Фрагмент книги «Петля и камень в зеленой траве»
— Ты знаешь, кто мы? — беззвучно спросил один.
— Да, гауграф. Вы судьи Верховного трибунала ФЕМЕ.
— Ты знаешь, кто уполномочил нас?
— Да, гауграф. Вас наделили беспредельными правами властители мира.
— Ты знаешь, что мы храним?
— Да, гауграф — вы храните Истину и караете праздномыслов, суесловов и еретиков.
— Ты знаешь символы трибунала ФЕМЕ?
— Да, гауграф. Штрих, шиайн, грюне грас — «петля и камень на могиле, заросшей зеленой травой».
— Значит, тебе известен приговор ФЕМЕ?
— Да, гауграф. Суд ФЕМЕ выносит один приговор — смерть. Но я ведь никогда и ничего...
— Разве? — молча засмеялся судья. — А как хранится тайна ФЕМЕ?
— За четыреста лет никто не прочитал ни одного дела ФЕМЕ, и на каждом архивном пакете стоит печать: «Ты не смеешь читать этого, если ты не судья ФЕМЕ...»
— Ты хотел нарушить тайну ФЕМЕ, — мертво и решенно сказал гауграф.
— Но я ничего не видел! Я ничего не знаю! Я не могу нарушить тайну!..
— Ты хотел узнать — этого достаточно! — молча всколыхнулись черные капюшоны, и сквозь обессиливающий ужас забилась мысль-воспоминание, что я их знаю.
— Я не хочу умирать! — разорвало меня животным пронзительным воплем, но гауграф протянул руку к кинжалу, и обрушился на меня грохот и пронзительный вой...
...Дверной звонок гремел настырно, въедливо. Тяжелыми ударами ломилось в ребра огорченное страхом и пьянством сердце.
Я приподнялся на постели, но встать не было сил — громадная вздувшаяся голова перевешивала тщедушное скорченное туловище, и весь я был как рисунок человеческого тела в материнской утробе. В огромном пустом шаре гудели вихри алкогольных паров, их горячие смерчики вздымали, словно мусор с тротуара, обрывки вчерашней яви. Мелькали клочья ночного кошмара, чьи-то оскаленные пьяные хари — с кем же я пил вчера? — и вся эта дрянь стремилась разнести на куски тоненькую оболочку моего надутого черепа-шара. Кости в нем были тонюсенькие, как яичная скорлупа, и я знал, что положить ее обратно на подушку надо очень бережно.
Пусть там звонят хоть до второго пришествия — мне следует осторожно улечься, очень тихо, чтобы не разбежались длинные черные трещины по скорлупе моей хрупкой гудящей головы, натянуть одеяло повыше, подтянуть колени к подбородку, вот так, теснее, калачиком свернуться — так ведь и лежит в покое, тепле и темноте многие месяцы зародыш. Я зародыш, бессмысленный пьяный плод рода человеческого. Не трогайте меня — я не знаю ничьих тайн, оставьте меня в покое. Я хочу тепла и темноты. На многие месяцы. Я еще не родился. Я сплю, сплю. В моей огромной пустой голове шумит сладкий ветер беспамятства...
