Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Посвящается героям и читателям строк, дающим мне возможность оставаться в ладу с собой.

Жене, каждые пять утра позволявшей мне уделять время желанному, а не должному. 

Этой книге.

Родителям, всегда видевшим во мне большее.

Без них я бы не решился.

Всем тем, кто даже безучастно не был против.

424 слова перед увлекательным чтением

Годы, проведенные в школе, неоднократно убеждали меня в справедливость мысли Максима Горького: «Дети очень часто умнее взрослых и всегда искреннее». Потому, работая и учителем, и директором старался не проводить традиционных «разборов полетов», а понять почему и зачем ребенок сделал что-то «не то». Анализ, размышления, по-умному — рефлексия относительно причин выбора маленьким человеком направления движения от индивида к личности, мучили. Причем и в школе, и вне ее. И все-таки домашние отвлекали от постоянно идущего «педагогического совета» — профессионального разговора с самим собой, позволяли переключаться, точнее — отключаться. Артек, пусть и национальное достояние, но замкнутое, изолированное от мира пространство. Тут все не так, как в школе. Из образа не выйдешь. На «боевом посту» двадцать четыре на семь, как говорится. Обыденная жизнь здесь сначала смешивается, затем — сливается с профессиональной, становится чем-то единым, неразделимым. Всякий взрослый здесь — педагог или «человек по профессии человек»1.

Алексей, погрузившись в Артек, потерял связь с обыденной жизнью. Педагогический нерв оголился, взгляд стал проницательным. Как у аббата Фариа после четырнадцати лет, проведенных в замке Иф. Возникли вопросы, самые простые и… самые сложные. Например: «Могут ли увлеченные люди стать заложниками профессиональных стереотипов? Не противоречит ли школьная форма развитию индивидуальности? Хорошо или плохо, если школа очищена от всего лишнего? Может случиться образование в таковой?» И главный вопрос: «Что важнее в образовании — процесс или результат?». И напоследок: «Когда мы говорим «образование», у нас возникает картинка школьного здания? Может это не так? Совсем не так?». Автор не дает ответов на эти вечные вопросы педагогики. Он рассказывает читателю не то, ЧТО, КАК и, главное, ПОЧЕМУ об этом думает, приглашая заняться этим читателя.

Отсутствие классической дидактичности часто не удерживает авторский взгляд на обсуждаемом предмете. Вот и появляются в том или ином эссе то тема семьи, то рассуждение о роли «учителей-Паганелей», то образ скульптора Неизвестного, фамилию которого незнамо как писать — с большой или маленькой буквы…

Очень не хотелось к столь необычной книге писать традиционное предисловие: автор нашел…, обратите внимание на…, можно вступить в дискуссии с… и т.д. Хочется заинтриговать читателя, призвать его вслед за автором, использовать технику медленного чтения. Ведь сборник эссе, который вы держите в руках, и не «Повесть о пережитом»2, и не «Автопортрет на фоне профессии»3. Это даже не автоэтнографическое исследование, в котором автор связывает личный опыт с более широкими смыслами, а своего рода исповедь, которая, надеюсь, не оставит равнодушным читателя.

Впрочем, быть может, я ошибаюсь, ведь Алексей Каспржак — Анатольевич, мой сын.

Анатолий Каспржак

Вместо введения

Выбор

Самый часто задаваемый вопрос: почему я ушел. Сделал это сам. Ведь остаться мог. Предлагали. Но собрался и уехал. Тогда почувствовал. Сейчас понимаю, что сделал то, что должен был. Выбор. Главное дело в жизни человека. Он не бывает правильным. Делая его, ты всегда отказываешься. В том, от чего, всегда есть хорошее. То, что можно было сделать. Даже если не смог нового, сохранять дольше то, что раньше получалось, — тоже цель. Ради этого стоит выбор делать. Это как болезнь. Ты ежедневно борешься. Каждый день укрощаешь ее. Зная, чем закончится. Но сдаться сразу неправильно. Я знаю, как сложно. Есть те, кто такой выбор делает.

Я выбрал как директор. Популярный. Авторитетный. Я мог делать все. Это одновременно плохо и в то же время хорошо. Мандраж присутствовал еще, но я начал позволять себе то, что неправильно было делать. Экспромт. Запаса, опыта хватало. Но нужно каждый раз сделать не просто хорошо. А лучше всех. Так перестало важным быть. Или просто не хотелось. Но выбор руководителя заключается в другом. Так, как я считал, мне уже вряд ли дали бы руководить, принимать решения, делать. Артек является Артеком прежде всего в том, что ощущает себя исключительным, в ряд не встающим лагерем. А того, кто в него приехал, — человеком. Был вариант ряд подтянуть. Но что рассуждать о том, что не случилось. Кто мог тогда представить, что ряд теперь во всем. Беда пришла в наш общий дом. То, что было постоянным, стало переменной.

Я выбрал как учитель. Многие так меня определяли. Заразно делать то, что нравится и получается еще. Скорее образ, нежели я сам был педагогом. Дети сами выбирают. Произвольные они. В лагере особенно. Не соответствуют тому, что взрослым нравится. Сами примеряют на себя. Я говорил об этом с ними каждый раз. И со взрослыми. Счастливым сделать никого нельзя. Можно создать условия. Помочь счастливым быть тому, кто хочет, человеку. Видел, так бывает. Как чуток был тогда? Сам не представляю. Может быть, совпало? Но снова везде — можно и нельзя. Знают, как хорошо и плохо. На каждого, как маску, «должен» надевают. Все просто и определенно. Учитель — не помощник, знахарь. Принуждением к счастью общему учительство теперь время занимает. Функция моя исчезла.

Надеюсь, что еще я выбирал как человек. Как проще. Это же естественно — от сложностей уехать. Я думал, пригодится опыт делать то, что видно только мне. Бить в цель результативно — это же не все. Куда важнее придумывать то, куда людям стоит двигаться, меняться, ехать. Мой выбор — эти тексты. Я старался написать здесь все, чтоб каждый прочитавший мог задать себе вопрос. Возможно, понял, что из стройных человеческих рядов торчит он не один. Так можно жить. Согласен, неудобно. Да. Но другой выбор совесть не дает, мешает сделать.

Любовь

Лагерь — это всегда про любовь. Кто в нем первый раз не влюблялся? Или очередной раз? В девочку из отряда. В молодую вожатую. В приехавшую на несколько дней погостить звезду. В место. В море, солнце — даже если смена не летом. В то, как к тебе относятся, считая тебя главным. В породистую собачку на ферме или в беспризорную кошку, облюбовавшую столовую в поисках пропитания. В конце концов — в себя, способного теперь на то, что раньше не пробовал. Что никогда до лагеря не получалось.

Влюбляться никогда не поздно. Жизнь отучает это делать. Заставляет быть разумным и рациональным. Жадным. Полюбить — значит потерять. Голову, время. Чувство брезгливости, наконец. Надо же трогать и принимать предмет твоего обожания. Принято считать, что Артек научал любить Родину. Россию, предоставившую тебе возможность побывать в нем. Думаю, это так. Но без специальных слов и ритуалов. Находясь все время рядом. Ухаживая и сопровождая. Не навязываясь и не требуя ничего взамен. За двадцать один день любовь к себе ребенка становилась больше, чем он сам, и начинала требовать подтверждения. В отряде, в лагере, в Артеке. Выходя за его границы — в стране. Источник чувств — всегда ты сам. Требовать их от кого бы то ни было бесполезно.

Помню, как это все начиналось. Я собирался ужинать, когда зазвонил телефон. «Вас беспокоят из приемной вице-премьера Ольги Юрьевны Голодец. Вы сейчас можете к нам подъехать?» Кто она такая, я знал. Но лично знаком не был. Я жил за Преображенкой, на Открытом шоссе. Посмотрев на навигатор, ответил, что буду не ранее, чем через сорок минут. «Хорошо, мы вас ждем», — ответил приятный голос помощницы. Не переодеваясь, так и не притронувшись к готовому ужину, я сел в машину и поехал. Это был март две тысячи четырнадцатого. Честно, я не мог и предположить, какого рода предложение прозвучит. Что мне предстоит бессонная ночь осознания того, что можно и нужно сделать в месте, где я ни разу не был. Да и признаться, когда услышал, не знал, где оно находится. Так часто случается, когда это любовь.

Крым

Лагерь в Крыму

По дороге на встречу я понимал, что разговор пойдет обо всем известном полуострове. Конец марта две тысячи четырнадцатого: только что отгремевшая Крымская весна и звонок из Белого дома не могли не быть связаны. «Только не чиновник», — думал я, набирая номер отца, чтобы обсудить возможности и риски. После Тверской области в моей профессиональной деятельности было много разного. Позиции, должности, зарплаты, к которым люди идут всю жизнь. Но эмоций, сравнимых с возможностью сделать мир лучше на вверенной тебе территории самого большого региона Центральной России, не было. И я понимал, что этого звонка ждал. Что, несмотря на то что речь о Крыме, соблазн согласиться слишком велик. Нужно было поговорить с тем, кто всегда за тебя. Мне нужно было его одобрение.

Сорок минут дороги пробежали незаметно. Москва уже выезжала из центра. Я направлялся в него. Навигатор тогда работал исправно и не вис, позволяя точно следовать его указаниям, а не достраивать и предполагать. С ним диалог был не нужен. Да и я, хоть и позвонил отцу, не ждал обсуждения. Он догадывался. Вспомнил, как пришел в свое время к моему деду, своему отцу, за советом, нужно ли вступать в партию. Тот ответил, что да, в партии приличных людей будет больше. Это я воспринял как нужный мне сигнал от отца и деда, чей авторитет в нашей семье непререкаем, а образ даже немного мифологизирован. Встав с ними в один ряд, я расслабился и уже спокойно доехал до цели.

Приемная Ольги Юрьевны хоть и отдавала, как и все здание, общим прошлым, была уютна и не создавала ощущения шлюза в неведомую высь. Власть в ней являлась с человеческим лицом. И ты не представал перед начальствующим «тварью дрожащей». Ее звонкий голос располагал к общению. Живой заинтересованный взгляд свидетельствовал о том, что ей не все равно. Она участвовала. Позже стало ясно, что для нее Артек — очень личное. Там она бывала ребенком и сегодня могла себе позволить отдать долг тому месту, где ей было хорошо. Еще бо́льшее удовольствие, чем только брать. Я слушал ее, а на телефоне под столом незаметно вбивал в поисковик знакомое название «Артек». «Лагерь в Крыму» — первое, что прочитал я. Так, настороженно относясь к произошедшему той весной, опасаясь последствий, я внутренне согласился. Но этого было, как оказалось, совсем недостаточно. Впереди были два месяца борьбы за возможность стать тем, от чьего лица я повествую теперь.

Качели

Впервые я побывал в Артеке в мае две тысячи четырнадцатого. Помню, чемпионат мира по хоккею был в самом разгаре. На ужин на набережной Гурзуфа мы пришли вдвоем с коллегой из Министерства образования и науки. На экране — матч с участием сборной. Играли наши и финны. Почти все столы были заняты. И нам предложили сесть спиной к посетителям прямо у экрана. Выбора не было, мы сильно проголодались. Особенностью того времени было то, что ни телевидение, ни радио еще не перестроили вещания. Доступной была трансляция лишь украинского канала. Вел ее комментатор, который, очевидно, был против. Не за нас. И громко выражал это не на русском языке. Мы же, не понимая реакции зала, пребывали в легком замешательстве. Ели и ждали. Гол. Пауза. Восторженные возгласы. Слава Богу. Они за нас.

Нужно сказать, что в Артеке нас тоже не особо ждали. Начальство, как принято, не встречали. На телефоны не отвечали. В выходные дверь в офис — здание главного управления лагерей (ГУЛаг), — не открывали. Артек был крымским. Желания забрать его власти местные не разделяли. По-простому — все игнорировали нас. Нужно отметить, что к высоким гостям Артек был давно приучен и потому не рассыпался в подобострастии даже перед самым значимым из них. Лагерь с его внутренним достоинством всегда отличался не только размером, схожим с площадью княжества Монако. Независимостью. Внутренней свободой. Правом быть искренним, а не казаться. Если любить, то любить. Если ненавидеть, то до самого конца. Он к тому моменту был уже взрослым и потому не вспыхивал мгновенно страстью, как молодая девушка. Скорее, как бабушка, медленно присматривался и неторопливо решал.

Этот приезд, да и последующие два, не давали окончательного, уверенного ответа. Подтверждения моего приема на работу. Оказалось, что конкурс, проведенный вице-премьером, в котором участвовали от директоров школ до генералов, был лишь первым, маленьким шагом. А случившееся в конечном счете назначение тринадцатого июня все того же года не стало финишем. Стать начальником не значит получить должность. Кресло, кабинет — бантики. Написанные на визитке заветные слова нужны только тому, кто ищет в них подтверждение. В Артеке все решают дети. Авторитет у них заработать сложно. Потерять легко. Он измеряется продолжительностью паузы, которую может позволить себе говорящий на сцене «Артек-Арены», сопровождаемой тишиной детской аудитории, состоящей из нескольких тысяч человек. До этих пауз было далеко. Да и до строительства арены. В преддверии восемьдесят девятого дня рождения Артека я был представлен коллективу. А с самого утра шестнадцатого июня на линейке в «Морском»4 понял, что только громкими словами пока могу угомонить толпу.

ЧКХ

Чисто крымская херня. Ее было много. Огромное количество привычного, обыденного, регулярного для всех удивляло, обескураживало. Лишало дара речи и возможности среагировать. Ты не мог себе представить, что может быть так. Для всех же тебя окружающих все было в порядке вещей. Например, как руководителю учреждения, мне предоставили рабочий автомобиль. Огромный старый внедорожник — «тойота-лендкрузер». Совсем большой, валкий. Он прошел более шестисот тысяч километров и потому весь скрипел и кряхтел, но ехал. В его багажнике был большой кровавый след. Вероятно, от перевезенной туши. Надеюсь, животного. Но самое интересное, что вместо технического паспорта автомобиля под козырьком была визитная карточка без особых опознавательных знаков. Только телефон, фамилия, имя. Не успев спросить, зачем мне это, получил внятное разъяснение, мол, если вдруг вас остановят, передайте эту визитку инспектору. Вопросов быть не должно.

Херня была разная. Но в основном рукотворная. Договорная и общепринятая. Она рождалась где-то между компромиссом, ленью и жаждой быстрой наживы. Учитывая то, что довесенний Крым своим положением в какой-то степени напоминал нашу Калининградскую область или Дальний Восток, периферийное сознание дозволяло многое. Можно было продать участки земли с возможностью доступа только через территорию лагеря. Запроектировать и построить огромные жилые комплексы с единственным расчетом врезаться в его канализацию. Рекламировать дорогостоящие виллы, не скрывая, что доступ на пляж может быть только через детский лагерь. Выгородить его часть и открыто продавать билеты для прохода на эту территорию. После ялтинского рынка, которому особо не было альтернативы, чувствовать себя вольготно в «Азбуке вкуса» в Москве. Без капли стеснения установить ценник на только что произведенные крымские вина значительно выше французских. И многое-многое другое. Этими шокирующими особенностями полуостров был полон. Казалось, они везде. Все не рассказать, часть и не вспомнить. К некоторым за время жизни там мы успели привыкнуть.

Говорят, такая херня есть много где. На Сахалине и в Сочи, Краснодаре, Чите, Грозном. Привычками мест и местечек мы связаны, как путами, не имеющими ни начала, ни, кажется, конца. Устойчивость, преемственность, как верительная грамота, узаконивает их. Объясняет и обосновывает невозможность изменений. Мы приехали из другого места и удивились. Усомнились. Сказали нет. Не прогнулись и не купились. Нам было что терять, и это нам помогло. Наш случай уникален благодаря созданным нам условиям. И, наверное, былое не вернуть. Но как менять просто так? Как обеспечить устойчивость результатам и не стать временным изменением, только подтверждающим правило? Тогда мы об этом не думали. Улыбались. Встречая, лишь пожимали плечами. ЧКХ, что тут скажешь.

Смена

У каждого своя смена в Артеке. Моя длилась дольше обычной. Но двадцать первый день в лагере я помню довольно отчетливо. Как и полагается, я встретил его рассвет на горе Аю-Даг, поднявшись туда вместе с детьми «Морского» лагеря. Эта старая традиция — одна из немногих — устояла, так как была беззатратной. Нищета заставляла отказываться от всего. Денег в бюджете не хватало даже на зарплату. А для нескольких уцелевших студий их изобретательные руководители собирали материалы где придется. Обязательств набрано было на все лето, а средств их обеспечения не было вовсе. Разве что затоваренные продовольственные склады. И то слава Богу.

Восхождение директора было диковиной. Начальника положено было сопровождать. Ко мне приставили опытного вожатого. Точнее сказать, меня приставили к нему, чтобы не сбился с пути. Это сейчас я могу любого провести на вершину. Позже случалось совершать подъем с одним ребенком на шее, другим на руках. Тогда же все было в новинку. Василий — так звали вожатого — держался молодцом. Достойно и профессионально. Его смена подходила к концу, и мыслями он уже был дома. Рассуждал о том, как будет разводить кроликов, чтобы кормить недавно родившегося ребенка диетическим мясом.

Он был из Украины. Я три недели назад приехал из Москвы. Мы вместе очутились на тропе к вершине неслучившегося вулкана с отрядом детей. Ни о чем не спорили. Не знаю, что подумал обо мне он, но я был впечатлен его работой. Он получал удовольствие от того, что делал. Должное совпало с желаемым в его непростом вожатском труде. И это было великолепно. Как он объяснял, помогал, терпел и входил в положение! Тон, взгляд, жесты — все было безукоризненно. Без панибратства, но и не свысока. Так, как я не умел никогда. Наверное, потому и не стал учителем. Меня он тоже тогда наставлял. Знакомил с тем Артеком, который оставлял с собой, покидая его. Тогда мне казалось, что до моего прощания еще очень далеко. Никто из нас не предполагал тогда, что жизнь нас так разведет. Раскидает по разные стороны непреодолимых границ.

Родство

Среди множества моих странностей, от внешнего вида до самостоятельной езды за рулем, одно обстоятельство, уверен, не давало покоя многим. Кто я? Чей брат, сын, племянник? За все время работы версий накопилось — не счесть. Особую роль во всем этом многообразии занимала Ольга Юрьевна Голодец. Сразу оговорюсь: для меня она непререкаемый авторитет. Человек, остающийся им всегда, при любых обстоятельствах. Именно ее воле обязан Артек тем временем, когда он возродился, как феникс из пепла. Но сейчас не о ней. О наших с ней отношениях.

До той самой встречи в Белом доме мы были мало знакомы. Я, разумеется, знал, кто она. Мы как-то раз встречались, но это было давно. И не уверен, что она об этом помнила и помнит. Я не сразу пришелся ко двору. Будучи предложенным среди многих, в списке я не занимал приоритетного места. Позже узнал, кого хотела она сама. Сейчас он достойно руководит одной очень известной частной школой. Рожденный после разговора текст о моих идеях по воссозданию Артека ей глянулся. Не более того. Для принятия решения важнее было то, что я случайно оказался компромиссной фигурой. Да и явно желающих особо не было. Кто знал тогда, что и как будет с еще весенним полуостровом. Сложно было и с властями Крыма. Но на этом больше останавливаться не будем.

Приехав в лагерь, я начал его изучать. Ходил, бродил. Заглядывал в каждый угол. Как-то, возвращаясь из «Кипарисного», неловко прыгнул с подпорной стены и повредил пяточную кость. Трещина была отчетливо видна на снимке. Через два дня приезжала Голодец, и мы в ее темпе должны были все обойти. Мне было совсем нелегко. Раздраженная моим отставанием, она развернулась ко мне и довольно резко, напряженно сдвинув брови, сказала: «Алексей Анатольевич, власть берут. Ее никто так просто не отдает». Позже было всякое. Но справедливости ради, нужно сказать, что к концу лета две тысячи четырнадцатого в лице своего руководителя я четко ощущал поддержку. И право на свободу. Это было партнерство. Близких по духу людей. Такое не часто случается даже между родственниками. Жаль, что это знание приходит после совместной работы. В момент назначения родство все чаще оказывается куда важнее.

Стыд

Система питания

Приехав в Артек, мы решали задачу демонстрации его работы. Все должно было свидетельствовать о продолжении, нет, начале жизн…