Фрагмент книги «Гусар. Тень орла. Мыс Трафальгар. День гнева»
Но прежде — про равнину. Нужно сразу же сказать, что я никогда не мог правильно воспринимать ее, а всегда находил ее печальной — с нескончаемыми топями, с домами, где больше не живут люди, и дорогами, ведущими в никуда. Но если добавить ко всему еще и войну, то место, где мы находимся, становится невыносимым.
Л.-Ф. Селин. Путешествие на край ночи(Перевод с французского А. Юнко, Ю. Гладилина)
1 Ночь
Сияние стали заворожило его. Фредерик Глюнтц не мог отвести глаз от лежавшего у него на коленях обнаженного клинка, который вспыхивал таинственным металлическим блеском всякий раз, когда вздрагивало пламя свечи. В последний раз проведя по острию точильным камнем, он убедился, что сабля стала безупречно острой.
— Замечательный клинок, — убежденно сказал Фредерик сам себе.
Мишель де Бурмон курил трубку, развалившись на походной кровати, и флегматично наблюдал за колечками дыма, уплывавшими к потолку. Услышав слова друга, он недовольно дернул пшеничный ус.
— Неподходящее оружие для благородного человека, — бросил Мишель, не меняя позы.
Фредерик Глюнтц повернулся к нему, вне себя от изумления:
— Почему же?
Де Бурмон прикрыл глаза. В голосе его звучало едва заметное раздражение, словно приходилось объяснять вполне очевидные вещи:
— Сабле чуждо настоящее искусство... Она слишком тяжела и безнадежно вульгарна.
Фредерик лукаво улыбнулся:
— Ты, конечно, предпочтешь огнестрельное оружие?
Де Бурмон замахал руками в притворном ужасе.
— Боже милостивый, конечно нет! — воскликнул он. — Убивать на расстоянии — не слишком достойное дело. Пистолет символизирует нравственный упадок нашей цивилизации. Что касается меня, то я предпочитаю рапиру; она более гибкая, более...
— Изящная?
— Да. Вот самое подходящее слово: изящная. Сабля — орудие не воина, а мясника. Годится лишь на то, чтобы рубить головы.
И де Бурмон вновь занялся своей трубкой, напрочь потеряв интерес к разговору. Он слегка шепелявил — по моде, распространенной среди офицеров Четвертого гусарского полка. Времена гильотины миновали, и уцелевшие обломки старой аристократии поднимали головы без страха, что их отрубят, — в том случае, разумеется, если им хватало ума не оспаривать заслуг тех, кто преуспел благодаря новому порядку.
