Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Моему папе

Александру Анатольевичу Ермолаеву

От автора

Мой папа был, конечно, гусар. Эффектный и объективно красивый мужчина. Всегда одетый нарядно, но уместно. Женщины сворачивали головы ему вслед, и это было в порядке вещей. Цветная обувь и пиджаки, вельвет и шерсть, импортное и привезенное из Москвы (мы жили в Саратове), купленное в магазине и добытое где-то с рук. Мама была такой же, поэтому ничего удивительного, что главные байки моего детства были об одежде. О том, как блистательно выглядели родители в годы своей юности — в 70-е и начале 80-х, до моего рождения. Они без конца говорили о вещах, которые с азартом добывали / продавали / дарили / прожигали своими импортными сигаретами или попросту теряли. О впечатлении, которые производили их образы на других. Это были бешено витальные и, как потом оказалось, абсолютно бессюжетные истории о желании, радости и жажде жизни. О какой-то фантастической легкости бытия.

Папа умер летом 2021 года, уже после ковидного 2020-го, в красной зоне больницы. Когда схлынули все волны шока, стало ясно, что наряду со всеми прочими потерями я больше не слышу историй. Их стало не хватать до такой степени, что я решила поговорить с актерами и режиссерами, чья юность пришлась на позднесоветский период. Почему с ними? Ну, во-первых, их молодость — это мое детство. Я видела их в кино и по телевизору и фактически росла с ними, как, впрочем, и все мы. Во-вторых, это ровесники моих родителей — жили в те же годы в той же стране, — наши общие отцы. Бесед с женщинами я как-то и не искала — снова и снова обнаруживала напротив себя (иногда по видеосвязи или в телефонной трубке) плюс-минус ровесника моего отца, который рассказывал о совершенно конкретных вещах. И их истории заполняли в моей душе вакуум, возникший после ухода папы. Так в этой книге оказались только герои-мужчины.

Очень быстро стало понятно, что столь объемный материал попросту не может не сложиться в книгу. Стало ясно также, что она будет не только про одежду. Ведь вспоминалось самое разное: резиновые лодки и гитары, холодильники и колбаса, видеомагнитофоны и гастроли. Конечно, джинсы! Эмоции. Радость и желания. Никто из тех, с кем я говорила, не повторялся, картина на глазах становилась объемной и полифонической, отражая уникальный опыт целого поколения. Если разговор складывался удачно, то вскоре после его начала герой интервью молодел лет на 45, а я оказывалась путешественницей во времени, обнаруживая себя в конце 60-х или середине 70-х. Ныряя раз за разом в чужую жизнь, изучала топографию своего и других городов, видела магазины, которых уже давно нет, и маленькие уютные квартиры. А еще — целую галерею выдающихся людей, с которыми моим не менее выдающимся собеседникам довелось иметь дело. Например, Олег Павлович Табаков и Андрей Александрович Миронов — герои, появившиеся в книге, не сказав ни слова. Так оживали эпоха и ее действующие лица.

Я думала, что папа, наверное, умер бы от счастья, если бы узнал, что я хочу посвятить ему книгу. Кстати, очень долго не рассказывала маме, что́ и зачем делаю, — кажется, из близких она узнала вообще последней. Выслушав мою идею, она помолчала и сказала: «Ты знаешь, если бы отец мог, он бы сейчас наверняка воскрес». Я бы сказала, что во мне в этот момент что-то надломилось. Вернее, не во мне, а вокруг. Буквально на глазах, без всяких спецэффектов и без капли пафоса, любовь в ту секунду оказалась сильнее самой смерти.

Надеюсь, что эта книга поможет вам попасть в другое время. Возможно, помолодеть и ощутить легкость движений — пережить приключение. Вспомнить себя или поделиться воспоминаниями. Я начинала писать ее, будучи беременной, а сейчас, когда печатаю последние строчки, рядом спит мой двухлетний сын. Эта книга — о семье и нашей общей, коллективной памяти, о крупицах, которые нужно собирать, беречь и передавать дальше. Она совсем не о дефиците вещей. Это просто повод поговорить, даже не о чем-то конкретном. Вообще — поговорить. В конечном счете, главный дефицит, который мы испытываем, — дефицит общения, любви и открытости, которых раньше было пусть не в избытке, но, кажется, гораздо больше. Как сказал в интервью один из героев — «накормить душу оказалось сложнее, чем заполнить полки в магазинах».

Я желаю вам, чтобы самое важное никогда не было в дефиците.

Чтобы у вас всегда были любовь и искренность.

И чтобы вы никогда не думали, что в чем-то таком нуждаетесь.

А джинсы — ну ясно же, что это всего лишь штаны.

Самое важное

Самое важное — то, что происходит здесь и сейчас. Но не менее важно и то, насколько хорошо мы помним прошлое. Истории наших семей и друзей открывают богатейшую картину того, как жили наши предшественники. Воспоминания артистов, для которых наблюдательность — основа профессии, — одни из самых точных инструментов фиксации событий той или иной эпохи. Это и есть самое значимое в сборнике: воспоминания, в которых можно узнать своих отцов, друг друга, а где-то — оглянуться на самого себя. И когда мы вспоминаем наше общее прошлое, это объединяет нас — граждан одной большой страны. В пережитом, хорошем и плохом, мы остаемся собой, и в этих воспоминаниях мы вечно молодые и бесконечно родные друг другу.

Владимир Машков,

актер, режиссер, сценарист, продюсер,

народный артист Российской Федерации,

художественный руководитель Театра Олега Табакова и театра «Современник»

Предисловие

В Советском Союзе нехватка самых простых повседневных товаров была повсеместным явлением, характерным для плановой экономики. Нынешние двадцатилетние не могут себе даже представить, что полвека назад в мире, в целом не так уж сильно отличающемся от нашего, был возможен дефицит. Я помню его: времена тотального отсутствия всего на магазинных полках в середине 80-х, в стране моего детства. У людей были деньги, но ресурс был распределен так, что самых обычных потребительских товаров могло не хватать — или попросту не было.

Это касалось самого элементарного. Сахара, рыбы, сливочного масла. Овощей, картошки. Туалетного мыла и зубной пасты. Ситуация с постельным бельем, колготками, одеждой, обувью, электрическими лампочками была очень непростой. Стиральные машины считались предметом роскоши: для того чтобы их приобрести, нужно было получить талон на предприятии, где вы работаете, и записаться в очередь — не простую магазинную, а с длительным ожиданием, которое могло растянуться на годы. Аналогично обстояло дело с прочей бытовой техникой, автомобилями, посудой, косметикой и другими товарами народного потребления. Ситуация усугубилась в 1970-х и стала особенно острой в 1980-х.

Сейчас очевидно, что причины были системными. Централизованное планирование производства предполагало строгое следование плану. Однако существовавший план практически не учитывал реальные потребности людей. Цены держали на искусственно низком уровне. Спрос хронически превышал предложение.

Крупные города снабжались лучше — прежде всего это касалось столицы. Жителям провинции и отдаленных регионов нужно было всегда куда-то ехать, чтобы купить одежду, мебель, туалетную бумагу, батон колбасы… При такой диспропорции улучшать качество товаров и сервиса не было никакого смысла. Колбаса «из бумаги», хамство работников торговли, способы доставания самых разных вещей — все это становилось неисчерпаемым источником для большого числа анекдотов. Советский человек постоянно боролся за право обладания товарами «второй необходимости», а очереди были повседневным явлением. Порой люди даже не знали, что́ именно должны «выкинуть» в продажу, и стояли просто на всякий случай. Проблема была не временной — так жили абсолютно все.

Дефицит — этим понятием обозначались не только вещи или продукты; это и рукастый сантехник, и хорошая портниха, это возможность постричься и сделать укладку у нормального мастера, суметь попасть в ресторан или отправить ребенка в пионерский лагерь; это детский сад с нормальными условиями и более высокое качество медицины, это билеты в театр, на поезд или самолет, это путевки на юг… Так жила вся страна — доставая, договариваясь, покупая впрок все, что удавалось раздобыть: ведь в другой раз выгодная возможность могла не подвернуться. Социальные связи на всех уровнях выстраивались с учетом полезности всех участников процесса и максимальной осторожности в плане ответственности перед законом — спекуляция была делом уголовно наказуемым. Система сдержек и противовесов, своеобразного бартера, чрезвычайно стимулировала гибкость мышления граждан и очень выручала, когда требовался талон, карточка на продукты или блат, помогающий раздобыть кухонный комбайн или путевку в санаторий. Об этом удивительном и прекрасном времени молодости родителей нынешних сорокалетних написана эта книга.

Эпоха дефицита закончилась в 1990-х, в постперестроечное время, когда открылись границы и на территорию бывшего СССР хлынул поток импортных товаров. Но это уже совсем другая история.

Вадим Андреев

Всю мою учебу, с 1975 по 1979 год, у меня была несбыточная мечта: настоящие американские джинсы, которые можно было купить только у спекулянтов за сумасшедшие деньги — 120, а то и 150 рублей. Мечта осуществилась уже после ВГИКа и армии: помню свое счастье, когда наконец купил не то «левайсы», не то что-то подобное.

С «Березками» я никогда дела не имел: побаивался всего, что связано с валютой. Но существовали комиссионные магазины, куда люди, имевшие доступ к заграничным вещам, сдавали пусть не новое, но интересное. И я помню, что я купил себе исландскую дубленку за 650 рублей в очень хорошем состоянии! Дубленка в те времена считалась признаком достатка. Она была чуть велика, но так хороша, что меня это не смутило. Тогда мы были дружны с Михаилом Ивановичем Пуговкиным и ездили с ним на концерты по провинции. Пуговкин хорошо одевался — он был пижон. Увидел мою дубленку и говорит: «Вадя, я тебя умоляю, продай». Но я — при всей своей любви к Михаилу Ивановичу — все-таки ее не продал, уж очень она мне нравилась.

А когда мы ездили по Сибири, то получали там доступ на закрытые обкомовские базы, в том числе книжные! Папа собирал книги, и я их тоже любил. Там можно было достать то, чего не было в свободной продаже, а книги приобретать так и вовсе ящиками. Помню одну базу в городе Черемхово под Иркутском, где был какой-то угольный разрез. Нас, артистов, запустили на эту базу, на которой было снабжение из Японии. Я помню, что купил там кроссовки на липучках (это было что-то!), вельветовый костюм и куртку-аляску! Все это было при Брежневе и Черненко, в догорбачевские времена.

Всю жизнь я мечтал о машине. В начале 1985 или в конце 1984 года в Южном порту был автомагазин, куда я просто заезжал посмотреть на машины, ведь денег особо не было. И вдруг там объявили запись на новые «Запорожцы»! Я записался и ждал эту машину девять месяцев: 968М, красненький. Зато за это время у меня была возможность подкопить денег. Стоил этот автомобиль 3965 рублей. Я был безумно счастлив: появилась своя машина! В то время она была признаком достатка, даже «Запорожец». Можете себе сейчас представить очередь на «Запорожец»?! А новые «Жигули» — это был вообще невозможный шик!

В Союзе кинематографистов, в который я как раз вступил на студии имени Горького, существовали нереальные очереди на машины. Там можно было ждать годами. Моя мама работала на заводе в районе Сущевского Вала, и заводским выделяли автомобили чаще, чем актерам. Однажды она мне позвонила (1987 год был за окном) и сказала: «Слушай, сынок, тут можно записаться и через пару месяцев получить "восьмерку"». Тогда только вышла восьмая модель «Жигулей». Их никто не брал, их обзывали «зубилами»1, и все хотели классические «Жигули». Я говорю: «Мама, записывайся!» И совсем скоро купил себе новую «восьмерку»-зубило.

Моя первая поездка за границу была в Берлин, с Татьяной Лиозновой. Это был 1986 год, я снялся в ее последней картине «Конец света с последующим симпозиумом»: телевизионный фильм, три серии, я играл главную роль. Нас пригласили (ну то есть, конечно, ее, как известнейшего режиссера) в ГДР на премьеру на целых 10 дней. Я ездил в райком партии, первый секретарь задавал мне вопросы, а я отвечал — проверяли мою благонадежность. Хотя и так понятно было, что меня бы выпустили, это ведь было официальное приглашение, тем более с великой Лиозновой. Татьяна Михайловна снимала в Берлине «Семнадцать мгновений весны» и прекрасно знала город. А я помню свое безумное волнение в «Шереметьево-2». Жена моя отвезла нас на нашей машине в аэропорт. Красивый международный терминал… Господи, туда и входить-то было страшно! Потом все эти пограничные волнения: ведь я вез с собой огромные деньги — нам давали смешные суточные, но дополнительно можно было поменять на немецкие марки 500 рублей! И вот я поменял и с этой кучей денег прилетел в ГДР.

Татьяна Михайловна никуда не ходила, она сидела в своем номере в российско-немецком Доме дружбы, а на местном кабельном с утра до вечера крутили наш фильм. Я был страшно растерян, но у нас был товарищ, наш сопровождающий, и его жена. Она говорила по-немецки, водила меня по городу. И когда я увидел эти магазины… В них было все что хочешь — чай «Липтон» в пакетиках! Одежда! Обувь «Саламандра»2(тогда как у нас в основном «выкидывали» финскую или югославскую)! Помню, как у меня разбегались глаза. Я купил какой-то обуви, всякой одежды, и это в ГДР, а не в ФРГ! Помню, подходил к Берлинской стене. Она была высоченная, но я, дурачок, хотя мне было под 30 лет, хотел подпрыгнуть и заглянуть — посмотреть, как живут там, в Западном Берлине. Я не…