Фрагмент книги «Сложные люди. Всё время кто-нибудь подросток»
Предисловие
В моей семье всё время кто-нибудь подросток, при этом неважно, сколько кому лет, подростковый кризис со всеми его бешеными переменами может настигнуть хоть в пять лет, хоть в тридцать и даже в восемьдесят. Все мамы в моей семье разные, любят нежно… ну, пусть не всегда нежно, иногда сложно, иногда требовательно и яростно, мамы разные у нас: и холодная, и трепетная, и отстранённая, и давящая. Но какой бы ни была мама, подросток всегда одинокий путник. Мама и сама может внезапно стать подростком.
Моя мама контролировала меня или развивала независимость? А я, как я воспитываю детей, не слишком давлю? Соблюдаю ли границы, не заблудилась ли между «хочу знать» и «хочу всё про тебя знать»? Умею ли я выражать свою любовь, могу ли хотя бы подать знак, что люблю? Живу как самоценная личность или как инструмент для чужого эмоционального комфорта?
Но вот что по-настоящему интересно: оказывается, всё наше — любови и обиды, бинарные оппозиции «что такое хорошо и что такое плохо», наши частности мало того, что могут послужить иллюстрацией к учебнику психологии, но и с аптекарской точностью укладываются в историю воспитания, историю страны.
Всё началось, как и положено, в начале… Избалованные любовью девочки-сестрички, война, блокада. Одни, без взрослых, Берте тринадцать, Кларе четыре, как они выжили в блокаду? Мы не представим, не поймём, как Берта выжила сама и сохранила ребёнка, можем лишь покачать головой или заплакать. …Но что это означало для них, какими мамами они стали, что, как при игре в колечко, передали нам — стойкость, комплексы, душевное сиротство, волю, безволие?
Смотрите, вот девочки, им нельзя быть дочками, у них нет мамы, им нельзя — всё, кроме войны. А вот и любимые шестидесятые: смысл твоей жизни — дело, которому ты служишь, а твой ребёнок сам себя растит. Книжные семидесятые, твоя внутренняя жизнь, замкнутость на своих переживаниях, на своём культурном контексте сама по себе является частью эпохи: ты живёшь в книжном шкафу, отгоняя реальный мир, как надоедливую муху, — мешает читать, в глазах у тебя «я хорошая девочка, чего изволите?». В восьмидесятые всё так спокойно и размеренно: ты балуешь ребёнка изо всех сил, детей балуют, кто-то больше, кто-то меньше, но общие тенденции ясны: ребёнок имеет значение. Ох, девяностые, у тебя уже собственный травматический опыт, впрочем, переживаний достаточно во все времена. …Во все времена самая значимая фигура космического масштаба — это мама, но где же в этом узоре мужчина, отец?
