Фрагмент книги «Под синим солнцем»
— Возьмите, пожалуйста, не опошляйте этот и без того пошлый момент. Здесь не так уж и много, вряд ли хватит, чтобы изменить жизнь. Мне они больше ни к чему, а вам пригодятся, — настоял бы он, небрежно кинув деньги на столик. Голос его при этом звучал бы сжато и неестественно. — И ничего, ровным счётом ничего я не хочу этим сказать.
Затем он накинет драповое пальто незамысловатого кроя, расправит воротник и уже соберётся выходить в пасмурный полумрак тверского утра, как вдруг (неожиданно даже для себя самого) совершит рывок, крепко схватив и без того озадаченную девушку за худощавое предплечье, и процедит сквозь зубы:
— Я лишь хочу задать вопрос, не обижайтесь, но как вам удаётся не ненавидеть себя? Как удаётся жить и не презирать каждую частичку себя?
— Отпустите, — единственное, что сумеет пролепетать она.
— Поймите, мне бы сейчас эта информация очень пригодилась.
— Уходите. — Девушка вырвалась и, не прекращая любезно улыбаться, попятилась к прилавку.
— С вашего позволения. — Он, сам испугавшись своего поступка, немедленно шагнул к выходу, для чего-то пародируя её улыбку. — Вы даже не представляете, во что ввязались.
Так они, не отрываясь, смотрели друг на друга, делая по одному шажку, пока их не разделила колонна с зеркалами: он увидел вдруг свою рожу, и улыбка сползла на нет; она увидела себя, и улыбка сползла.
Вот уж хлопнула дверь, звякнул китайский колокольчик учтиво, а она ещё пару минут потрясывалась в некоторой нерешительности — одна в пустом средней паршивости кафе. Посетители редко бывали в такую рань. Деньги, небрежно разбросанные на столе, она, конечно, не возьмёт: он ведь может в любой момент вернуться, а она будет всё так же беззащитна. Оцепенение сменилось слабостью, голова повисла в бессилии, и ноги подкосились; ей бы немного, хоть самую малость, побыть в тишине, а не давиться истошным воплем города, но люди ведь уже чистят зубы, разбивают о стену будильники, одеваются, проклиная неугодные штанины, колготы и первые выпуски новостей, чтобы через полчаса уже вовсю шаркать по улицам, переходить пешеходные переходы, пересекать реки. Они жить не могут без крепкого кофе, топчутся в очереди за место под солнцем, которое не греет, а она даже заплакать не состоянии: проматывает в голове последние четыре лицемерных года жизни и последнюю каплю взгляда безумца в её и без того переполненную бочку неудачных попыток приспособиться. Проникающий в голову скрежет метро (которого нет). Синяк на руке останется, больно… сегодня же она уволится… нет, просто уйдёт и не вернётся никогда в это паршивое заведение. Теперь уж поздно откладывать на потом… нужно собрать вещи, переодеться… или так бежать, прямо в дурацком джинсовом комбинезоне? А дверь за собой закрывать? Оставить записку или облить здесь всё бензином, чиркнуть спичкой, а затем, скользнув ягодицей по капоту, прыгнуть в свой «Корвет» пятьдесят восьмого года с откидной крышей (которого тоже нет) и умчаться навсегда в бескрайнюю пустыню… на на-на-на на-на-на — из радио. К чёрту всё, в конце концов, так и подохнуть можно в ожидании случая, нет больше удачи, есть только собственная воля, и ей здесь не место: пустые профили тащатся за сигаретами в круглосуточные супермаркеты, чтобы покурить, прежде чем забиться в общественный, чтобы успеть попить горячего, чтобы потом пойти и сесть на… нет, раздеваться немыслимо, надо быть готовой: он может вернуться, или даже не один — бежать… пошло оно все к чёрту… себя не ненавижу? Да откуда ты взял это?
