыса, где еще дымилось сожженное поселение, женщины подняли истошный вой. Здесь на пристанях, где еще висели сети убитых рыбаков, часть подростков и женщин погрузили в лодки руотси. Какая-то любопытная выдра с печальными глазами долго плыла вдоль берега за ними. Дети, глядя на нее, заголосили, женщины закрыли лица. Гребцы хмурились, но никто не попытался пустить в нее стрелу или бросить камень. Что-то во взгляде этого зверя было не так.

Недавних победителей вместе со скотом перевели по броду на другой берег и погнали вниз, к слиянию Сабы-реки и Лауги. Здесь на мысу расположилась огромная по местным меркам дружина — больше двухсот человек, сошедших с нескольких кораблей. Руотси разделили богатую добычу: скот, женщин, подростков. Воины развлекались с новыми рабынями. Люди с Сабы и с Пейпси-озера, еще утром свободные, теперь сидели, привязанные к бревнам у отдельного костра, но и им тоже перепало немного браги.

Он, кто первым вызвался идти в поход от берегов Пейпси-ярви на восток, теперь волком смотрел на заморских гостей. Он также мог бы хвастаться своими подвигами среди таких же парней, но ему не хватило удачи, умения или еще чего. Он стал рабом, существом без судьбы, и теперь либо его убьют на могиле при похоронах какого-нибудь вождя, либо он много лет проведет на самых грязных и тяжелых работах. А могут продать иудеям, про которых известно, что они поставляют в южные страны молодых скопцов. Только бы не к ним. Но ведь так хочется жить. Еще утром чувствовал себя почти Калевипоегом  [26], а теперь он всего лишь добыча, вещь.

Ему повезло. У слияния разлившихся от осенних дождей рек повесили не его. На дубе принесли в жертву богам, проткнув копьями, трех других парней с Пейпси-озера. Повисли там заводилы, подбившие всех идти в этот злосчастный поход. Тут же зарезали корову из захваченного стада. Кровь отдали богам. Мясо разделали для пира.

Следующим утром, стряхнув ночной хмель, злые, с опухшими лицами, гребцы в спешке загнали рабов на малые морские снеккьи и ливские ушкуи. Выкрикнули слова молитв, подняли оружие к небу и двинулись против течения Лауга-йоги. На восток. Далеко позади за кормой осталось Восточное море, лежащее теперь от них на западе.

Поднимались весла, серебряные струи скатывались в темную воду, гребок за гребком шли руотскарлар на кораблях против течения Лауги-реки, благо она была медленная, и ее название на местном языке ровно это и означало — Медленная, спокойная река, удобная для подъема против течения.

Люди моря, гребцы, издавна называли всех жителей леса финнами. Со временем земледельцев и рыбаков восточного побережья стали звать эстами, восточными, хотя сами они различали в себе несколько племен. А для кочевых охотников гребцы стали использовать имя лаппар  [27], хотя и у них было много племен с разными самоназваниями.

Те же эсты своих соплеменников, переселившихся за Лаугу-реку на восток, стали звать вадья  [28], вадьялайсед, как когда-то они звали местных лесных охотников, а уже для охотников стали использовать заморское имя лаппи, лаппалайсед. Понятно, что земли от устья Лауги до устья Новой реки стали гребцами называться Вадланд, хотя кое-кто мог слышать в названии этой земли древнее имя аса Одина  [29], которое гёты и гуты произносили как Воден.

Ничейные земли, особенно пограничные леса, назывались здесь «Эремаа», Пустая земля; понятно, что гребцы переделывали названия таких мест в Эрмаланд, а уж отсюда недалеко и до более понятного для них имени Ормаланд, что на северном языке значит «Земля Зме́я».

Пришлых с юга словен и криевисов  [30] гребцы звали вендами, так как людей с похожим языком они встречали на южном берегу Восточного моря, который с давних времен звался Вендским, торговым берегом. Когда-то с того берега начинались торговые пути на юг, в сторону самых богатых стран, но теперь за богатством надо было идти на восток.

Здесь, у края Восточного моря, на берегах Эйстрасалт  [31], Наивосточной Соли, начинался великий путь от северных морей до Багдада и еще дальше, до Серкаланда, Страны шелка и красиво вышитых одежд.

Восток потреблял огромное количество меха и рабов — это были главные товары, за которые покупатели платили серебром и чья стоимость возрастала в разы по мере приближения к рынкам сбыта. На восток вело множество путей — сначала по северному или по южному берегу Восточного моря, а затем вверх по разным рекам до волоков, а после них уж вниз по течению других рек. Эти пути требовали обеспечения и безопасности, поэтому люди с Гутланда и Свеаланда, с Гётланда и из Фризии давно селились здесь в надежде на хорошо оплачиваемую работу и выгодную торговлю. Они ставили свои гарды, поселения, вводили вокруг них свои законы и укрепляли свой порядок дружбой, а если надо — мечом. Так как все они были пришельцами и не могли называться единым именем по своей прародине, они прозвались гребцами, ведь все они пришли из-за моря. Конунги этого края стали называться конунгами гребцов, а вся страна от Дуны-реки, впадающей в Восточное море напротив Эйсюслы, до Наровы и Лауги и далее до низовий Олхавы  [32], где раскинулась самостоятельная область Алдейгья, прозвалась страной гардов — Гардар.

Тридцать четыре года назад Хакон, конунг руотсов, отправил посольство на юг для разведки и установления связей с богатой державой ромеев, которая также требовала рабов и меха, а сама могла предложить шелк, дорогую одежду, вино и пряности. Посольство было радушно встречено в Миклагарде  [33] и даже переправлено к франкам, чтобы оно могло вернуться кружным путем в обход опасных степных мест. Франки выяснили, что эти руотсы на самом деле свеи, и задержали их как пособников норманнов. То, что эти люди хоть и говорили на одном со свеями языке, осознавали себя иным народом, для франков было непонятно. Люди из того посольства смогли вырваться из плена лишь с началом большой смуты в тех краях.

Тринадцать лет назад люди этой земли вместе с воинами из-за моря совершили великий поход во славу Севера и оказались у стен Миклагарда не с мирным посольством. Великий город ромеев они не взяли, так как было у них мало опыта для штурма таких крепостей и возглавляло их много хёвдингов  [34], которые спорили между собой. Ромеи удивлялись тогда, как же можно воевать без монарха или кага́а, а северяне смеялись в ответ и говорили, что все они как конунги, имеют право голоса и все решают сообща. Конечно, взять город со рвами и тремя рядами защитных стен было невозможно, но северяне совершили попытку, о которой можно будет рассказывать детям, к тому же пригородные дворцы и усадьбы были так богаты, что они взяли обильную добычу.

Многие завязали дружбу во время того похода, поэтому на обратном пути ватаги руотси сели по рекам и волокам всего огромного пути возвращения на Север. Но мирное время не так объединяет, как война, — многочисленные пути Остервега  [35], волоки и гостевые дома, требовали ухода, своевременных платежей и постоянного обустройства, а не простого грабежа купцов. Торговля стала хиреть, стража вновь разделилась по происхождению и начала грызню между собой. В конце концов руотси и старейшины разных племен, от эстов до вепсов и мери, решили призвать судью, способного разрешать споры и наводить порядок.

При равной доблести перевешивают кровь и поколения предков. Через пять лет после похода северян на Миклагард Рорик из рода Скьёльдунгов принял присягу глав родов и дружин, укрепил Алдейгью, построив крепость Алдейгьюборг, защищающую торговый вик, а в верховьях Олхавы-реки срубил крепость на острове Хольмгард  [36].

Казалось, наступили мир и процветание, но уже через два года избранный конунг был изгнан решениями местных тингов  [37], так как оказался с детства крещенным в веру Распятого бога. То, что было неважно на войне, оказалось трудностью для мира. Людей, которые вместе совершали жертвоприношения, называли кипятящими товарищами, или кокингами. Кокинги и изгнали Рорика.

Ведь при совершении жертвоприношений люди должны совместно съесть сваренную древним способом конину, когда мясо варится в кожаных котлах с помощью раскаленных камней. Рорик, воспитанный при дворе франкских правителей, отказался есть дикое варево. Отказ от совместного поедания конины не сулил удачи ни земле, ни ополчению. Рорика, как говорится, посадили на сани, пришлось ему плыть в свою беспокойную Фризию, в торговый город Дорестад. Старые боги восторжествовали.

С тех пор конунг Хергейр стал править в Алдейгье и подвластных ей землях. Отсюда шли пути на север, в Бьярмаланд, на восток к хазарам, и отсюда же шли пути на юг, к волокам на реку Данп  [38] и далее в Миклагард, Великий город ромеев. И самое главное — Алдейгья связывала бескрайний мир рек, лесов и чудны́х народов с западными морями и странами: Свеаландом, Данеландом, Саксаландом, Фрисландом, Валландом и Энгландом. Так Алдейгья стала воротами на лесной восток для одних и на морской запад для других.

Именно туда, в Алдейгью, направлялись корабли гребцов, шедших этой осенью по Лауге-реке. На одном из них над игральной доской склонила голову девушка в мужской одежде. Ее темные волосы упали на плечи, темные глаза смотрели внутрь себя, в руке граненая кость. В сердце — тишина. Дочь Хергейра вернулась в свою страну. Большая игра продолжается.

Видимо, из-за появления на Лауге-реке дочери конунга этой ночью не спалось Гордой Илме. Предчувствия наполняли ее сердце, она вышла на двор, сырой туман покрывал поля вокруг, лишь верхушки черного леса темнели над ним.

Гордая Илма стояла под глухой мглой предутреннего неба, и холодная морось сыпалась на ее сильное лицо. Сердце томилось у Гордой Илмы, и мысли блуждали далеко и неясно. Там за лесами, за озерами, злопастна и когтиста, мягка и стремительна, кралась к ее дому беда.

Все меняется. Здесь, на север от Лауга-йоги, на восток от Восточного моря, посреди глухих лесов, где болота смотрят в небо тишиной своих равнин, было пока спокойно. Несчастья далеких соседей казались выдуманной бедой, которую не все были готовы простить беженцам. Поэтому косо смотрели соседи на то, что Гордая Илма дала зимовку в их землях безвестному охотнику Хуурту с одного из верхних притоков Исо-реки. Но Гордая Илма считала, что ее род, как и все вадья, в долгу перед лаппи-народом, поэтому пусть живет семья беженцев рядом с ними, все они здесь теперь вадья, на каком бы языке ни говорили их прадеды.

Внутренним взором видела она, как темное покрывало войны, словно осенняя непогода, шаг за шагом подкрадывается к ее родным лесам. Все эти далекие народы, рассказы о которых своего соседа Хельги, сына переселенца из-за моря, с таким любопытством слушала она когда-то, превращаются ныне в осязаемых чудовищ, подползающих сторуко и стозевно к ее дому. Жалея беженцев, она жалела собственных детей, которым, верно, тоже придется бежать от надвигающейся с юга напасти на север, вслед за лесными лопарями.

Илма вышла подставить ночному туману лицо. Скоро рассвет. Она заметила, как стороной обошли ее мальчишки, отправившиеся собирать стада телок, пасущихся с быками до самой осени почти на вольном выпасе. Лишний раз да в темноте под сырым небом лучше не встречаться с этой хмурой женщиной. Кто знает, почему она стоит перед своим домом в такое время и чем она занята. От ее слова и взгляда сила таинственно меняет ход, события теряют связь. Мальчишки на всякий случай обошли ее стороной. Юные воины, надежда лесов, боялись эту тридцатичетырехлетнюю женщину, почти старуху, повидавшую, конечно, жизнь, но всего лишь женщину. Они прятались от нее, но она, подняв руки, благословила их.

— Не уставай благословлять детей, пока жива, Илма, — услышала она рядом голос, от которого вздрогнула.

В десяти шагах от нее, с другой стороны изгороди, почти сливаясь с сумерками, стояла женщина в синей шерстяной накидке на плечах, заколотой под шеей красивой заколкой; серебряные подвески спускались вдоль ее строгих щек от узорчатого серебряного венца, схватывающего седые волосы.

— Здравствуй, Саукко…

— Здравствуй, соперница…

Глаза гостьи полыхнули желтым огнем, лицо на мгновение исказила боль. Темная рука легла на рукоять ножа в красивых ножнах, закрепленного на богатом поясе.

— На какую такую свадьбу ты так принарядилась, Дочь Выдры?

— На север ухожу я, и больно мне говорить и горестно, что погибли деточки Матушки Выдры, и не увидеть мне их свадьбы, и просить я вынуждена тебя, Гордую.

— Говори; если окажется по силам, выполню последнюю волю давней соперницы.

— Торма  [39], люди с озера, разорили дом наш, люди моря отбили у них добычу… Дочь моя младшая у них… Ей передала я и руку свою, и глаза свои, и слова… Вырастет она тебе славной соперницей — выкупи ее, или Хельги твой пусть это сделает…

Лицо Саукко вновь исказила боль, и вся она сдвинулась в сторону севера, словно влекомая неощутимым ветром. Ее богатая одежда подрагивала и мерцала. Гордая Илма молчала, сцепив зубы.

Женщина в синей накидке отплыла еще дальше на север, одежда ее, бусы, и гривны, и бляшки на поясе дрожали, невыносимо звуча, неслышимым стоном. Гордая Илма не хотела ничего обещать, но не сдержалась:

— Я сделаю это, Аити Саукко, Матушка Выдра не оставит этих лесов.

Глаза женщины вспыхнули желтым светом так, что подвески сверкнули в ответ. Она улыбнулась. Туман засветился вокруг.

— Придут люди, будут звать твоего Хельги в поход — не отпускай, коли хочешь сохранить свой род. Прощай, Илма! Север ждет меня.

Женщина стала распадаться на мелкие сверкающие лепестки, и теперь только желтый комочек света, словно подгоняемый ветром, потек через поле, через темные кусты у реки к краю леса в сторону севера.

Не было у них никогда дружбы, но слово, данное уходящей, не воротишь. Вздохнула тяжело Гордая Илма и почуяла, что боль отпустила — верно, вовремя она вышла под это ночное небо, под холодную морось. Верно, об этом просила ее земля, хватая за сердце.

Мужчина ради дружбы может сделать многое. Не то что пройти несколько рестов  [40], но идти не один день по лесам и горам, плыть не один месяц по морям и рекам. Ради дружбы легко пожертвовать выгодой, временем и даже расположением сильных мира сего. Но ради своего влечения к девушке парень может сделать еще больше.

Этим утром Инги, сын Хельги, вышел из дома вместе с мальчишками, пошедшими возвращать стадо с летнего выпаса, но отправился к своему приятелю Эйнару. Инги исполнилось семнадцать лет, дед его был одним из первых гётов, поселившихся в этих лесах, а отец славился как кузнец и годи  [41] аса Тора. Сам Инги пока мало что собой представлял, хотя был статен, доброжелателен с людьми, хорошо стрелял из лука и для своего возраста неплохо понимал лес и охоту. В остальном он был обычным парнем, у которого только стали пробиваться усики над верхней губой, разве что родители невест примечали его как сына богатого по здешним меркам бонда  [42] и хвалили его за то, что не уклоняется от помощи отцу по хозяйству. Впрочем, девушки и сами засматривались на него, вернее, заслушивались, так как Инги умел складно вести рассказы, а еще умел ярко одеться и лихо сплясать на вечеринке — что еще надо для успеха в семнадцать лет? И его любила лучшая девчонка округи — Маленькая Илма, дочь Гордой Илмы, принадлежавшей по местным меркам к знатному и древнему роду народа вадья.

Все хорошо было у них с Илмой, но так случилось, что в последние месяцы Инги очень хотел повидаться с другой девушкой, с сестрицей своего друга Эйнара. Поэтому Инги направлялся в сторону гарда Торда не только ради того, чтобы поторопить Эйнара в сборах для окончания давно начатой затеи.

Дело в том, что они вдвоем все лето сооружали на реке каменную запруду для ловли лосося. Конечно, только тогда, когда выпадало свободное время, которого у сыновей бондов было совсем немного, — возня в воде не слишком серьезное занятие для них, но они были еще подростками. Ведь и Эйнару было семнадцать лет.

Силы прибавлялись каждый день, хотелось свершений. По реке весной и осенью поднималось столько рыбы, что можно всей семьей не только поесть сразу после улова, но и заготовить на будущее. Еще не умея создавать многое, как их отцы, мальчишки надеялись принести домой такую добычу, которая сравняет их со старшими. Поэтому много дней они ворочали деревянными дрынами камни и с берега, и в русле реки, выстраивали в линию, громоздили друг на друга так, чтобы по высокой воде не исчезло препятствие для могучих и стремительных лососей, когда соберутся они идти вверх по реке. Теперь осенняя вода наполняет реку, вот-вот начнется осенний ход, а у мальчишек еще не все готово. Поэтому Инги спешил к приятельскому дому, но на самом деле Эйнар пришел бы на берег реки и сам, как договаривались, а Инги сделал большой крюк для того, чтобы увидеть Салми, его младшую сестру.

Белокурый и темноглазый Эйнар, певец и скальд, совсем не походил на других братьев, сыновей Торда. Он был зачат еще до свадьбы от проезжего руотси, весельчака и балагура, имя которого знала только мать Эйнара. Торд, изгнанник из Гётланда, взял ее беременной, так как у него не было здесь родни, а первая жена умерла, оставив ему только девочек. С новой местной женой он получал не только хорошие земли в приданое, но и обширную родню в придачу. Дочери от первой жены стали желанными невестами. Новая родня гордилась, что породнилась с руотси, хотя Торд не был по-настоящему гребцом, так как никогда не ходил в походы, но он был обычным трудолюбивым бондом и довольно быстро поставил свое хозяйство на ноги. Он был соседом Хельги, но, чтобы пройти к его двору, Инги пришлось прошагать почти рест, так как дома здесь ставили далеко друг от друга.

Младшая сестра Эйнара, белокурая Салми, прошлой осенью бегала за Инги все праздники, но Инги лишь подсмеивался над ее неловкостью и нескладностью, хотя в конце концов и воспользовался ее влюбленностью. Он бы и забыл Салми совсем, но этой весной увидел ее мельком, на блинах в доме Торда. Братья Эйнара прятали Салми от Инги и даже не пустили прислуживать за столом, сказав, что она больна, но тут Инги вышел во двор и увидел ее. Она тоже его заметила, посмотрела ему в глаза, но тут же отвернулась и убежала к себе наверх, под крышу женского дома. В отличие от других детей, она стала настоящей красавицей. Инги окатило желание. Весь вечер он удивлялся произошедшим переменам — она стала выше, женственнее, а в ее походке и движениях появилось нечто, не дававшее Инги ее забыть.

С тех пор Инги приходилось проявлять воистину охотничьи навыки, чтобы увидеть ее снова. Поговорить им так и не удалось. Лишь несколько раз на соседских сходках они дольше обычного смотрели друг на друга среди толпы людей. Братья Салми умело не позволяли им оказаться рядом.

Отец Салми, Торд, добывал совместно с Хельги, отцом Инги, болотную руду. Множество людей племени вадья работало на них и занималось выработкой древесного угля для переплавки руды. Семью Торда поселил здесь еще дед Хельги Ивар, первый гёт, занявший земли в этой округе. У Торда от второй жены родилось много сыновей. Теперь у его семьи было крепкое хозяйство, в котором трудилось множество работников. Правда, Торд не вызывал у соседей такого уважения, как Хельги, которого почитали не только как искусного кузнеца, но и как человека знания, умеющего потратить время и силы на вещи, которые другие считают необязательными.

Хельги перестроил святилище, созданное еще его отцом вокруг одинокого дуба на краю поля. Обновил плахи забора вокруг священного двора, выкрасил охрой с железистым порошком столбы входных ворот. Расширил каменные круги у корней дерева, чтобы священная кровь не проливалась на землю. Выложил каменные кострища для трех костров. Внутри двора возвел вейхус— дом-святилище с острой крышей на стенах из вертикально вкопанных бревен. Внутри вейхуса Хельги поставил почетную скамью с резными столбами, а перед ней каменный стол, на котором оставил серебряную гривну, за которую брался человек, пожелавший высказат…